Матильда, знавшая многих рожениц, решила подождать окончания консультации, останавливаясь то у одного изголовья, то у другого. Она раздавала конфеты, засахаренные фрукты, орехи, принесенные из дому, а вместе с ними дарила свое дружеское участие, улыбку, доброе расположение. Помогая одной выпить микстуру, другой утешить расплакавшегося ребенка, будущей матери перенести первые схватки и объясняя, что нужно делать для облегчения родов, она забыла о времени.

— Здравствуйте, дорогая. Пойдемте со мною. В моей палате много интересных случаев, если хотите, посмотрим их вместе.

Шарлотта обняла Матильду, увлекая ее за собою из отделения рожениц на свой ежедневный обход. У высокой, крепко сложенной сестры Этьена было мясистое, как у брата, лицо, такой же рот с толстыми губами, но более узкий лоб и более тонкий нос. Взгляд карих глаз не таил ни тени тоски. Их выражение, как и ее походка, были исполнены твердой решимости, придавали ощущение большой уверенности и спокойствия. С профессиональной компетентностью в ней сочеталась ирония, трезвость ума с добротой.

Матильда любила разделять ее заботы, радости, ее гнев, всегда скорее благородный, чем разрушительный, ее волнения, переживания во время расспросов больных — одного за другим, от одной кровати к другой. В этом отделении принимали всех, независимо от возраста, национальности, достатка, положения и вероисповедания, а также от характера заболевания, за исключением проказы, которую лечили в Сен-Лазаре. Здесь стояло пятьдесят кроватей, поставленных изголовьями к стенам. Многие из них можно было назвать трехспальными, так они были широки. Другие были односпальными, для самых тяжелых больных.

Шарлотта измеряла пульс, тщательно рассматривала мочу в подаваемых сестрами небольших пузырьках, задавала больным вопросы, проверяла повязки, осматривала раны, назначала мази, пластыри, ванны, прописывала лекарства, припарки. Матильда, как могла, ей помогала, несколько облегчая таким образом труд сиделок-монахинь, которым никогда не приходилось сидеть без дела. Она знала от Шарлотты, что как послушницы, так и сестры подчинялись настоятельнице, женщине лет семидесяти — восьмидесяти, и их самоотверженность всегда была безупречной.

Вместе с двумя десятками слуг, дюжиной монахов и пятью капелланами они работали посменно, с утра до вечера и с вечера до утра.

— Тут у нас целый маленький город, — с гордостью говорила Шарлотта. — Подумайте только, дорогая, худо ли, хорошо, но в этих стенах лежит более тысячи больных! Главный врач, избранный капитулом каноников собора, вместе с настоятельницей руководит этой самой большой больницей в Париже! Вот почему здесь необходимы порядок и дисциплина.

Хотя Шарлотта и была яркой приверженкой порядка, она тем не менее проявляла слишком большую заботу о людях, чтобы в равной мере отдавать должное мужеству и самоотверженности монахинь. Завершив обход больных и увлекая за собой Матильду в отведенную ей комнату рядом с комнатой настоятельницы, она снова с жаром заговорила об их самоотверженной работе.

— Надо сильно любить Божии создания, чтобы так преданно заниматься ими! — воскликнула она. — Убирать за больными, что само по себе занятие отталкивающее, переворачивать и поднимать их, укладывать, мыть, вытирать, кормить с ложки, поить, переносить с одной кровати на другую, следить, чтобы они не раскрывались, стелить и приводить в порядок постели, нагревать белье, перед тем как в него одеть, усаживать на судно; зимой поддерживать огонь в огромных каминах каждой палаты, возить по палатам четыре железные тележки, наполненные раскаленными угольями, чтобы поддерживать тепло, следить за уровнем масла и за фитилями стеклянных ламп, горящих у каждой кровати, на алтарных столиках, в общих спальнях перед фигурками Богоматери; каждую неделю приготовлять воду с содой для стирки тысячи простыней, сотен комплектов пижам, немыслимого количества бинтов, полоскать их в чистой воде из Сены, развешивать на галерее летом и сушить у сильного огня в холодное время года, складывать их, обворачивать умерших, накладывать и снимать повязки, подстригать волосы, выливать содержимое горшков! Никто не может представить себе жизнь этих девушек, посвятивших себя Богу, которые чаще всего получают в благодарность за все лишь грубость, нарекания и упреки.

В комнатке, куда Шарлотта привела Матильду, не переставая со свойственным ей пылом восхвалять терпение монахинь, царила полная тишина. Обставленную лишь сундуком, столом, заваленным книгами, тремя стульями, небольшой этажеркой с книгами у окна, эту комнату скорее можно было принять за келью, чем за кабинет врача.

— Мне приятно, что вы так пунктуальны в своих посещениях больных, дорогая, — снова заговорила Шарлотта. — Я люблю эти минуты, когда нам удается поговорить вот так, вдвоем.

Это доверие, выходившее за границы обычных родственных отношений, взаимная нежность объединяли золовку и невестку. С этой абсолютно надежной женщиной Матильда могла говорить, оставив все опасения, о своих тайных муках. Шарлотта со своей стороны с такой же откровенностью рассказывала ей о сложностях, о разных периодах своей жизни, которая со времени исчезновения Жирара не раз становилась для нее далеко не безоблачной. Она была охвачена теперь страстью к студенту-медику, который был младше ее на двадцать лет и которого она одновременно учила и любви, и медицине.

— Что вы хотите, — говорила она, — я свободна, одинока, никому на свете ничем не обязана, что же до кары Божией, то почему я должна о ней беспокоиться? Разве наш Господь не проявил наивысшей терпимости к самаритянке Магдалине, нарушившей супружескую верность? Нет неискупимого греха, кроме греха перед душой. Честно говоря, я не думаю, что мне суждено быть отнесенной к числу тех, кто совершает этот грех. Я убеждена, что для меня более важно как можно лучше заботиться о моих несчастных больных, нежели о том, чтобы думать, как порвать с Реми. Этот мальчик нравится мне. Да и ему, по-видимому, со мной неплохо. Чего еще надо?

Как и всегда, когда она говорила о том, что касается непосредственно ее, Шарлотта терла пальцем довольно рельефную родинку в уголке губ. Это было ее привычкой.

— Пусть та, которая ни разу не мечтала любить красавца студента, первая бросит в вас камень, дорогая! Уж, во всяком случае, не я, в этом-то вы можете быть совершенно уверены!

Сидя одна напротив другой в платьях, складки которых падали до пола, Матильда со скрещенными на коленях пальцами, а Шарлотта безостановочно жестикулируя, они наперебой посвящали друг друга в свои сердечные дела, удовлетворяя настоятельную женскую потребность излить свои переживания.

— Как теперь у вас с моим братом, милая?

— Увы! Все по-прежнему! Одновременно и жертвы, и палачи, мы лишь мучаем друг друга!

— Если Господь подвергает вас такому испытанию, дорогая, это значит, что у него нет ничего более эффективного, чтобы вас спасти.

— Я с этим согласна, но, видите ли, Шарлотта… владеющая мною чувственность, захватывающая меня целиком, моя самая горячая, пылкая надежда, мои самые сильные наслаждения… я не могу привыкнуть к мысли о том, что должна навсегда от них отказаться.

— Не знаю, найдете ли вы, Матильда, утешение в том, что я вам скажу, но я знаю несколько таких случаев.

— Какая чудовищная насмешка! Чем больше муж боится, что не сможет больше доказать мне свою любовь, тем больше слабеют возможности его, доходя до полного упадка!

— Так часто и бывает, когда мужчина дорожит женой больше, чем собственным наслаждением, и больше всего боится ее обмануть.

— Ах, Шарлотта, это ужасно! Я зачахну около этого человека, питающего ко мне самую искреннюю, самую пламенную любовь, но который больше не в силах подтвердить мне ее, что делает его таким же несчастным, как и меня!

Уже много лет несостоятельность Этьена не раз приводила к сценам, прорывам злобных чувств, к выяснениям отношений, тщательно скрываемым в глубинах супружеского ложа, к примирениям, попыткам, ухищрениям, применению бесполезных лекарств, к бесконечным мучениям. Для Шарлотты это не было тайной. К этому времени между ними все было сказано, испытано, перепробовано и понято.