В обществе Минервы, Эмили и Энн Амелия наносила визиты соседям, соблюдая светские приличия. И Эмили, и Энн смотрели и учились, внимательно наблюдая, как держит себя Амелия, чего никогда не делали в присутствии матери.
Прибыло ожидаемое письмо от Киркпатрика. Минерва была довольна; с уверенностью человека, опытного в таких делах, она считала, что все будет хорошо. Ждать иного не было никаких оснований.
Но Эмили была по понятным причинам взволнована; она начала тревожиться о вещах, о которых тревожиться вовсе не стоило. Люк все собирался с духом, чтобы поговорить с ней, чтобы как-то смягчить ее девичьи страхи, — но Амелия опять опередила его, избавив мужа от необходимости обсуждать такие детали, в которых он в общем-то вовсе не разбирался.
Эмили выслушала очередное наставление Амелии с улыбкой и почти сразу же успокоилась. Люк был малодушно рад, что ему не пришлось ввязываться в это дело.
Он был так же счастлив, обнаружив, что Амелия ободряла Энн, не подталкивая, но поддерживая, — он и сам думал сделать то же, но ему это никак не удавалось. В конце концов он ведь мужчина; сестры давно его раскусили, хотя каждая относилась к нему по-своему.
Вот почему, когда однажды вечером за обеденным столом Амелия прямо вмешалась в спор между ним и Порцией, он отреагировал на это не с благодарностью, но с некоторой долей досады.
Темный взгляд, вспышка раздражения, которое затопило его — хотя теперь она сидела на другом конце стола, — все это Амелия заметила. Его бровь чуть заметно поднялась, но она удержала разговор в своих руках — это и были бразды правления, которые он сам передал Амелии.
Но в тот же вечер, позже, как только они остались одни, она заговорила об этом первой, объяснив причины своего вмешательства и давая понять, что ждет его одобрения. Он одобрил, потому что она, как всегда, когда дело касалось его сестер, оказалась права. Она понимала их лучше, чем он, и когда объяснила ему суть разговора, он увидел все в ином свете и согласился с ней.
Неохотно он отступил и позволил ей управляться с сестрами, успокоенный тем, что она при малейшей возможности старалась улучить минутку и все ему рассказать.
Постепенно, мало-помалу, так, что поначалу он и не за метил этого, бремя общения с сестрами было снято с его плеч. Сначала он почувствовал облегчение и только потом обнаружил, что теперь в их присутствии он не так напряжен, а потому получает больше удовольствия от их общества. Он не стал меньше любить их, но, отойдя в сторону, стал видеть их яснее — ему уже не застило глаза сознание того, что на нем одном лежит ответственность за них.
По закону так оно и было, а в действительности теперь эту ответственность с ним разделял другой человек.
Осознав это, он задумался, и вновь в нем проснулась тревога, от которой не так-то просто было избавиться.
Позже, когда он вошел в спальню, Амелия была уже в постели, лежала, откинувшись на подушки, и локоны обрамляли ее лицо, как позолоченная рама. Она спокойно смотрела, как он приближается. Он остановился рядом с кроватью и потянул за пояс халата.
— Ты очень помогла мне с сестрами — со всеми четырьмя. — Он движением плеч сбросил халат, и тот упал на пол. Люк заметил, как ее взгляд скользнул по нему сверху вниз. — Почему?
— Почему? — Она не отрывала взгляда от его тела, пока он ложился в постель, потом нетерпеливо потянулась к нему. — Потому что они мне нравятся, конечно. Я знаю их всю жизнь, а им нужна скорее не помощь, а руководство. — Она откинула завиток волос, упавший ему на лоб. — Твоя матушка… Прошло много времени с тех пор, как она занималась детьми, а они меняются постоянно.
— Значит, ты делаешь это ради них?
Она улыбнулась, кокетливо откинулась назад, провела пальцами по его щеке.
— Ради них, ради тебя, ради нас.
Он не был уверен, но это «ради тебя» — он надеялся, очень надеялся, что понял. Здесь спрашивать не о чем.
— Ради нас?
Она рассмеялась:
— Это твои сестры, мы женаты — значит, это мои золовки. Они наша семья, и им нужны советы — советы, которые я могу им дать. Само собой разумеется, я постараюсь сделать все, чтобы облегчить им жизнь.
Она запустила руку ему в волосы и с силой притянула к себе.
— Ты слишком много о них беспокоишься. Они умные и сообразительные — с ними все будет хорошо. Поверь мне.
Он поверил. Он прижался к ней губами и пустил все на самотек. Будь что будет. Пусть сила и страсть унесут прочь их мысли. Пусть правят ощущения и чувства, пусть их тела сольются в единой музыке с их душами.
Позже, когда лунный свет лег дорожкой поперек их кровати, когда Амелия спала рядом с ним, он начал приводить в порядок свои мысли.
Он очень любил сестер — Амелия это знает. Но он не понимает зачем — зачем она помогает ему в отношениях с ними? Поразительно, но, думая о ней, о том, что теперь появилось между ними, он уже сам себе не верил — настолько велика была его неуверенность. Порой ему казалось вполне вероятным, что, стремясь взять под контроль его сестер, да и весь дом тоже, она в конце концов хочет заполучить власть и над ним самим.
Ведь он, само его «я» так глубоко укоренилось в его доме, в его семье, что контроль над ними давал ей реальную во можность влиять и на него. Он ожидал, что она будет править его домом, но не предвидел, что она станет помогать ему и с сестрами.
У него возникло подозрение, что он был — и до сих пор остается — глупцом.
Он давно знал, что любовь — это сила, и всегда опасался, что она окажется такой непредсказуемой и возьмет над ним верх. Так оно и случилось.
Она всегда была весьма энергичной женщиной, такой же упрямой, как и он сам, но при этом единственной женщиной, которую он действительно хотел, хотел даже в качестве своей жены. И теперь она ею стала.
Его настороженность, его недоверие, его постоянная неуверенность — все произрастало из того факта, что он не знал, почему она решила выйти замуж именно за него. Он допускал, воображал, предполагал — и все, как оказалось, было ошибкой.
Он так ничего и не понял.
Но наконец, с запозданием, он начинал верить, что ею руководит вовсе не желание править им.
На следующий день Амелия сидела в своей гостиной, занимаясь домашней бухгалтерией, когда в дверь заглянула Хиггс.
— К дому подъезжает коляска, мэм. Темноволосый джентльмен, темноволосая леди — не из здешних, но мне кажется, я видела их на вашей свадьбе.
Заинтригованная, Амелия отложила перо.
— Пойду посмотрю.
Она поджидала Аманду и Мартина вместе с их родителями, Саймоном и тетей Еленой — все они гостили в Хазерсейдже, новом доме Аманды, который Амелии еще предстояло увидеть очень скоро. Что могло привести сюда кого-то из посторонних? Забеспокоившись, она поспешила в парадный холл.
Коттслоу открыл входную дверь, и Амелия вышла на крыльцо, заслонилась рукой от солнца и вгляделась в подъезд ную аллею. Она увидела коляску, которая уже подъезжала к дому.
Отступив, она посмотрела на Коттслоу.
— Пожалуйста, скажите его светлости, что приехали Люцифер и Филлида.
И она вышла на крыльцо, чтобы встретить своего кузена и его жену.
— Что случилось? — спросила она, едва Люцифер вышел из коляски.
Он посмотрел мимо нее на грума, поспешившего позаботиться о лошадях, потом на крыльцо, где стоял Коттслоу, и на лакея, ждущего момента, чтобы забрать их вещи. Повернувшись к ней с привычной фатовской улыбкой, он заключил ее в объятия и поцеловал в щеку.
— Я все скажу потом, когда мы останемся втроем — ты, Люк и я.
— И я. — Филлида ткнула его кулачком в спину. Люцифер помог жене сойти на землю.
— Конечно, и ты. Это само собой разумеется.
Филлида бросила на него подозрительный взгляд и обняла Амелию.
— Не волнуйся, — прошептала гостья, — ничего опасного.
Люцифер озирал окрестности.
— Чудесные места.
Филлида и Амелия переглянулись и направились к дому.
Люк поднял бровь, когда они подошли, вид у него был настороженный. Амелия, проскользнув мимо него, шепнула: «Позже» — и пошла отдать приказания Хиггс.
