При этом Орден самым суровым образом наказывал своих братьев за малейшее пренебрежение их хозяйственными обязанностями и недостаточно рачительное отношение к имуществу Ордена. Так называемый «Французский устав» приводит несколько конкретных тому примеров, которые не поленились поместить в официальный свод документов для назидания всем братьям:
«Случилось однажды, что командор, отвечающий за хранилища, купил корабль, нагруженный пшеницей и приказал засыпать её в житницу, а брат, отвечающий за житницу, сказал, что пшеница влажная после моря, и её следует рассыпать на террасе для сушки, ибо если этого не сделать, она испортится, и он снимает с себья ответственность за неё. А командор приказал ему засыпать её в житницу, и он так сделал. Вскоре же командор приказал перенести пшеницу на террасу для сушки, и большая часть её была испорчена. Его лишили плаща, потому что он сознательно нанёс большой вред».
Андрей вспомнил как своими глазами видел у деда в деревне гниющее зерно в колхозных амбарах, и никого это особо не волновало. Зерно могли перелопатить, а могли и забыть. У равнодушных и безразличных к общему добру колхозников на всё был один ответ: «Щас мы тут станем горбатиться за копейки». А между тем, тамплиеры «горбатились» даже не за «копейки», а за одни только харчи, причём и по колхозным меркам довольно скудные. И всё-таки случай халатности был настолько исключительным, что его не поленились включить в Устав.
Андрей вспомнил, как дед говорил по поводу колхозных безобразий: «Человек, если на себя работает, так он и работает по-настоящему, а если не на себя, так нормальной работы от него не дождёшься. Только если ему пистолет к виску приставить, как это при Сталине было». Но ведь и тамплиеры так же работали не на себя, а на «коллективное хозяйство», их личный уровень жизни так же не зависел от результатов труда. И «пистолет к виску» им никто не приставлял, лишение плаща — наказание в основном морального свойства. И всё-таки храмовники создали настолько эффективную систему сельского хозяйства, что позавидовали бы и русские кулаки, и канадские фермеры.
Что-то тут не срасталось. На чём было основано такое сильное переживание тамплиеров за общее добро и честность, доходящая до болезненной мелочности? Устав повествовал: «случилось в Шато Бланка, что брату, который отвечал за овчарню, приказал командор показать все вещи, которые находились в его ведении, и брат показал ему всё, кроме кувшина с маслом, и сказал, что у него больше ничего нет. А командор знал о том кувшине и обвинил брата. И брат не мог отрицать того и признался, и был изгнан из Дома».
И это из-за кувшина-то масла, про который брат-храмовник, может быть, просто забыл во время инспекции, во всяком случае никто даже и не пытался доказать, что он хотел взять это масло себе. Воистину тамплиеры не были склонны оставлять без последствий даже малейшую недобросовестность и даже незначительные вольности в обращении с общим добром. Устав гласил: «Если кто-либо из братьев сознательно или по своей вине причинили убыток Дому в четыре денье или более, мы оставляем на усмотрение братьев, лишить ли его плаща, либо оставить его ему, ибо нам запрещён любой убыток». Четыре денье — очень небольшая сумма, но и в этом случае «личное дело» нерадивого брата уже рассматривалось на «общем собрании» командорства. Через весь устав рефреном проходит фраза: «Нам запрещён любой убыток».
При Сталине, конечно, тоже отправляли к лагерь за несколько колосков, подобранных на колхозном поле, а за кувшин с маслом могли спокойно поставить к стенке, но надо заметить, что в тамплиерские «колхозы», в отличии от сталинских, никто насильно крестьян не сгонял. Попасть в Орден и быть определённым на работу в сельское командорство было честью, которой далеко не все удостаивались, хотя крестьянин, если он становился братом Ордена, навсегда лишался возможности разбогатеть или хотя бы повысить своё благосостояние. Работа в «орденском колхозе» была прежде всего честью, а потому самой суровой карой было лишение этой чести — «изгнание из Дома».
В колхозах работали из страха, и чем меньше становилось страха, тем хуже начинали работать. Орденские аграрии вкалывали в поте лица «не за страх, а за совесть». По большому-то счёту коммунистические идеологи призывали к тому же самому, то есть к «пробуждению сознательности крестьянских масс», только они так и не смогли эту самую сознательность пробудить. А орденские идеологи смогли, если учесть, что они создали очень эффективную сельскохозяйственную систему.
Критики колхозного движения и по сей день любят потешаться над тем, что в колхозах первоначально предполагался уровень обобществления высокий вплоть до полной глупости — «курей в колхозы сгоняли». Но ведь в Ордене «уровень обобществления» был куда выше колхозного, а точнее, он был абсолютным, тотальным. Устав гласил: «Все вещи Дома общие, и ни магистр, и ни кто-либо иной не имеет права давать братьям позволение владеть чем-либо, как своим». «Никто из братьев не должен иметь ничего своего, ни мало, ни много, а превыше всего прочего запрещены деньги». «Каждый брат Храма, как магистр, так и другие, должен тщательно заботиться, дабы не хранить деньги при себе».
Вспомните, как, проклиная колхозы, говорили о том, что колхозники вкалывали порою без зарплаты, «за трудодни», «за палочки». А у тамплиеров зарплаты не было в принципе, им даже и «палочек» никто не проставлял. Вот только, в отличие от колхозников, тамплиеры никогда не голодали, в Ордене не было такого зверского отношения к людям. Каждому храмовнику, трудившемуся на селе, было гарантированно скудное, но вполне достойное пропитание, даже если случался недород и крестьяне в соседних сеньориях начинали голодать. И уж никогда ни один рыцарь Храма, будь он из самых знатных и занимай он в Ордене хоть самое высокое положение, не положил бы себе в рот куска вкуснее и жирнее, чем тот, который доставался самому последнему брату Храма из крестьян. В Ордене и скудность была одной на всех, и достаток тоже общий. Андрей вспомнил рассказ деда о том, как у них в колхозе в голодные послевоенные годы в семье председателя колхоза объедались сдобными пшеничными булками в то время, как в семьях колхозников дети умирали от голода, потому что там хлеб пекли из перемолотой еловой коры с некоторым добавлением ржаной муки, да и этого «елового хлеба» было мало. В Ордене такое неравенство в питании между «первыми» и «последними» было совершенно немыслимо.
До того, как Андрей углубился в изучение экономической реальности Ордена Храма, ему уже казалось, что он неплохо чувствует душу Ордена и схватывает самую суть тамплиерского мировосприятия. Но то, что он узнавал теперь, входило в острое и пока непримиримое противоречие со всей суммой его экономических представлений, которые он полагал передовыми. Разве не личная заинтересованность в результатах труда является основной движущей силой экономического развития, и разве не из-за отсутствия этой самой заинтересованности на его глазах разваливалась советская экономическая модель?
Французский историк Жорж Бордонов, должно быть, не сильно измученный полемикой с советскими экономистами, писал: «Тамплиеры Провена со своими фискальными агентами и лавочниками не помышляли ни о какой личной выгоде. Они не отличались от прочей братии ни лучшим питанием, ни лучшей одеждой, не были освобождены от постов и епитимий. Единственной наградой им служила возможность применить своё усердие и ум ради блага Ордена. С полным самоотречением они собирали налоги, ни на минуту не ослабляя своей бдительности среди ярмарочной толпы».
Эти поэтичные и совершенно антирыночные строки вызвали в голове у Андрея революционную ситуацию. Он уже и сам не желал мыслить по-старому, хотя, как и прежде, не мог ухватить суть экономического мышления тамплиеров. Он знал теперь достаточно для того, чтобы понимать, что Бордонов прав, но учёный француз, сформулировав модель экономического поведения тамплиеров, даже и не пытался объяснить, почему она была такой. Что побуждало тамплиеров без личной выгоды и без силового принуждения трудится лучше тех, кого манила прибыль или вынуждал страх?
