– Кого мне благодарить за счастье видеть у себя самых уважаемых людей города? – Князев встал из-за стола, картинно распахнув объятья и широко улыбнувшись.

Многоопытные муллы, конечно, поняли, что со стороны офицера КГБ этот жест – даже не дань традиции, а едва прикрытая издёвка. И без того весьма напряжённые, служители Аллаха ещё более подобрались, понимая, впрочем, что на советского офицера бессмысленно обижаться. Сами напросились, заявившись в ХАД – место воистину проклятое. Вперёд выступил главный мулла, сухой старик с длинной седой бородой и недобрым, надменным лицом. Он, похоже, с большим трудом выдавил из себя:

– Мы задержали преступника. Хотим передать его в твои руки, сэр мошавер.3

– Вот как? Искренне рад этому замечательному примеру сотрудничества между религиозными лидерами и органами безопасности, – Князев сочился нарочито лукавым дружелюбием. У него даже голова перестала болеть. Майор не мог отказать себе в удовольствии немного поглумился над «религиозными лидерами», понимая между тем, что всё происходящее – весьма значительно и клоунадой отнюдь не завершится. – И в чём же вы обвиняете этого человека?

– Если бы он не был преступником, мы не передали бы его тебе.

– Значит, я должен осудить его, даже не зная в чём он виновен? Такого уровня взаимного доверия нам ещё только предстоит достигнуть.

– Он развращает народ.

– Сейчас, подождите, вспомню, какой же это состав преступления? Должно быть, я не очень твёрдо знаю Уголовный кодекс Афганистана? В любом случае, надо вспомнить о том, что в вашей стране сейчас установлена народная власть. Вынести приговор преступнику может только суд. Афганский суд.

Князев перестал ёрничать и последние слова произнёс очень жёстко, пожалуй, даже с угрозой. Он начал понимать, что муллы хотят с кем-то свести счёты его руками, не доводя дело до суда, который, вероятнее всего, будет вынужден оправдать их недруга. Они надеются, что в боевых условиях «сэр мошавер» окажется достаточно скорым на расправу и сделает им подарок, не сильно вникая в детали дела. Может быть, так и будет, но муллы, как здравомыслящие прагматики, должны понимать, что сейчас им предстоит обозначить тот интерес, который имеет в этом деле «сэр мошавер». Князев многозначительно замолчал, глядя прямо в глаза главного муллы. Какие нехорошие у него глаза. Тяжёлые, стремящиеся придавить собеседника. Неужели мулла думает, что таким образом сможет произвести хотя бы некоторое впечатление на советского разведчика? Не переоценил ли он прагматизм этих фанатиков?

Мулла вдруг начал дышать очень тяжело. Он не привык уговаривать и убеждать. Его слово было и законом, и судом. Высшим судом, а не каким-то там «народным». Как унизительно было что-то там доказывать этому презренному кафиру. Но они так решили – еретика и смутьяна должен приговорить именно кафир. Только так и никак иначе.

Наконец мулла собрался с духом:

– Этот человек совершил религиозные преступления, и народному суду мы не можем его предать.

– А я разве мусульманин? – спросил Князев совершенно серьёзно, без тени улыбки. – Почему меня должны интересовать ваши религиозные проблемы? Может быть вам предать его шариатскому суду и побить камнями? – майор чувствовал, что этот диалог – ритуальный танец, а вскоре они доберутся до сути вопроса.

– Сэр мошавер, конечно, знает, что шариатский суд с некоторых пор не имеет права выносить смертные приговоры. Преступник на самом деле достоин побития камнями, но если мы сделаем это, что тогда вы сделаете с нами?

– Я? Ничего. Вас будет судить народный афганский суд. Мы терпим вас, служителей Аллаха, ровно постольку, поскольку вы помогаете нам поддерживать порядок. А если вы осмелитесь кого-то казнить, исходя из религиозных соображений…

– Вот именно, сэр мошавер, вот именно. Мы помогаем вам поддерживать порядок. Без нас вам порядка не удержать. Мы проживём без вас в этой стране. Всегда жили. А вы без нас – не сможете. А этот человек – он разрушает порядок, он смущает народ, он одинаково опасен и вам, и нам.

– Так значит всё-таки, по-вашему, советский офицер должен взять на себя функции шариатского суда?

– О, нет, – мулла всем своим видом дал понять, что даже мысль об этом кажется ему кощунственной. – Этот человек выступает против сынов Ленина. Убей его за это.

– Он совершил преступления против советской власти?

– Ещё не совершил, но он – подстрекатель. Вы же не хотите подождать пока он поднимет восстание против Советский армии здесь, в самой спокойной провинции? Вы понимаете, что его нельзя предавать публичному суду, ни вашему, ни нашему? Его надо просто тихо убрать. Вы должны это сделать.

– Я ничего вам не должен.

– Нет, конечно, не нам, сэр мошавер, – тонко и зловеще улыбался мулла. – Вы должны своему начальству. Этот человек призывает не подчиняться безбожникам, то есть вам. Он так же говорит, что он – шах. Он, по-существу, призывает к реставрации монархии, желая царствовать на нашей земле. Тот, кто оставит этого самозванного шаха безнаказанным, тот враг советской власти.

«Ах вот оно что, – подумал Кзязев, – я-то, дурак, ждал, когда они обозначат мой интерес в этом деле, а они решили попросту взять меня на испуг. До чего дошло – религиозные фанатики учат меня любить советскую власть. А ведь они действительно могут организовать мне большие неприятности. Да не в этом дело – от доносов как-нибудь отобьюсь. Только тут и правда что-то очень серьёзное, от чего нельзя просто так взять и отмахнуться. Если муллы так переполошились, значит это тема».

Князеву надоело играть в слова, и он просто спросил:

– Вы задержали смутьяна?

– Да, он здесь, во дворе.

– Пусть его приведут ко мне, а вы – идите. Если мне надо будет что-нибудь обсудить, я найду вас. Сюда больше не приходите, – Князев заметил, что разговаривает с муллами, как со своей агентурой. Им это, должно быть, очень обидно. Ну и наплевать, сами напросились.

***

Перед майором стоял типичный человек Востока лет тридцати с небольшим. Его облик и впрямь был царственным. Благородное лицо, осанка, красивые длинные волосы и короткая борода – всё изобличало личность незаурядную. Даже простая и обычная для этих мест одежда сидела на нём как-то уж очень ладно, словно её подбирали и подгоняли лучшие модельеры. «Может и правда какой-нибудь принц крови? – подумал Князев. – Держит себя с большим достоинством, страха в нём нет. И никакой позы, никакого вызова. Не похож он что-то на подстрекателя и религиозного фанатика».

– Ты – Шах? – спросил майор.

– Так меня называют, но я не считаю себя шахом, и не стремлюсь им стать. Если бы стремился, разве позволил бы так легко себя арестовать? Спроси и тебе скажут – я не сопротивлялся. Претендента на корону защищало бы множество сторонников. Меня не защищал никто.

Шах не заискивал и не оправдывался. Он просто говорил правду. Говорил спокойно и даже дружелюбно. Князев сразу же почувствовал к этому человеку большую симпатию. В нём чувствовалась сила и доброта одновременно. В Сашке тоже чувствовалась сила, но в нём полыхала ненависть. Шах был не такой, хотя было и сходство. Как будто оба они знают что-то очень важное и совершенно недоступное пониманию Князева.

Большие, чёрные, по-восточному томные глаза тепло смотрели на майора. С Шахом хотелось говорить. Наверно, поэтому Князев долго молчал, смакуя своё впечатление от этого необычного человека. Потом неторопливо и без нажима начал:

– Тебя передали мне муллы. Что ты сделал?

– Спроси у них. Я не знаю за собой государственных преступлений.

– Ты призывал к свержению народной власти?

– Нет, не призывал, – Шах очаровательно улыбнулся.

– Ты хочешь, чтобы Афганистаном правил шах?

– Я хочу, чтобы Афганистаном правил Бог. То Царство, в которое я призывал людей – не от мира сего.

– Значит, ты всё-таки против народной власти?