Братья-рыцари ни разу никому не предложили вступить в их Орден, и к ним никто не просился. Рыцарство Святой Земли смотрело на охранный отряд со смешанным чувством восхищения и настороженности. Восхищение оборачивалось порою неумеренными и неоправданными восторгами, а настороженность легко переходила в явную недоброжелательность. Такой разброс мнений был естественным по отношению к структуре небывалой и непонятной, отвергать и запрещать которую не было, между тем, ни одного разумного основания. Понятно, что в такой ситуации к ним никто не рвался, и они никого к себе не тянули. Перемены назревали сами собой. Однажды де Сент-Омер как бы между прочим сказал де Пейну:

— Во Франции у меня осталось два друга: Пейн де Мондилье и Аршамбо де Сент-Аман. Они родственники графа Фландрского, но дело не в этом. Пейн и Аршамбо — чистые христианские души. Редко можно встретить таких благочестивых рыцарей, тем более — при графском дворе. Я переправил им с паломниками письмо, в котором рассказал о нашем Ордене, а недавно, так же с паломниками, получил ответ.

— И твои друзья, конечно же, захотели к нам присоединиться, — задумчиво протянул Гуго без тени радости.

— Ты не ошибся, Гуго. Что-то не так?

— Никто в Европе не понимает, кто мы. Живём, как монахи, но Церковь не спешит с одобрением нашей инициативы. Служим королевству, но не принадлежим к вассалам короля, который всегда охотно на нас опирается, но никогда открыто не поддерживает. Знаешь, Жоффруа, к чему всё это идёт? Какой-нибудь умник брякнет, что наш отряд — банда, а то и секта, которая поставила себя вне Церкви и вне государства, презирая все установления, как церковные, так и светские.

— А дружный хор сразу же это подхватит. Недостатка в подпевалах не будет. Нам не простят того, что мы не как все. Я уже думал об этом, Гуго. Кажется, пришла пора более решительно поговорить с королём и патриархом. Они должны открыто поддержать нас.

— Ты слишком много хочешь от этих почтенных людей, любезный Жоффруа. Они и так постоянно заняты умиротворением вечно ссорящихся баронов, каждый из которых тянет одеяло на себя.

— Но Церковь!..

— А чем церковные князья — епископы отличаются от баронов? У каждого епископа так же свои интересы. Кому нужен ещё один игрок на этой шахматной доске? Одобрить наш Орден, значит своими руками создать себе соперника, во всяком случае — проблему. Если нас хоть кто-нибудь в Палестине поддержит, его враги тут же объявят нас своими врагами.

— Неужели ты боишься этого?

— Я боюсь только погубить душу.

— Но если наш Орден станет соперником кому-нибудь из светских или церковных князей — мы сразу же увязнем в феодальных распрях и ничего не останется от наших возвышенных устремлений. Мы изменим себе. Да нас и не раздавили до сих пор только потому, что нас никто ещё пока не поддержал.

— А если нас никто так и не поддержит, мы вскоре в глазах всей Палестины станем изгоями и отщепенцами. Ты, кажется, именно с этого начал свою мысль?

— Да, с этого. Ты понимаешь, почему меня не радует желание твоих друзей вступить в Орден? Не ко времени. Мы на распутье. Наш Орден именно сейчас должен сделать некий решительный шаг, но куда не кинь — везде клин.

— Я понял, Гуго. Всё просто. Я знаю, что делать. Я отправляюсь ко двору графа Фландрии. Пейн и Аршамбо будут мне поддержкой при дворе. Мы расскажем, кто мы и чего хотим. Пресвятая Богородица поможет нам! — де Сент-Омер упал на колени и, сложив руки на груди, углубился в молитву.

Гуго присоединился к брату, так же встав на колени. Только Гуго сейчас, в отличие от Жоффруа, не имел сил молиться безмолвно. Он возвёл глаза к небу и с жаром возгласил: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!». Поразительной была способность этого сурового воина и изощрённого дипломата превращаться в пламенного молитвенника. Они молились, сколько требовала их душа, потом одновременно встали. Глаза де Пейна светились счастьем. Он обнял де Сент-Омера, отступил на шаг и восторженно начал:

— Жоффруа, дорогой, что бы я делал без тебя. Ты нашёл решение! За поддержкой, покровительством и признанием надо обратиться к людям достаточно могущественным, но никак не связанным с феодальными распрями Палестины. У наших покровителей не должно быть интересов в Святой Земле. И тогда у нас будет возможность служить только Христу и Его Пречистой Матери. Граф Фландрии, говоришь? Замечательно! Могущественный сеньор, который славится своей религиозностью. Вот какие покровители нам нужны, Жоффруа — могущественные и боголюбивые. В сердцах своих мы уже похоронили возлюбленную нашу родину. Она стала для нас Заморьем. Но, видимо, рано нам ещё забывать о родной земле. Мы отправимся в Европу. Ты — во Фландрию, я — в Шампань. Владения графа Гуго Шампанского больше, чем у короля Франции, при этом он всем известен возвышенно-религиозным настроем души. Эх, поддержал бы нас кто-нибудь из церковных иерархов Европы!

— Лучше всего — римский папа.

— Да кто мы такие для папы, во всяком случае пока? С чем мы явимся в Рим, четыре рыцаря? Давай-ка позовём Роланда, он у нас из духовных.

Роланд как будто имел заготовленное решение:

— Отец Роберт. Аббат Роберт де Молезм. Дело не в том, что он мой духовный отец, и я его знаю лучше других, хотя и это важно — за благословением куда удобнее обращаться к человеку, который хорошо знает хотя бы одного из нас, но главное всё же в другом. Отец Роберт — внутренне очень свободный человек. Его разум не скован слепым следованием устоявшимся привычками большинства. Мы вместе с ним основали аббатство Сито — у нас многое не так, как в других аббатствах. Отец Роберт хорошо понимает, что Церковь не должна бояться нового, а от некоторых старых привычек ей следовало бы отказаться, потому что иные традиции — не от Бога. В большинстве наших монастырей сохраняется неравенство знатных и бедных. Это плохо. Иерархия есть благо в миру, а в монастыре должно быть братство. Мы в Сито так и сделали, у нас монахи из баронов — брёвна таскают. Такое же братство в нашем рыцарском Ордене, поэтому я с вами. У нас есть и феодальная иерархия и монашеское равенство одновременно. Это непросто понять, а отец Роберт — поймёт и немало ещё всего посоветует. Став монахом, я боялся брать в руки меч, но отец Роберт сказал мне, что главное — три монашеских обета. Мне кажется, он предчувствовал рождение нашего Ордена. Тогда он почти ничего не говорил мне о своих соображениях, но я чувствовал, что в его душе созревают некие новые мысли по поводу монашества и рыцарства. Сейчас нам надо это всё обсудить. Если бы вы, братья, не начали этот разговор, вскоре я всё равно отправился бы в Сито. Надо определить дальнейший путь.

— Мы, конечно, имели ввиду поддержку кого-либо из кардиналов или епископов, — заметил де Сент-Омер.

— Поверьте, что к князьям Церкви нам пока рано обращаться, — уверенно парировал Роланд.

— Нам нужна поддержка опытного и мудрого аббата, который обладает большим духовным авторитетом среди монашества. Он и будет, если поддержит нас, всё объяснять и растолковывать кардиналам и епископам. Нас не услышат, а его услышат. Отца Роберта услышал бы даже папа римский.

Гуго слушал Роланда с отсутствующим видом. Всё, о чём говорил цистерианец, стало понятно ему сразу же, едва тот произнёс первые слова. Правота Роланда, при всей её неожиданности, была идеально проста и совершенно очевидна. Самые нестандартные мысли Гуго умел мгновенно схватывать и развивать. Согласившись с Роландом, он уже думал о другом. Когда цистерианец закончил, Гуго сказал:

— Теобальд. Каждую ночь молюсь за своего сына Теобальда. Потом засыпаю, и он мне снится. Адель никогда не снится. Это очень странно.

В Европу они отправились втроём — де Пейн, Роланд и де Сент-Омер. Каждый взял только по одному оруженосцу. За старшего в охранном отряде оставили Бизо. Тот сам наотрез отказался ехать в Европу и причины объяснять не стал. До причин не допытывались, в делах Прованса понимали мало, а «на хозяйстве» всё равно кого-то надо было оставлять.