Часом позже дружина уже была выстроена на противоположном, левом, берегу Днепра, с тем, чтобы, выслушав последние указания вожаков, двинуться навстречу хазарскому войску. Молодому князю все происходящее с ним казалось свидетельством подступающего откровения. Все сказки и сказания древних байщиков о подвигах мужества, доблести и самопожертвования, семейные предания; растерянные лица русских витязей, отбывающих ломать копья в борьбе с арабами (хоть и в этом году!) во имя баловства заразных византийских дворцовых шлюх; наглая повадка головки Жидовского города, пересчитывающая собранную по всей русской земле дань, с тем, чтобы строго третья часть ее была отправлена в Итиль, а еще одна треть – отчислена киевскому кагалу ³⁸²¹; ненароком слышанные намеки о будто бы причастности его матери, Ольги, к смерти отца; каждодневно разряженные жены, пузастые не от носимого в чреве младенца, а от дурного жира; сетования русских людей на отход многих князей от отеческой веры… все разнородные, разрозненные в обычной жизни образы вдруг соединились в едином значении, пробуждающем в пламенном сердце всевластный боевой порыв. Конечно, все должно было решиться сейчас, в неистовой кровопролитной схватке, из которой, может быть, и не суждено ему вернуться живым, но какое значение могла бы иметь такая мелочь, если той ценой будет отвоевана не просто свобода его родины, но и восстановлена ее честь, которой столько восторженных слов посвящают древние песни. Так вот жарко билось семнадцатилетнее сердце Святослава, когда петлистой полузаросшей дорогой он гнал старого Воронка (с которым все не имел силы расстаться) в числе передового отряда тысячи отборных конников. До этого ему приходилось соучаствовать только в незначительных стычках с небольшими отрядами степняков, чьи ерундовские, но паскудные набеги по южным окраинам Руси время от времени оплачивала то братия Константина из Византии, то шатия Иосифа из Итиля. Но теперь совсем другое. Теперь беспощадная сеча…

Синяя зелень гребенчатых ельников, слева и справа летящих навстречу вершникам, лишь кое-где разбивалась ярко-желтыми пятнами небольших березовых рощ. Иногда широкий гулкий звук лошадиных копыт на дороге сменялся хрупом палых сучьев заступившего путь многоцветного леска из осин, кленов и лип, то звучание копыт теряло силу, если их выносило на песчаную поляну, некогда расчищенную под ниву, а теперь брошенную, поросшую чахлым и уже умерщвленным осенью быльем. Как никогда прежде пропитанная солнцем рудная листва на ветке явора или белое облако, соединяющее лазурь и желть, не казались Святославу такими значительными, столь прочно связанными родословием с его духом, что мысль о вполне вероятном скором расставании с ними впервые показалась мучительной. И вновь голые бурые стволы, прикрытые снизу желтоцветными паневами черемух и рябин. Громкие противные вопли синекрылой сойки, возмущенной вторжением в ее жизнь человеческой бестолковщины. Маловодная речка или широкий ручей с красной от нападавших в нее листьев водой. И опять чистые светлые долы с маленькими деревянными русскими храмами на редких холмах или буграх…

В том, что мир, подчас расползался в глазах Святослава желтыми, синими, зелеными лентами, причиной была не столько быстроходность его коня, сколько резвость мысли, подготовляющей душу к поступку. И все же взгляд князя, проницая ту осеннюю радугу, по временам наскакивал на лица ближних спутников, без изъятия превосходящих его годами. И чувство истинной, великой и нелицемерной любви, любви священной, навеки недоступное блудливому сознанию черни, захлестывало ретивое. Эти большие сильные люди, еще до его прихода в этот мир, стояли на страже законов Рода. И теперь, когда Правда взмолилась о защите, они вновь, направленные всесильной десницей Перуна, спешат послужить ее святости. Значит северянам и вятичам больше не платить жидовину по белой девке от дыма, не гибнуть за чужую корысть русским богатырям, не топорщиться печенегам в южных степях, а кроме того и аланы, и гузы, и сами хазары в пояс поклонятся русичам, сбыв с намозоленных плеч своих двухвековое иудейское иго……………………………………………

………………………………………………………………………………………..

Когда Святослав увидал хазарский отряд, неторопливо отделявшийся от небольшой деревушки и направлявшийся навстречу, он уже готов был схватиться за копье, увенчанное узким граненым наконечником, способным просадить любой доспех… как вдруг к бесконечному удивлению своему обнаружил, что никто из его старших товарищей ни только не хватается за оружие, но и боевого пыла в их тусклых, каких-то приниженных, глазах не сверкнет ни искорки…

И вот, пока Святослав недоумевал, почему многие годы надсматривавший за старшей дружиной Свенельд не строит войско и вообще не дает никаких команд, а сами дружинники так вялы, словно и не собираются скрещивать оружие с надвигающимся на них противником, притрюхал посыльный – небольшой черненький человечек на черненькой рабочей лошадке – и предуведомил, что его тархан хочет говорить с русами. Вслед за тем хазарский отряд, в центре которого маячил странно держащийся в седле какой-то скоморох, ускорил шаг.

Хазарский отряд оказался действительно велик (людей в нем можно было насчитать никак не меньше тысячи), да и вооружены были его конники, защищенные шлемами, кольчугами, дощатыми панцирями ³⁸³¹, как говорится, до зубов: тут и копья, тут и сабли, у пояса с левой стороны уже натянутые луки в кожаных чехлах, кистени ³⁸⁴²– костяные, железные, бронзовые. Даже на руках у них были перчатки, на запястье левой руки - щиток, а на указательном пальце правой – костяное кольцо, чтобы наконечником стрелы палец не попортить. Такому чудищу железному нужно было с первого удара прямо в харю угодить, дабы полдня с ним не валандаться.

- В чем дело, Свенеельд?! – вскричал Святослав. – Что за несуразица такая деется?

- Да видишь, не так нас оповестили, - отвечал тот, отвечал твердо, но все-таки глядя мимо князева лица, - никто на нас идти не задумывал. Не так нас осведомили. Ты же видишь, они тут дань сбирают. Вон телеги груженые.

- А что же их так много?

- Ну… Ты же слышал, что говорить с нами хотят. Может, щегольнуть решили, что, мол, вот какие мы, и много нас, и все в железо закованы. А может… Ты погляди, ведь это жид в середке-то едет? Вот так клюква! Ведь они сами никогда ни в сечу, ни в полюдье не ходят, всегда наймитов посылают. Ну, так понятно, отчего этих такая пропасть, - жида своего оберегать. Только, что это его так далече от Итиля занесло?

Свенельд говорил столь покойно и бесстрастно, точно подобные обстоятельства казались ему делом достаточно обыкновенным, либо потому, что загодя знал нечто большее, предоставлявшее ему уверенность и успокоение.

- Так давай ударим по ним! – вовсе с мальчишеской запальчивостью воскликнул молодой князь.

- Да что ты! Что ты! – точно испугался Свенельд. – Хочешь, чтобы хазарский малик Киев осадил? У буртасов людей возьмет, северян, вятичей приневолит – те и пикнуть не посмеют. Гузов, печенегов купит. Что тогда делать будешь? Что мы в ответ такой силище выставим?

Оба отряда не то, чтобы приняли боевой порядок, но какое-то его подобие на всякий случай обозначили, выстроившись друг против друга на почтительном расстоянии. От русской стороны вперед выдвинулись Святослав, Свенельд, Вуефаст, Асмуд и Волелюб. От хазарского стана отделились семь вершников и направились навстречу. Среди них в самой середке на большой и красивой, несомненно, баснословно дорогой лошади восседал маленький человечек, закованный с ног до головы, как и прочие всадники, в железо, да только на нем это облачение смотрелось, не просто потешно, но вовсе нелепо. Он так дурацки держался в седле, что сразу становилось ясно, - случалось ему ездить верхом нечасто. Из-под блестящего шлема, склепанного из восьми пластинок, украшенного пучком длинных иззелена-черных петушиных перьев, в трехвершковую дырочку, оставленную в кольчужной бармице, прикрывавшей затылок, щеки и подбородок до самых плеч, смотрело пучеглазое мохноротое еврейское лицо. В том, что предоставлялось возможным разглядеть, нельзя было определить возраст, зато испускаемая черными глазами и оттопыренными влажными губами надменность с легкостью читалась даже на расстоянии.