– Иди вон! Вон!

Луиза вздрогнула и увидела. Небо. Солнце. Ноху. Дочку.

Там, где лукавый олларианец пугал придворных дур россказнями о призраках, била ножкой по пронзенной толстенным лучом плите Цилла. Дочка была в той же ночной сорочке, в которой ушла с отцом, только на головке вместо чепчика сверкала корона, а за спиной трепыхались вызолоченные крылышки. Больше между бывшей часовней королевы и заново оштукатуренным огромным зданием не было никого. Только столб зеленого света и они с Циллой. Капитанша провела ладонью по лицу. Оно, да и рука, и платье оказались сухими и чистыми, а вот туфли все-таки потерялись. Где?

– Иди вон! – крикнула кому-то Цилла. – Вон! Это мой город! Не дам!!!

Сиянье слегка поблекло, а может, Луиза начала к нему привыкать. К нему, к босым ногам, к дочке без тени и ее короне. В Олларию не пройти – так говорят и Зоя, и скотина Арнольд, но она прошла. Прошла! Она бы и в Надор прорвалась, если б там остались ее дети, а не бедняга Эйвон с Айри…

– Пошел вон! Гад-дурак, дохлый рак!

Маленькая круглая пятка с силой ударилась о камень. Святая Октавия, она же ногу отобьет.

– Цилла! Цилла… Маленькая моя… Стой…

– Ну тебя, – буркнула дочка и вдруг присела на корточки. Так она делала, собираясь играть в могилки. – Отстань! Мамка-шелупявка, на заду пиявка…

Теперь Лионель знал – нельзя отдаляться от Нохи. Чертополох, солнце, толпа – они могут что-то значить, а могут быть просто бурьяном, просто летом, просто бунтом, вот чем они не являются точно – в этом Савиньяк не сомневался, – так это бредом. Маршал видел, как у чудом не тронутых ни Олларами, ни Альдо тяжелых ворот вспухает злобное людское болото, чтобы нехотя отползти назад, оставив на некогда чистых камнях клочья мертвой тины. Подмоги все не было, но положение осажденных бедственным пока не казалось; если, разумеется, стрелки скупились на смерть не из-за нехватки пороха, а из здравого смысла. Ли надеялся, что так оно и есть, тем более что толпа все прибывала, изливаясь сходящимися к монастырю улицами. На то, чтобы затопить всю площадь, ее пока не хватало, да и на штурм по своим же трупам добрые обыватели рвались не слишком, и все же зрелище особых надежд на спокойную ночь не подавало.

В Нохе Лионель разыскал старшего церковника и остался доволен – несомненный ветеран, тот головы не потерял. Его помощники – капитан и несколько теньентов выглядели собранными, напряженными, но спокойными. Ни следов страха или, того хуже, позаимствованного у врагов безумия. Кому следует находиться на стенах, те льнут к бойницам, прочие – в ближнем дворе, и их, к сожалению, меньше, чем нужно, раза в три.

Часы на колокольне показали четыре пополудни, в Агмштадте тоже должно пробить четыре, значит, до трапезы у маркграфа три часа, время есть. Мушкетеры на стенах сменились, тех, кто спустился вниз, ждал обед. Ли, еще раз похвалив ветерана, о чем тот, разумеется, не подозревал, занялся выходящими на площадь жилыми домами. На первый взгляд пустые, они могли многое рассказать о городе, и они рассказали.

Большинство было покинуто, некоторые – давно, из других уходили в последние дни, а может, и часы; где-то озаботились укутать мебель небеленым полотном и снять лампы, где-то побросали даже иконы и седоземельские меха. Взгляд маршала скользил по засохшим гераням, распахнувшим голодные пасти сундукам, валяющемуся на пороге деревянному паяцу, рассыпанной крупе, на которой безнаказанно пировала мышь… Через стену от обжиравшейся счастливицы молились люди: шесть коленопреклоненных фигур среди наспех увязанных тюков, на одном надрывается спеленатый младенец. Следующий дом был пуст, а в особняке напротив женщина убивала мужчину. Жертва, беззвучно разевая рот, истекала кровью, убийца в нарядном желтом платье, блаженно улыбаясь, любовалась зрелищем, а потом ткнула еще раз чем-то, что показалось Лионелю вертелом. Маршал запомнил обоих и шагнул сквозь обтянутую веселой, в цветочки и бабочки, тканью стену. Он вернулся на площадь как раз вовремя, чтобы увидеть, как вдоль стены со стороны города Франциска надвигается новая толпа.

Численностью гораздо меньше клубящейся напротив главных ворот, но куда лучше вооруженная, она состояла только из мужчин самого подозрительного вида. Савиньяк ускорил шаг и вгляделся. Да, все верно: у большинства тесаки и длинные кинжалы, но мелькают шпаги, палаши, а кое-где даже пистолеты.

Впереди в окружении десятка головорезов вышагивал голенастый малый с картинно обнаженным клинком, эдакая пародия на увлекающего в битву солдат генерала. Не будь в Нохе матери, Савиньяк, возможно, и улыбнулся бы, припомнив себя у Ор-Гаролис, но мать была там, внутри, и никакие торские победы и договоры не меняли того обстоятельства, что на одного защитника аббатства теперь приходилось не меньше полудюжины мерзавцев, знающих, как держать оружие. И это не считая продолжавших осаждать ворота горожан, а те уже завидели пополнение и возликовали.

Наверное, они орали что-то приветственное, орали и потрясали палками, топорами, кулаками. Ненависть, которую люди честные питают к городскому отребью, была забыта: явились союзники, более того, вожаки! Ободренный голенастый вдобавок к абордажной сабле вытащил еще и пистолет. Жест показался знакомым, но Савиньяк и так догадался, на кого смотрит. Новая «Тень», возведенная Рокэ на престол взамен прикормленного сразу и супремом, и кансилльером крысенка. В краткую бытность комендантом Олларии Ли пару раз видел этого… с ошейником, и не убил. Скольких они с Росио не убили, когда могли, и счет надо было открыть Сильвестром.

Ускорив шаг, Лионель обогнал вновь прибывших и в который раз за этот бред обернулся, оказавшись с предводителем лицом к лицу. Память не подвела: это в самом деле был король «висельников»… Его звали Джанис, и он, не дойдя до толпы всего пару шагов, разрядил свой пистолет в брюхо грозившему Нохе кулаком мастеровому.

Цилла сидела на корточках, глядя исподлобья, и настырно бурчала:

– Не-дам-не-дам-не-дам-не-дам!..

Внимания на мать паршивка больше не обращала; раньше она так себя вела, если поблизости торчал Арнольд. Луиза завертела головой в поисках покойного мужа, но они с Циллой по-прежнему были одни: ни Арнольда, ни Зои, ни того, кому дочка не желает чего-то давать… Никого.

– Вот тебе! Шлёпа рачья! – Цилла вскочила и широко улыбнулась. Не матери – чему-то, что ей очень нравилось. Быстро облизнула губы и вприпрыжку побежала к воротам. Впереди дочки огромным мячом скакала коронованная круглая тень. Тень, которой у мертвой не может быть… Луиза ущипнула себя за руку, стало больно, но Ноха осталась Нохой, только пустой – ни человека, ни воробья. Наверху сверкнуло – Цилла била в ладоши уже на крыше бывшего архива, как раз над залом, где Оноре спорил с придурочным епископом.

Как она сама взобралась к дочке, капитанша не поняла и не запомнила, она вообще отчаялась хоть что-то понять в своей безумной беготне. Просто приняла, что стоит у трубы ближе к гребню крыши, а ниже Цилла играет с зеленью, что призрачными волнами накатывает на старую черепичную кладку. Подобрав сорочку, дочка со смехом подбегала к самому краю, спускала ножку, шевелила пальчиками и отскакивала назад, почти к самой трубе, а за ней тянулась сверкающая волна, над которой кружило что-то неспешно-летучее, словно надорская моль обернулась не то ленивыми брызгами, не то почти изумрудными искрами…

Растущий, распухающий на глазах столб света, залитые неживым сияньем крыши, дочкин смех и песенка. Веселая, торжествующая. Цилла может, может, может… Она пляшет и смеется, она счастлива, ведь она может…