– А я думал, на Востоке женщины давно уже отказались от паранджи.

– В городах – конечно. Там большинство наших женщин одеваются и ведут себя по-европейски. Ты понимаешь, что они отказались от паранджи отнюдь не потому, что стали христианками. Хотят вкусить благ цивилизации, весьма сомнительных, по нашему суждению. В традиционном исламском мире таких женщин считали вероотступницами и ещё догадываешься, кем их считали. Для перса женщина без паранджи – всё равно что для европейца женщина в нижнем белье. Бесстыдница. А если женщина приняла христианство, значит, она может ходить без паранджи. Но и для неё, и для её мужа это очень болезненно психологически. Зачем мучить людей?

– Да, тут вы, пожалуй… мудры. Я живу в закрытом мужском коллективе, готовлюсь принять монашество. Благодарен вам за то, что ваши женщины в паранджах. Мне так… спокойнее.

– Вот видишь! А мои одежды? Чем плох мой тюрбан? Что в нём исламского или нехристианского?

– Вы напоминаете великого визиря.

– Вот именно, дорогой. Были же визири – христиане. Почему, став христианским священником, я должен менять свои персидские одежды на греческие? Не было бы греха и сменить, но и оставить, как есть – не грех. А моим прихожанам как есть – роднее, ближе, привычнее.

– Но есть тут у вас кое-что не просто от Востока, но именно от ислама. Отсутствие икон, например.

– Мо-ло-дец, – голос Шаха, исполненный тихой радости, журчал и переливался. – Правильно заметил. Но тебе, наверное, трудно понять этнического мусульманина. Он переживает очень тяжёлый и глубокий стресс, увидев в храме изображение человеческого лица. Хорошего в этом мало, но такова реальность. Переубедить человека можно, но есть такие глубины души, которые лучше не трогать. Это, порою, приводит к слому. А зачем? Ведь христианам не предписано молится только перед иконами, и христианское богослужение не становится недействительным в помещении, где нет икон.

– Но ведь Церковь догматизировала иконопочитание.

– Совершенно верно. Я своим чётко разъяснил: икона – не идол. У нас запрещено считать икону идолом. Но мы не принуждаем использовать иконы во время молитвы. И в храме поэтому нет икон. Дома некоторые держат иконы. Их за это не осуждают, другие не хотят иметь икон – их тоже не осуждают.

– А ваш престол явно символизирует чёрный камень Каабы. Это ведь исламский символ.

– Заметил, глазастый ты мой, – Шах весело и добродушно рассмеялся. – Тут уж ты нас прости, прояви снисходительность. Тебе трудно представить, какое место в сердце каждого правоверного мусульманина занимает Кааба и её чёрный камень. Туда всегда устремлены сердца всех мусульман, и каждый мусульманин, где бы он не находился, молится в сторону Каабы. Надо ли усердствовать, вытравляя из их сердец этот священный порыв? Наши люди так же молятся, направив свои взоры и души в сторону чёрного камня Каабы, только для нас это имеет другое значение. Наш чёрный камень – престол, на котором совершается бескровная жертва. Здесь сам Христос. И, глядя на чёрный камень, мы молимся Христу. А ведь когда-то, до Мухаммада, Кааба была символом язычества, но Мухаммад сделал её символом единобожия. А про «Йеменскую Каабу» слышал? (Андрей кивнул). Первые христиане-арабы в Йемене так же называли свой храм Каабой. И мы называем свой храм Каабой Христа. Так же нет ничего антихристианского в молитвенных ковриках и в том, чтобы всю литургию провести на коленях.

– Если я правильно вас понял, есть обычаи не чисто национальные, не восточные вообще, а исламские, но не содержащие в себе ничего антихристианского, ничего плохого.

– Мудрость нашего юного друга услаждает мою душу. Всё так, воистину. Что, к примеру, антихристианского в запрете на вино? Мы сохранили у себя этот исламский запрет. Знаешь, как горько бывает слышать, когда мусульмане говорят меж собой про бывшего единоверца: «Он принял христианство, теперь будет пить вино». Пьянство превращается в первый признак принятия Христа. Конечно же, умеренное употребление вина не несёт в себе ничего плохого, но, чтобы не создавать соблазна, мы запрещаем нашим христианам мусульманского обряда пить вино. И свинину не едим. Грехом это не считаем, однако, воздерживаемся. Зачем соблазнять простецов, оставшихся в исламе? Мы хотим показать им, что не ради вина и свинины приняли Христа в своё сердце.

– Но как же вы относитесь к пророку Мухаммаду?

– Стараемся никак не относится, чтобы не смущать ни себя, ни окружающих нас мусульман. У нас существует негласный, но весьма аккуратно соблюдаемый запрет на обсуждение миссии Мухаммада. Ты, наш добрый друг, очевидно, полон суждениями на сей счёт, но для нас существуют вопросы, по которым мы предпочитаем воздерживаться от окончательных выводов.

– Но легко ли мусульманину, впитавшему ислам с молоком матери, признать, что Иисус – выше Мухаммада? Ведь Мухаммад, как бы к нему не относиться – простой человек, а Христос – Сын Божий.

– Легко, мой друг! Легко и радостно! Мы доказываем, что Иса – Сын Аллаха с опорой на исламское богословие и на речения самого Мухаммада.

– Невероятно. Ведь мусульмане считают, что пророк Мухаммад пришёл после пророка Исы, чтобы возвестить более высокие истины.

– Есть такое утверждение в исламе. Но есть и другие. Мусульмане называют Христа «Рух Аллах», то есть Дух Божий. С точки зрения ортодоксии это, конечно, неверно, но для нас тут важно утверждение о том, что Христос – больше, чем человек. И это утверждение не носит случайный характер, его не раз развивал сам Мухаммад. Обратимся к словам пророка, подлинность которых мусульмане не подвергают сомнению. Вот что писал Мухаммад негусу, правителю Эфиопии: «Свидетельствую, что Иса, Сын Мариам – Дух Аллаха и Его Слово, с которым он обратился к благой и целомудренной деве Мариам, которая зачала Ису от Его Духа и Его дыхания, подобно тому, как Он создал Адама Своей рукой».

– Но ведь это же утверждение догмата о непорочном зачатии! Мухаммад утверждает, что Иисус был рождён не от земного отца, а от Духа Святого.

– Вот именно! Мухаммад по сути утверждает, что Иисус был больше, чем человек, значит Иисус больше, чем любой из пророков, поскольку все пророки были людьми. Значит Мухаммад свидетельствует, что Иисус Христос выше его, поскольку он – не более, чем человек, и никогда он сам не утверждал ничего сверх этого.

– После этого мне совершенно непонятно, на чём строится ислам, как отдельная от христианства религия.

– Ислам, не имея разработанного богословия, в силу этого очень противоречив. Ни сам Мухаммад, ни его последователи, включая наших современников, не потратили достаточных усилий на то, чтобы эти противоречия устранить. Внутрисламские противоречия порою больше, чем противоречия между исламом и христианством. Вот послушай какая полемика состоялась однажды между Мухаммадом и христианами, о чём гласит предание.

Мухаммад сказал:

– Иисус – раб Аллаха и Его творение. Он, как и все люди, ел пищу, пил воду, говорил с людьми.

Христиане парировали:

– Если он действительно был творением Аллаха, то кто был Его отцом?

– Мухаммад не растерялся:

– Что вы говорите об Адаме? Разве он не был творением Аллаха?

– Да, он был рабом и творением Аллаха, – согласились христиане.

– Если Адам был творением Аллаха, то кто же был его отцом?

Христиане не нашли, что ответить Мухаммаду, последний торжествовал победу в диспуте.

Сиверцев помолчал, подумал, а потом тихо хохотнул:

– А ведь это, по сути, полемика между различными направлениями христианства, причём богословие Мухаммада, кажется, ближе к православию, чем арианство, например. Ведь Мухаммад здесь вполне соглашается с тем, что у Христа не было земного отца. Кроме того, похоже, что Мухаммад полемизирует отнюдь не с православными, а с монофизитами. Иначе зачем бы Мухаммаду делать такой акцент на человеческой природе Христа: «Он, как и все люди, ел пищу, пил воду». Православные никогда этого и не отрицали. Мы ещё и добавить могли бы к этому, что Христос, по человеческой своей природе, страдал, испытывал страх. Почти отрицали человеческую природу Христа именно монофизиты, поэтому Мухаммад на ней так настаивает. А! Ведь Йеменскую Каабу построили именно монофизиты! Наверное, Мухаммад и православные гораздо быстрее поняли бы друг друга, им было бы легче договориться о человеческой природе Христа.