— Не следует слепо доверяться картам, - медлительно говорит Таня.

— Да, но следует доверять нашему внутреннему даймону, всегда направляющему наш выбор.

***

У него были светлые глаза серого попугая, только без свойственной им жесткости перчаточных пуговиц - столько в нем было нежности. Он обладал очень крепкими для его возраста легкими. Однажды он скажет своим мелодичным женским голосом: «Я отличался такой чувствительностью, что не выносил вида крови и не решался смотреть, как мне делали кровопускание. Я даже упал в обморок, когда при мне перевязывали рану, и с тех пор боялся вновь стать свидетелем этой процедуры». Обладая лишь интеллектуальным мужеством, он рискнул вступить в спор с Лейбницем и завоевал определенный авторитет, но душа его все равно оставалась уязвимой, и втайне он тяготился знаками отличия, которые заслужил своим умом. Он стыдился всего на свете, так как был склонен к смирению, равно как и к насморку. Сомневался в собственном спасении и укорял себя за эти сомнения, считая их смертным грехом, но испытывал блаженство от покаяния и жестокого самоуничижения - вопреки чувствительности, превратившейся в смехотворное, жалкое украшение, и вопреки самим сомнениям. От своей горячо любимой матери он унаследовал слезливое преклонение перед девой Марией, но его волнение никогда не перерастало в экстаз. Он был весьма ученым доктором Сорбонны и умел подстраивать свою проникновенную образную речь под слушателей. Эдмону Пиро, родившемуся в семье богатых бордоских купцов, уже стукнуло сорок пять, когда первый председатель поручил ему сопровождать Мари-Мадлен в последние минуты ее жизни.

— Ради общественного блага, - сказал Ламуаньон, - мы заинтересованы в том, чтобы она унесла свои преступления в могилу и заявила, что знает обо всех возможных последствиях, иначе мы сами не сможем их предотвратить, и яды уцелеют даже после ее смерти. Посему, сударь, вы должны растрогать ее черствое сердце и увещеваниями вывести эту мятежную душу на путь спасения.

— Но как я, презренный грешник, справлюсь с задачей, которая под силу лишь гораздо более достойным людям? Сударь, позвольте мне отказаться.

— Боюсь, вы не вправе так поступить, ибо сам архиепископ Парижа вновь обратил мое внимание на ваши заслуги, которыми я всегда восхищался.

Охваченному страхом аббату Пиро пришлось подчиниться, и председатель остался доволен, хоть и не предполагал, что выбор его напрямую продиктован духовенством, разработавшим четкий план, как прекратить нападки маркизы на Пеннотье. Ламуаньон просто вытянул карту, которую ему ловко подсунули.

Горячо помолившись деве Марии, аббат Пиро отправился к отцу де Шевинье - ораторианцу, который доселе поддерживал (или пытался поддерживать) арестантку, и тот отвел Пиро к ней. Дело было утром, по окончании последнего допроса Мари-Мадлен. Обоих священников впустили в Консьержери, они поднялись по крутой винтообразной лестнице на башню Монтгомери и миновали закуток тюремщиков.

Поначалу ослепнув от яркого дневного света, Эдмон Пиро, наконец, увидел в кресле крошечную маркизу, которую расчесывала частым гребнем Дюбю. Он представлял арестантку совсем иначе - сфинксом с горящим взором или мрачной амазонкой. Но от этой хрупкости сердце его растаяло. Она встала и с распущенными волосами шагнула навстречу посетителям.

— Наверное, это вас, сударь, господин первый председатель отправил меня утешить, - сказала она аббату Пиро, - стало быть, с вами-то мне и придется скоротать остаток жизни...

— Я пришел, мадам, оказать вам все духовные услуги, на какие способен. Хоть я, конечно, предпочел бы сделать это в иных обстоятельствах.

— На все воля Божья, сударь.

И затем, повернувшись к ораторианцу:

— Святой отец, благодарю вас, что привели ко мне этого господина, и за все другие ваши любезные посещения... Впредь я буду разговаривать только с ним. Нам нужно кое-что обсудить с глазу на глаз. Прощайте, святой отец.

Надеялась ли она все еще повлиять на решение суда своей покорностью?.. Или просто хотела рассказать о себе?.. В любом случае, визит Пиро ее немного развлек.

Он влюбился с первого взгляда, неведомо для себя - так вода влюбляется в огонь: ведь Мари-Мадлен по-прежнему была привлекательна, точно волшебный аромат, который моряки называют «коклеван»[169]. Это чувство облагораживала любовь к Господу, и, сознавая свою миссию, Пиро пытался убедить маркизу, что она должна выдать всех сообщников, сообщить состав ядов и средства их нейтрализации. Он говорил экспромтом, смиренно опустив глазки на свои сложенные руки и указывая длинным носом в пол, а Мари-Мадлен молча слушала, лишь изредка перебивая, дабы сменить тему.

— У меня такое чувство, что обо мне много говорят в свете и что с некоторых пор я стала притчей во языцех...

Ее глаза светились лукавством. Несмотря на нравоучения, Пиро ей нравился, она наслаждалась приятным женским голосом, так хорошо дополнявшим ее собственный обоеполый голос, и до самого конца не обращала внимания на его потные ладони.

Он говорил о ранах Господних, а Мари-Мадлен вспоминала, как носила лакомства в Главную больницу и видела там коросты, нарывы, гной, кровоточащие культи. Он говорил о той, в честь которой ее окрестили. Тьмы и тьмы полуобнаженных Марий Магдалин, на фоне пустынных далей или природных пещер, возводили к небу ртутные заплаканные взоры, опускали на черепа и бичи пухлые руки с красивыми блестящими ногтями, отливавшими россыпью жемчуга. Читать было нечего (впрочем, теперь ее не увлекла бы ни одна книга), и потому она расспрашивала Пиро о грехе и благодати, о том, как трудно будет добиться милости Божьей, - расспрашивала в таких словах и выражениях, которые выдавали ее невежество в религиозных вопросах.

Пиро говорил страстно и призывал уповать на божественную доброту. Тогда раздраженная, обессиленная неволей, измученная неизвестностью Мари-Мадлен принялась рассказывать о собственной жизни. Плакала она не от раскаяния, а от безутешной жалости к себе. Маркиза немного успокоилась, и когда вдруг захотелось в туалет, под благовидным предлогом спровадила аббата Пиро: она напомнила, что тот еще не отслужил обедню, и отправила молиться матери Божьей, пообещав, что по его возвращении обязательно расскажет подробнее о том, что пока сообщила только в общих чертах.

Никогда в жизни аббат Пиро не молился так рьяно. Он непременно спасет душу грешницы с именем раскаявшейся евангельской героини, прижмет к груди и вернет в стадо заблудшую овцу, а потом когда-нибудь напишет трогательную историю ее обращения. Он выдавал желаемое за действительное, подчинял реальность своим фантазиям, смешивал в молитвах Мари-Мадлен де Бренвилье и святую Марию Магдалину.

После обедни аббат вновь отправился в тюрьму, но задержался у консьержа. Выпив немного вина перед возвращением в башню, он встретил книготорговца из Пале-Рояля господина де Санси - маленького человечка, почти лилипута, который вечно суетился и всюду поспевал.

— Все кончено! - воскликнул тот, помахав перед носом Пиро своими лягушачьими лапками. — Не позднее, чем завтра, мадам де Бренвилье вынесут судебный приговор. И мне известно из надежного источника, что она уже знает о собственной участи.

— Приговор? - спросил Пиро, и в горле у него пересохло.

— Маркизу приговорят к обычной и чрезвычайной пыткам, к публичному покаянию перед вратами собора Парижской Богоматери, а затем ее босиком, с веревкой на шее и горящим факелом в руке, отведут на Грев скую площадь, отрубят ей голову, тело сожгут, а прах развеют по ветру...

Господин де Санси опустил лапки, печально скривился и, словно подхваченный вихрем, вмиг исчез.

Эдмон Пиро рухнул на табуретку. Перед глазами все закружилось. Волосы встали дыбом. При мысли о казни, на которой он будет присутствовать, его существо охватил ужас. «Не выносил вида крови и не решался смотреть, как мне делали кровопускание. Я даже упал в обморок, когда при мне перевязывали рану, и с тех пор боялся вновь стать свидетелем этой процедуры...» Оставляя на носу соленые следы до самого его кончика, слезы с негромким глухим стуком капали на шляпу, которую Пиро прижимал к животу. Дело в том, что он вырос в Бордо, а любящим никогда не изменяет воображение, и потому священник вдруг решил утешить смертницу вином, купил пару бутылок и положил их в черную корзину.