Его Высочества написано крайнее недовольство жизнью, но оно всегда там написано. Да, конечно, то, что герцога Ангулемского отозвали с полдороги, не может его радовать — но, с другой стороны, Его Величество с Его Высочеством в этот раз обошлись без крика, битой посуды и, слава тебе Господи, хлопанья дверьми. А общество герцогини Корво всегда действует на него благотворно… Хвост втекает в Большую приемную, и без того заполненную на две трети, и в широкой зале с гобеленами на стенах делается тесновато. Так явственно делается, что сразу очевидно: кто-то здесь лишний. Едва ли это девицы и замужние дамы, развлекающие себя сплетней, вышивкой, чтением, музицированием или кокетством, а то и всем сразу. Треть дам — фрейлины мадам Шарлотты, две трети — их родственницы, подруги и прочие гостьи. Треть кавалеров также состоит в свите герцогини Беневентской, а остальные завелись как-то сами по себе, как обычно заводятся во дворце, в составе малого двора, двора Ее Высочества различные господа. Кто-то явился — опять же — со сплетней, кто с новостью, кто с подарком, а кто с хвалебной поэмой. Половина гостей — своеобразное наследство, полученное госпожой герцогиней от королевы Марии Каледонской, так скоропалительно отбывшей домой. Опытные рассказчики, великие сплетники и ценители умной беседы, проводящие во дворце не годы даже — десятилетия. Монархи сменяются, а эти — вечны.

Естественно, все эти люди достаточно умны, чтобы не спорить с Его Высочеством за внимание герцогини. Самые умные — и чуткие — из них, стремятся слиться с обстановкой, благо она на это отчасти рассчитана (ибо покинуть ставший негостеприимным зал — нанести тяжкое оскорбление хозяйке). Но с дороги успевают исчезнуть не все. Несколько раз змеиное тело натыкается на препятствия — тут некстати выставлен веер, там, совершенно не к месту, обнаруживается на чьем-то пути рука с бокалом, а дальше ручей взбаламучивается, резкий голос, еще более резкий ответ, звук оплеухи, приглашение прогуляться сей же час, дабы уладить дела. Стычка. Самое обычное в Орлеане дело. Гораздо более необычно, что некоторые позволяют себе затевать ссоры прямо во дворце, на пустом месте, не боясь ни Господа, ни черта, ни Его Величества. Вышедшие из приемной вернутся сегодня, еще не успеет отбить полночь. Но не все — своими ногами. Оставшиеся делают ставки, кто победит, и чья партия понесет наибольший ущерб. Шепот и шорох не исчезают, просто становятся тише. Умные и чуткие смотрят на прорехи в рядах гостей — и обмениваются взглядами. Веера, вино, отдавленные ноги, случайные толчки, конечно же. Дело только в этом и в дурном настроении Его Высочества… а что отсутствующие в большинстве своем смели вести себя слишком вольно и, скорее всего, успели надоесть хозяйке приемной, это не более чем случайное совпадение, не так ли? Откуда бы герцогу, который только что прибыл с севера, знать, кто именно успел досадить его любовнице? Разве что эти двое мысли друг друга читают — вот же мадам Шарлотта, едва взглянув на гостя, звонит в колокольчик и велит подавать ужин. Хотя герцог не успел пожаловаться на голод. Эти двое друг друга стоят, думают завсегдатаи приемной, разглядывая гобелены, портреты, чулки и перчатки друг друга, все, что угодно — только не пестрый ядовитый хвост и не высокого человека, за которым он следует. Его Высочество раскланивается перед хозяйкой, то же делает и свита. Красивая женщина в кружевном, расшитом золотыми и серебряными нитями чепце легко поднимается навстречу гостю, приседает в поклоне, приветствуя его, как надлежит приветствовать принца крови, наследника престола. Эти двое, отмечают завсегдатаи, на удивление церемонны, по крайней мере, при свидетелях. Оба чрезвычайно ценят этикет, формальности, освященный традицией порядок… когда им это удобно. Когда можно сыграть красивую сценку, а сорняки из гостиной уже выполоты.

— Ваше Высочество, мы не ожидали, что вы вернетесь до зимы, — высоким хрустальным голосом говорит госпожа герцогиня.

— Если я и был огорчен тем, что дела государства требовали моего присутствия в Орлеане, то радость от возможности видеть вас смыла это огорчение, словно воды Потопа.

О причинах возвращения — естественно, ни слова. О Его Величестве Людовике — тем более. Слушая этих двоих и не подумаешь, что в Аурелии есть король. Меж тем, король в Аурелии все-таки есть, а у короля есть супруга, Ее Величество Жанна Армориканская, и двум членам свиты Ее Величества был нанесен непоправимый ущерб — одного в стычке попросту убили, а другого опасно ранили, и королева Жанна, большая нелюбительница стычек, поединков и прочих кровопролитий вне войны, начинает свое утро с того, что оглашает приемную своего царственного супруга скорбной жалобой. А скорбная жалоба в исполнении королевы — зрелище весьма внушительное, ибо Ее Величество не обижена ни ростом, ни статью, ни полнозвучием голоса. Да и скорбь в этом голосе звучит скорее как боевая труба: «Доколе будешь ты,

Катилина, злоупотреблять нашим терпением?». Доколе подданные одного короля будут резать друг друга, словно в стране — война? Доколе молодые люди будут становиться жертвой скверных обычаев… это бессмысленное пристрастие столь широко распространилось и столь бесстыдным образом осуществляется — подумать только, стычка в четверти часа от королевской спальни! — что впору подумать, что лица, облеченные властью, поощряют это безумие. И правда, доколе? — вопрошает у двора Людовик. Стучит кулаком по подлокотнику. Хмурит брови, надувает щеки. Двор пристально следит за прочими признаками гнева на лице Его Величества, пытаясь понять, что их всех ждет — очередная недолгая и нестрашная гроза, которую нужно просто пережить, или быстрое, беспощадное, без особого шума решение неприятного затруднения.

— Дворянам королевства нашего, верным нашим слугам, издревле даровано было право решать свои споры и взыскивать с оскорбителя перед нашим лицом. Перед нашим лицом, — мерзостно скрипит Людовик. — С нашего позволения. В присутствии герольдов. Именно таков древний обычай, на который имеют нахальство ссылаться наши неверные слуги, подменяющие благородный поединок дракой под кустом при случайных свидетелях, которые и сами почти всякий раз втягиваются в беззаконную драку! Вы что, господа, желаете, чтобы мы и вовсе запретили вам решать вопросы чести в поединках? Мы можем, — еще более мерзостным голосом объясняет король.

— Мы имеем такое право от Господа нашего. Как вы полагаете, кузен, послужит эта мера к исправлению нравов?

Кузен, лет этак с четырнадцати использовавший поединки как средство устранить неугодных или просто неприятных ему людей, почтительно склоняет голову: формально Людовик все-таки помазанник Божий, а формальности мы блюдем свято. Вот с существом дело обстоит много хуже — а потому все, кто имеет счастье присутствовать в королевской приемной, ждут яростной речи в защиту дворянской чести… и очередной ссоры между королем и его наследником.

— Отчего же нет, Ваше Величество? Эта мера не из тех, что невозможно осуществить. Чтобы вернуть этот обычай к доброй старине достаточно, я полагаю, на протяжении, скажем, поколения, неизменно, без исключений и оговорок, казнить обоих участников таких поединков и строго карать свидетелей. Хотя тут лишение жизни будет уже мерой слишком на мой вкус суровой. — Валуа-Ангулем задумывается, — Конечно, стычки не прекратятся вовсе, поначалу их число даже возрастет, ибо молодые люди примутся доказать, что честь им дороже жизни — и будут надеяться, что у Вашего Величества не хватит духу поступить со всеми так, как потребует новый закон. Но если этот закон будет исполняться неукоснительно, со временем они научатся уважать вашу волю. Двор — и дамы, и господа — ошеломленно молчит. Молчат пажи, молчат слуги, даже поздние осенние мухи изумленно распластались по стеклам, потирая лапками уши. Молчат портреты королей династии Меровингов. Молчат щиты и штандарты покоренных армий. Кто успел выдохнуть, или вовсе не нуждается в дыхании, тому повезло. Остальные застыли, выпучив глаза, смотрят на герцога Ангулемского так, словно пытаются подавить икоту, а не выходит же…