— Не думаю, что такое возможно, Ришель.

— Возможно или нет, мне это не грозит, — невозмутимо произнесла Ришель. — Я не люблю рыбу — и точка.

Угадайте, что у нас в этот день было на ужин? Бедняжка Ришель! Да-да, отец решил угостить нас свежей рыбкой. Спагетти отпадали, ведь пришлось бы ехать в Нак-Нак, чтобы пополнить запасы орегано. Поэтому он просто купил семь упитанных рыбок у компании рыбаков, которых встретил на берегу. Не у Морского Старика. Гарри никогда не распродавал свой улов. Он замораживал его на «черный день» или дарил друзьям-горожанам. У него, наверное, холодильник уже доверху забит, позавидовал отец. Он обожал рыбу.

Отец почистил рыбу и запек ее целиком — с глазами и всем остальным. Я думал, Ришель стошнит, как только она глянет на свою тарелку. Признаюсь, мне и самому было не особенно приятно смотреть на эти вытаращенные глаза. Но рыба была восхитительна на вкус. Она просто таяла во рту.

Мы уселись вокруг скатерти, расстеленной прямо на полу. А вместо стульев у нас были подушки.

Мне было очень неудобно так сидеть, ноги у меня затекли уже через несколько минут. Но остальные, похоже, ничего не имели против.

Папа постоянно спрашивал, нравится ли нам ужин, поэтому Ришель прикинулась, что она просто в восторге. Мы все подкладывали куски хлеба поближе к ней, так что скоро рядом с ее тарелкой лежала целая гора. Но отец, конечно, не понял юмора.

Когда Ришель закончила есть, у нее на тарелке лежали горки полупережеванной рыбы пополам с костями, как будто она почти каждый кусок выплевывала, чтобы, не дай бог, не подавиться косточкой.

А вот тарелка Ника выглядела совершенно иначе. Там лежал начисто обглоданный рыбный скелетик — без единого кусочка мякоти на нем.

— Как вы пообщались с Элси Скиннер? — спросил отец.

— Думаю, мы убедили ее превратить свой магазин в лавку деликатесов, — усмехнулся Ник.

— Когда-нибудь так и случится.

— Ей это очень не понравилось, — про-чавкала Лиз с набитым ртом.

— Не думаю, что ей вообще что-нибудь когда-нибудь нравилось, — заметил Элмо. — Но язык у нее просто без костей. Она совершенно заморочила голову этому бедняге-рыбаку, правда?

Все рассмеялись, а я нахмурился. У меня из головы не выходила таинственная личность за занавеской.

— Беда Элси в том, — начал отец, — что она одинока. Живет одна-одинешенька, и не с кем ей словечком перекинуться, за исключением тех, кто заглядывает в ее магазинчик. Но Элси в курсе всех событий в Баньян-Бее. Она просто притягивает к себе слухи и сплетни, как паук, который ловит мух в свою сеть. Если вам показалось, что она вас невзлюбила, послушайте, как она отзывается о Блисс Белл.

— При чем тут Блисс Белл?

— А они находятся в состоянии войны. Элси не может пережить, что Блисс купила два дома по обе стороны от своего собственного.

— Это те, которые вот-вот рухнут?

— Точно. Блисс приобрела их, чтобы ей не докучали шумные соседи. Чтобы жить в покое и уединении.

— А миссис Скиннер какое до этого дело? — Лиз даже подалась вперед, настолько она была захвачена рассказом. Она обожала такие истории.

— Те две семьи, которые уехали, закупали продукты в магазине Элси, — объяснил отец. — Но это еще не все. Там была какая-то история с сыном Элси, Энди. Он был, по-видимому, очень трудным подростком.

Отец положил нож и вилку и отодвинул тарелку от себя, удовлетворенно вздохнув.

— Хорошо-то как!

— А дальше что? — не отставала Лиз. — Ну, с Энди и Блисс Белл?

— Как-то ночью Блисс застала его болтающимся вокруг ее дома. — Отец пожал плечами. — Она божилась, что он пытался взломать замок. Может, так оно и было. Она заставила полицейских составить протокол, и ему в конце концов пришлось убраться из города. С тех пор и по сей день Элси не разговаривает с Блисс.

— Милый старомодный городок, — рассмеялась Лиз. Ее глаза блестели.

Милый старомодный городок. Как бы не так, подумал я. Наше первое впечатление о Баньян-Бее как о мирном, спокойном месте развеялось как дым. Сержант Блуэтт, Элси Скиннер, Блисс Белл. В их грубости и неприветливости было что-то подозрительное. По сравнению с этим городком Рейвен-Хилл был просто верхом дружелюбия и жизнерадостности.

После ужина мы убрали со стола, я взял свой альбом и принялся рисовать портреты. В общем-то в реалистической манере, только слегка шаржируя. Поскольку мы жили в мире смешных несообразностей, я поместил людей, которых рисовал, в совершенно несвойственной им ситуации.

Первый набросок я не стал раскрашивать. Это был портрет папы, как будто бы он работает архитектором и сидит в своем офисе. Я надел на него приличную рубашку-поло, нарисовал ему короткую стрижку и карандаш за ухом.

На следующем рисунке был мой Морской Старик, только без своей лохматой бороды. Вместо этого он был облачен в костюм, галстук и жилетку. И с бутылкой минеральной воды.

Я и Ришель нарисовал, с ее кудряшками, в длинной фланелевой ночной рубашке и в пушистых шлепанцах, как у миссис Скиннер. А потом я изобразил саму миссис Скиннер в элегантном вечернем платье, с сережками в ушах и с массивным бриллиантовым ожерельем на шее.

А как же изобразить Лиз? Поначалу я призадумался.

Я долго изучал ее, пока она трудилась над своей поделкой. Ракушки, деревяшки и все остальное было рассортировано на маленькие аккуратненькие кучки и разложено на полу. Отец дал ей несколько дощечек, чтобы она могла разместить на них свою композицию.

Лиз была трудолюбивая, веселая и очень добрая. Кроме того, она была чуточку стеснительная, хотя и страшная болтушка. А я сделал из нее настоящий ураган. У меня она' танцевала на крышке рояля в бикини, на высоких каблуках и в пушистой меховой накидке.

Ника, мистера Рассудительность, я изобразил настоящим клоуном, в шортах с подтяжками и в крошечной купальной шапочке. А еще я надел на него поварской фартук, на подоле которого красовалась надпись «Поцелуй повара», а в руки я ему дал огромную вилку с наколотой на нее сосиской. Довольно симпатично получилось.

Санни я поместил на диван, заставив смотреть телевизор и есть шоколад. Готов поспорить на что угодно, что она в жизни ничего такого не делала. Сама мысль об этом привела бы ее в ужас.

Я от души веселился, рисуя Элмо в смокинге, с тщательно прилизанными курчавыми волосами и с микрофоном в руке. Тут ко мне подошел отец и заглянул через плечо.

— А, карикатуры наоборот, — сразу догадался он. — Ты молодец, Том, правда, молодец.

И он действительно так считал. Я был очень польщен. Он никогда не хвалил мою работу, если она того не заслуживала. Я протянул ему альбом, и он пролистал его.

— Ты рисуешь только людей или животных, — прокомментировал он, возвращая альбом назад. — А как насчет пейзажей?

— Я рисую их время от времени, но сейчас меня больше интересуют люди.

Отец кивнул.

— Люди — это, конечно, занятно, — сказал он. — Но с ними сложно. Если ты рисуешь их правдиво, без прикрас, они обижаются. С пейзажами меньше мороки. Тогда к тебе ни у кого нет претензий.

Лиз заглянула мне через плечо и увидела как раз ту карикатуру, которую я нарисовал на нее.

— Эй, а это еще что такое! — возмутилась она. — Ну-ка, отдай немедленно, ты, свинья!

Я крепко прижал альбом к груди, чтобы она не вырвала его у меня из рук. Отец рассмеялся:

— Теперь ты понял, что я имел в виду?

В ту ночь я лежал в своем спальном мешке, прислушиваясь к шуму ветра и плеску волн, в то время как остальные мирно посапывали рядом.

А я не мог заснуть. Мне почему-то казалось, что я вообще никогда больше не сомкну глаз.

Вечер прошел просто чудесно. Все, кажется, успокоились и перестали считать отца таким пугалом, каким он поначалу им представлялся. Да и он расслабился. Он оставил свои попытки стать членом нашей команды и стал самим собой. А это было просто отлично.