Когда Шеннон поднесла Чероки лекарственный чай в металлической кружке, старая женщина словно бы не заметила этого и посмотрела в глаза Шеннон.

— Нам нужно поговорить, — без обиняков начала она. — Ты должна отдать себе отчет в том, что ты вдова.

— Ты не можешь быть уверена в этом.

— Как бы не так!.. Я молилась на его могиле…

Глаза Шеннон стали круглыми.

— Что?!

— Была осень… Ночное небо, словно Господь Бог, наблюдало за мной… Бедный старый мул был весь в крови и совсем выбился из сил… Он прошел длинный путь…

Шеннон оцепенела. Чероки никогда не рассказывала ей, как и где она отыскала в тот день Разорбека. Она просто привела мула к хижине Молчаливого Джона и сказала Шеннон что-то вроде того, что Молчаливый Джон в этом году вернется со своего участка нескоро и что ей нужно самой позаботиться о заготовке запасов на зиму.

После этого Чероки сказала, что ее подлинное имя — Тереза и что Шеннон не следует стесняться обращаться к ней за помощью, если возникнет такая необходимость.

— Ты раньше не говорила мне об этом, — прошептала Шеннон.

— Я кое-как залатала раны мула и на заре отправилась по его следам к тому месту, откуда он пришел. Дорогу мне преградил огромный оползень. Думаю, это и была могила Молчаливого Джона.

— Почему же ты мне не сказала об этом тогда?

— Какой смысл? Если я ошиблась, Молчаливый Джон должен будет вернуться осенью. Если я права и об этом расползутся слухи, мужики из всей долины станут околачиваться возле твоей хижины, и добра от этого не жди. Мужику, у которого зуд промеж ног, доверять можно не больше, чем взбесившемуся скунсу.

Шеннон попыталась что-то сказать, но почувствовала, что у нее пропал голос.

— И что толку было говорить тебе, если перевалы уже закрылись и уехать ты никуда не могла, — продолжала Чероки. — Провизия у тебя была, и здесь ты в большей безопасности, чем где-нибудь еще, поскольку никто не знал о гибели Молчаливого Джона. Поэтому я решила закрыть свой рот и не открывать его до поры до времени.

Из груди Шеннон вырвался сдавленный стон. Обветренные щеки Чероки внезапно порозовели.

— Надо было сказать тебе чуть пораньше, — пробормотала старая женщина, — но мне было бы… одиноко. Конечно, если бы у тебя была семья, которая могла тебя принять… А город сурово обращается с хорошенькими девчонками вроде тебя… Я боялась, что если ты узнаешь о смерти Молчаливого Джона, то поднимешься и уедешь.

— Мой дом здесь… Я не уеду отсюда…

— Я не должна удерживать тебя здесь, — продолжала Чероки, пропуская мимо ушей слова Шеннон. — Очень плохо с моей стороны. Меня мучит совесть, когда я думаю об этом… Я собиралась сказать тебе и дать денег…

— Нет, — перебила ее Шеннон.

Чероки что-то пробормотала себе под нос, затем распрямила плечи:

— Сейчас положение изменилось. Тебе надо уезжать.

— Почему? Лишь потому, что я узнала наверное то, о чем давно подозревала?

— Тебе нужно уезжать из долины Эго. А что касается Бича…

— Почему я должна уезжать? Это мой единственный дом! — снова перебила Шеннон старую женщину.

— Потому что ты не выживешь в своей хижине.

— Но пока что я жила.

Чероки хмыкнула:

— Молчаливый Джон мог прокормить троих, да при этом еще немало оставалось. Ты питалась остатками запасов вторую зиму да кое-что прикупала, но этого недостаточно. Посмотри на себя — кожа, кости да волосы.

— Я похудела за зиму, а летом поправлюсь, как и все божьи твари.

— А если не поправишься?

— Обязательно поправлюсь!

— До чего же ты упрямая девчонка!

— Вот поэтому я и выживу, — отреагировала Шеннон. — Из упрямства… А ты пей свой чай.

Чероки отвела рукой протянутую ей чашку:

— Я помогала тебе две последние зимы, но…

— Я знаю, — поспешила сказать Шеннон, — и благодарна тебе. Я принесла тебе соль, а как только подвернется олень, я возмещу тебе…

— Да не в этом дело! — рассердилась Чероки. — Ты послушай меня, девочка!

Было очень непривычно видеть Чероки в таком гневе. Шеннон замолчала и приготовилась слушать.

— Некоторые мужчины лучше остальных, — продолжила Чероки. — Гораздо лучше… Во всяком случае, так говорят Бетси и Клементина, когда приходят ко мне за снадобьем, чтобы у них не было детей…

Шеннон закрыла глаза. Она знала, что эти проститутки иногда приходят к «шаману-полукровке» за лекарствами, но до настоящего времени она не догадывалась, для какой цели нужны были им эти снадобья.

— Я понимаю, — слабым голосом произнесла Шеннон.

— Очень сомневаюсь! — отрезала Чероки. — Но дело не в этом. Нам сейчас надо найти достойного мужчину. На эту роль вполне подходит Бич.

Шеннон открыла было рот, чтобы возразить.

— Помолчи, девочка, — упредила ее Чероки и протянула пакет. — Вот эту безделку подарил моей матери один дурачок. Она передала это мне, а я тебе…

Прежде чем Шеннон успела что-то сказать, Чероки стала осторожно, даже с каким-то благоговением разворачивать пакет. В некоторых местах тонкая папиросная бумага истончилась от времени и порвалась.

Но то, что открылось взгляду Шеннон, показалось еще более тонким и нежным, чем эта бумага. Шеннон ахнула от удивления и восторга, увидев белоснежную шелковую ночную рубашку, отделанную тончайшими кружевами.

Чероки мягко улыбнулась.

— Красиво, правда? — спросила она. — Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу подумала об этой рубашке.

— Я не могу ее взять!

— А ты ее не берешь. Я даю ее тебе.

— Но…

— Да пойми ты, она мне не подходит! — нетерпеливо перебила собеседницу Чероки. — И никогда не подходила! Я слишком крупная… И моей матери не подходила… Ее никто никогда не носил.

Все еще мучаясь сомнениями, Шеннон дотронулась до рубашки. Можно было подумать, что она дотронулась до облака — настолько нежной показалась ткань. Да и кружева, которыми была отделана рубашка, были мягкими и шелковистыми на ощупь.

— А теперь забирай, — сказала Чероки.

— Я не могу…

— Уверена, что можешь.

Чероки опять завернула рубашку в папиросную бумагу и протянула ее Шеннон.

— Положи ее в глубокий передний карман куртки Молчаливого Джона, — посоветовала Чероки.

— Но…

— Девочка, я не выпью ни капли этого чая, если ты не возьмешь подарок!

Шеннон неуверенно протянула руку и взяла пакет.

— Ну вот и хорошо, — одобрила Чероки и взялась за кружку с чаем. — Убери пакет.

Чероки подождала, пока Шеннон засунула рубашку в карман куртки, и сделала первый глоток чая.

— Я даже не знаю, чем могу отблагодарить тебя, — смущенно проговорила Шеннон.

— В этом нет необходимости. Я рада, что она будет у тебя. Ей давно надо было найти применение.

Лицо Шеннон залилось румянцем.

— Конечно, не как украшение проститутки, — засмеялась Чероки. — А как шелковый силок для мужчины… Например, для Бича. Это стоящий мужчина…

— Нет!

— Стоящий, — не отступала Чероки. — Он лишь увидит тебя в этом шелке и кружевах — и забудет о том, что куда-то должен ехать. И ты выйдешь замуж раньше, чем успеешь сказать «да»…

— Нет! — упрямо повторила Шеннон.

— Чероки вздохнула:

— Девочка, ты не должна…

— Нет! — гнула свое Шеннон, не желая больше слушать Чероки. — Теперь твоя очередь выслушать меня… Мою маму и меня приютил мой дядя. Когда мне было тринадцать лет, от воспаления легких мать умерла, а вскоре умер и дядя. И его жена стала обращаться со мной как с рабыней.

Чероки кивнула, не выказав особого удивления.

— Меня определили к портному, — продолжала рассказ Шеннон. — Я не имела права покидать мастерскую. Я там работала, питалась и спала. Когда портной напивался, а это случалось два раза в неделю, он начинал приставать ко мне. Я отбивалась ножницами, которые держала под подушкой.

Чероки снова кивнула, как и прежде не выказав удивления.

— Однажды в город приехал мамин дядя, — ровным голосом рассказывала Шеннон. — Он получил наконец письмо, которое я написала ему, когда мама умирала. Он приехал забрать меня. Он взял у тети мамин шарф, а ее золотое обручальное кольцо надел мне на палец. После этого я стала миссис Смит.