Ф.Д.: Нет, я на службе у трех котов.
Г.В.: А! Как мило! Обожаю животных. В такой же степени мне противны дети и куклы... Говоря о куклах - когда я была маленькая, я выкалывала им глаза и топтала их. А вот животных прижимала к сердцу. Потому я и не ем мяса. Но вы содрогнетесь, если я вам скажу что я... фетишистка мехов.
Ф.Д.: Но вам известно, каким образом...
Г.В.: О! Я ведь чувствую себя ужасно виноватой! Я жестоко мучаюсь чувством вины, но, что поделать, фетишизм всегда предполагает боль. У меня эта боль от чувства вины.
Ф.Д.: Вы опережаете мое перо, когда пишете: «Я же никогда не был похож на себя. Я хочу сказать: я - инородное тело, в истинном смысле этого слова, в двусмысленном его звучании, в многообразном значений» - Какие эмоции, какие чувства, наконец какие сны вдохновили вас на эти две фразы?
Г.В.: Я всегда ощущала себя отличной от других. И не только от других, но порой и от себя самой. Как сказал Рембо: Я есть другой. Это ключ, не отмыкающий ни одну дверь. За исключением двери смерти. Тогда, возможно, мы что-то узнаем...
Ф.Д.: Любопытное отношение...
Г.В.: Конечно, а как же! Жизнь, лишенная любопытства, была бы невыносимой и даже немыслимой.
Ф.Д.: Вы пишете: «Химера никогда не приходит к нам через врата свобод». Не могли бы вы развить эту мысль?
Г.В.: Химера - это невозможное, фантазм, воображение. Что касается меня, то она рождается из морального или физического запрета.
Ф.Д.: Я цитирую: «Все любови - уходящие, убегающие линии - параллельны, так как встретиться им никогда не дано». Мне страшно это понять... вы не объясните?
Г.В.: Каждое существо испытывает эту ностальгию по любви, разделенной в равной мере, но такого не существует. Или же есть только Бог... Или ничего!
Ф.Д.: Поскольку Матье - это персонаж, придуманный страстным пуританином Дени, вы намечаете последующую рекурсивность: «если бы Матье - который сделать этого не может - писал бы, в свою очередь, Роман или дневник о человеке, сочиняющем историю другого персонажа, который был бы создателем следующего по счету героя, никакая логика не помешала бы этой цепочке удлиняться вечно, и образ зеркал мог бы тогда множиться до бесконечности. Но есть одно препятствие: тигр».
Сразу же возникает мысль о Хорхе Луисе Борхесе: из-за рекурсивной повествовательной перспективы и из-за колдовского воздействия этого плотоядного млекопитающего.
Г.В.: Я об этом не думала. По правде говоря, с творчеством Борхеса я знакома не очень хорошо.
Ф.Д.: Мне известны только два автора, которых настолько завораживает тигр: это вы и Борхес.
Г.В.: Этого я не знала.
Ф.Д.: Добродетель, по-вашему, не что иное, как незаслуженная снисходительность?
Г.В.: Мы не созданы для добродетели.
Ф.Д.: Думаете ли вы, что можно уважительно относиться друг к другу, не будучи добродетельными?
Г.В.: Безусловно! На этом и основано мое поведение. Меня упрекают в эгоизме, потому что я против детей, но я считаю такой эгоизм бесконечно менее опасным, чем эгоизм женщин, уверенных, что они имеют право на все, раз опростались ребенком. Я, конечно, эгоистка, но я всегда отвечаю любезностью на любезность. Я всегда стараюсь закрывать двери бесшумно, не распространять дурных запахов... Есть люди, которых это не заботит.
Ф.Д.: Вы пишете: «Правда - это часть речи, обойденная молчанием».
Г.В.: Эта фраза определила всю мою жизнь и мое товарищество с Юстусом Витткопом.
Ф.Д.: Вы считаете это достойным сожаления?
Г.В.: Нет, это фактическое положение дел.
Ф.Д.: В интервью, которое вы дали Жерому Гарсэну, вы сказали: «Я сорок лет прожила с мужчиной, который предоставлял мне полную свободу и с которым у меня было такое взаимопонимание, что мы могли рассказывать друг другу о своих любовных приключениях. Но он ставил одно условие: мои садистские наклонности должны оставаться тайной, мужественные и декадентские черты моей натуры никак не должны проявляться в нашей общественной жизни...»
Г.В.: Не забудьте: мой муж родился в 1899 году! Он был очень раскрепощенным, но... Давайте закажем еще вина: одного маленького бокала маловато.
Ф.Д.: С удовольствием.
Г.В.: Юстус желал соблюсти известные приличия.
