— Деньги совала? Чтоб Карпофора отвадила? Сколько?
Агапе сказала, сама не поняв как. Она всегда признавалась, когда ее спрашивали, почти всегда… Только про Марка молчала и про овраг…
— Полсотни! — хмыкнула вернувшаяся бабушка. — Совсем совесть потеряла! Да на ней самой в пять раз больше навешано! Что ты ей сказала?
— Ничего. Мне ее денег не надо!
— Полсотни не надо, а полтысячи… Заплатит, куда денется! Пожалуй, и тысячу найдет…
— Харитон не уймется, — перебила мать, — ни за тысячу, ни за десять. И эта стервь тоже… Со двора больше ни ногой, с Елены станется прибить.
Агапе кивнула. Она бы рассказала про овраг, но там жил фавн, а у фавна было вино. То вино, что приносила мать… Бабушка поджала губы и быстро пошла в дом — что-то вспомнила, мать задержалась.
— Выйдешь за Фотия, — объявила она. — Лучше свой осел, чем чужой конь, а с Еленой тебе не сладить… И в кого ты такая снулая?! Я бы знала, и что с судьей делать, и как гадюке зубы повыдергивать.
— Не хочу. Не хочу ничего делать ни с кем…
Агапе знала: сейчас случится что-то страшное, но говорила. Торопливо, путано, понимая, что ничего уже будет не исправить.
— Не хочу, как вы с отцом… Ненавидеть, кричать, и все равно… в одной постели. И в овраг к козлоногому не пойду! Понимаешь, не хочу как ты! Пусть убивает… Но я не стану как ты, как вы все! Бабушка, отец, Елена эта… Вас даже мертвецы не заберут, вы уже — тени несытые, а я… я не могу так! К судье… к сукновалу… в овраг с отцовским вином… Не могу!
— Я тоже думала, что не смогу, — сказала мать и заплакала.
* * *
Стурна Марк не знал, но у него было чутье, не раз выручавшее хозяина, когда приходилось удирать, а удирал певец частенько. Он мало кому желал зла, но мужья бывали слишком подозрительны, трактирщики — корыстны, а стражники и мытари исполнены излишнего рвения. Драться Марк умел, но не любил — берег пальцы, вот и полагался на ноги и богиню дорог. Она не подвела своего баловня и сейчас, хотя Физулл в длинных, сразу намокших одежках был еще тем спутником… Марк тащил вольнодумца за руку, подпихивал под зад, помогая перелезать заборы, толкал в канавы, но уйти им удалось.
На всякий случай Марк загнал Физулла в закуток между двух сараев и прислушался. Топота и криков, сопровождающих охотящихся стражников во всех городах, слышно не было. Певец перевел дух и наскоро проверил кошелек и нож — они были на месте. Оставалось покончить с оказавшимся отнюдь не удачным знакомством, выручить старушку-китару и отложить припадание к истокам до лучших времен. На галеры Марк не хотел, а в рудники и того меньше.
Рядом вздрогнул мокрый Физулл, и певец не выдержал — ругнулся. Куда девать лобастого умника, Марк не представлял, но бросать его, такого, под забором, было сразу и подло, и глупо: мокрые тряпки в разгар зимы сведут в могилу надежней вольных мыслей, проще было не мешать ликтору.
— У тебя есть подружка? — деловито осведомился певец. Физулл возмущенно затряс породистой головой. Подружки у императорского врага не имелось, что в некоторой степени оправдывало высоту помыслов, но лучше бы помыслы были пониже. Не так больно падать.
— Нам надо покинуть этот город и эту страну, — объявил спасенный и чихнул.
— Сперва найдем харчевню поплоше. Ты посидишь, а я сбегаю за своим добром…
— Нет! — замахал пальцем Физулл. — Нет, нет и нет! Тебя уже поджидают и схватят, как только ты появишься. Я знал, знал, что придет день, когда придется бежать, спасая… нет, не жизнь, те ростки свободы и совести, которые еще остались в Стурне. Есть человек… Купец из Нинней… Он нас спрячет и переправит в Велон. Идем к нему.
— Ну уж нет! — С таким спутником не только в Велон, до перекрестка не доберешься! — Ты слишком мокрый, чтобы таскаться по холоду, и слишком грязный, чтоб гулять по приличным кварталам. Я схожу к твоему купцу сам, но купцы любят деньги и не любят ссориться с властями.
— Этот купец — друг. — Физулл на глазах обретал былую уверенность. — Он не возьмет денег, от нас не возьмет… И не жалей о старой китаре. К нашим услугам будут лучшие мастера Велона. Там умеют ценить и слово, и сердце…
— И там ты напишешь про задницу велонского императора, или кто там у них?
— В Велоне — сенат. Настоящий сенат, не то что наша конюшня… Извини, я в самом деле начинаю замерзать. Ты уверен, что найдешь поблизости безопасное место?
— Уверен, если будешь только пить вино и чихать. «Трутни» по такой погоде плохо летают. Если я что-то понимаю в харчевнях, мы совсем рядом. Винные бочки где попало не валяются.
Марк угадал, или это богиня дорог не желала для певцов дурного конца. Харчевня была жарко натоплена и полупуста. Разомлевшие возчики, а гостями были именно они, на двух промокших до нитки чудаков даже не обернулись. Певец устроил спутника в дальнем углу, бросил хозяину пару медяков, велев подогреть вина, и для отвода глаз спросил, где отыскать девчонку пожарче. Хозяин объяснил, певец расстался еще с одной монеткой и, насвистывая, вышел в дождь.
Часть вторая
I
Агапе подрезала оплетавший веранду виноград и пела, потому что не петь не могла. Серенькое утро непонятно почему было прекрасным, а песенка ни о чем сама текла с губ. Вечером девушка долго не спала — думала, что делать с Карпофором и судьей, а сегодня распелась, будто какой-нибудь воробей. Воробей оказался тут как тут — слетел с крыши и зачирикал, Агапе счастливо рассмеялась и заметила у ворот гостя. Марка! Опомнилась девушка уже внизу, настолько опомнилась, что сумела оглянуться. У сараев совещался с конюхом отец, сквозь распахнутую дверь харчевни слышался голос бабушки.
— Я пела, — сказала Агапе, — а ты пришел… Я тебя услышала и запела.
— А ведь я молчал, — улыбнулось вернувшееся счастье. — Весна тебе к лицу больше осени. Ты всегда калечишь виноград?
— Нет. — Агапе опять рассмеялась. — Только… когда ты должен прийти.
— Привет, приятель! — прогремело от сараев. — Молодец, что завернул! Может, задержишься? Не пожалеешь — ко мне друзья собрались… Лучший винодел Стурна с семейством. Агапе, а ну живо кормить гостя! С недожора только на марше петь. Стой! Матери скажи, чтоб не жалась… А бабку сюда гони, у грымзы руки золотые, как до живности доходит. У Ночки началось…
Это был их день! Тот самый день, когда удачи нижутся ягодка к ягодке, словно бусы. Отцовские приказы, умница Ночка, то, что мать с бабушкой были в доме, а она — на веранде… Сестра-Жизнь протянула их с Марком любви руку и улыбнулась.
— Иди в дом, — велела Агапе, — быстро! И садись…
Певец кивнул и вошел, Агапе просчитала до дюжины и вбежала в боковую дверь.
— Отец зовет, — выпалила она. — Он с Ночкой! Там уже…
Конечно, они пошли вдвоем — бабушка и мать. Марк уже сидел в углу за столом, китара и мешок лежали рядом. У окна доедали свое мясо отрамские купцы, они заплатили за стол и ночлег еще вечером. Агапе схватила кувшин и миску. Если что, она льет гостю молоко.
— Ненавижу молоко, — признался Марк, — но из твоих рук хороша даже цикута. Выйдешь вечером? Осенью звезды — яблоки и падают, а сейчас они цветут.
— Выйду!.. Марк, ты… Я подам мясо, холодное, и… Мне надо уйти, только ты подожди. Я…
— Ничего не понимаю, но я в самом деле голоден как собака. И хорошо, что ты уйдешь. При тебе я могу только любоваться, так что умру. С голоду.
«При тебе»… Они больше не расстанутся, второй зимы, второй пустоты не будет, значит, она возьмет деньги Елены. Прямо сейчас пойдет и возьмет! Подло? Нет, ведь всем будет хорошо, кроме Харитона, ну и пошел он к грифам! Елена сама предложила… Сама…
— Эгей, ты чего?
— Потом расскажу. Все-все…
* * *
Это ж надо было! Влюбиться, удрать, забыть, вернуться и вновь захмелеть. Никогда не надо возвращаться весной, или только весной и надо? Ведь ждала же, так ждала, что за десяток здешних стадиев почуяла, а сам он?
