— Вы чем-то расстроены, дорогая?
— Вовсе нет. Я пошла на кухню и надолго там не задержусь.
— Мне кажется, что с самого дня нашей свадьбы, когда вы увидели Гийома впервые, он вам не понравился. Мне очень жаль. В чем же вы можете его упрекнуть?
— Ни в чем. Я знаю его так мало…
— Однако достаточно для того, чтобы невзлюбить его.
— У меня нет причин не любить его, ни недолюбливать. Он из вашей родни, стало быть, и мой родственник, вы ему доверяете. Для меня этого достаточно.
Когда спустя некоторое время Флори вновь поднялась в комнату из кухни, где договорилась со слугами насчет меню ужина, она больше не пыталась скрыть свою тревогу, так как оказалась в комнате одна. Вытянувшись между подушками, разбросанными по ковру в углу комнаты, Флори принялась вышивать узор на полотняной рубашке, не обращая внимания на то, что машинально делали пальцы. Мысли ее были далеко отсюда. Гийом! Она не видала его со времени того объяснения в саду на улице Бурдоннэ. Тогда он сразу уехал в Анжу. А еще до того, как он вернулся, они с Филиппом отправились в Мелён. За лето и он, и они совершили несколько поездок. В течение всего этого времени она старалась не думать больше о Гийоме, отдавая все свое внимание тому, кто должен был у нее родиться, у нее и у ее мужа. Нужно честно признать, что это было нелегко. В начале беременности мысли ее были всецело заняты будущим ребенком и предстоявшими родами. Это предвкушение занимало все ее время. Жизнь двора, поэзия, поездки, сплетни о соперничестве двух королев — Бланш, матери короля, и королевы Маргариты — на какое-то время заняли, отвлекли ее внимание от других интересов.
Возвратившись в Париж и вновь окунувшись в столичную жизнь, она быстро поняла, что в обстановке, напоминавшей ей Гийома на каждом шагу, ей будет трудно избежать мыслей о нем. Твердо решив, однако, покончить с этим наваждением, которому ей так не хотелось поддаваться, она каким-то усилием разума тут же перенесла свое внимание на крошечное существо, которому в один прекрасный день подарит жизнь. Она поставила этого пока еще абстрактного ребенка между собой и Гийомом, поддаться влечению к которому отказывалась.
«Это было вовсе непросто и тогда, когда он был далеко; что-то будет теперь, когда мне предстоит встретиться с ним лицом к лицу? Я просто боюсь его увидеть, представить себе, как он будет смотреть на меня, входя в эту комнату… Мысль о том, что в час ужина, теперь уже совсем скоро, он окажется здесь, передо мной, меня бросает в дрожь! Это ужасно! Господи! Господи! Помоги мне, приди ко мне на помощь! Я не люблю его! Я не хочу его любить, ведь я люблю Филиппа! Какое безумие в том, что одним своим взглядом он врывается в меня как смерч!»
Прервав работу, она закрыла глаза и попыталась представить себе своего сына, здесь, рядом с собой, на этих подушках, цепляясь за образ ребенка, который появится лишь через несколько месяцев. «И еще удастся ли его родить?» — спрашивала она себя. Она не была в этом достаточно уверена. Несмотря ни на что он оставался ее самым надежным прибежищем, щитом, которым она прикрывалась от врага… Она пожала плечами: «От врага! Это не противник, который мне угрожает, это мужчина, который любит меня, волнует меня, кричит о своей страсти! Это любовь, а не ненависть, и с нею-то я должна бороться. Когда во мне многое готово капитулировать перед Гийомом, эта борьба, которую я должна буду вести без конца против его желания, против своего собственного, будет гораздо более трудной, чем если бы на его месте был просто враг».
Она поднялась, постояла минуту в раздумье, потом подошла к серебряному распятию на треножнике в изголовье ее кровати, опустилась на колени и стала молиться.
Прошли долгие минуты, как в дверь постучала и вошла Сюзанна, заставшая ее склоненной перед крестом с опущенными плечами, на затекших коленях.
— Не угодно ли вам принять господина Гийома Дюбура — он в сопровождении слуги принес вам меха?
«Свершилось! Он нашел предлог, чтобы прийти пораньше, украсть у меня минуту для разговора с глазу на глаз, чтобы склонить меня к измене… Немного раньше, немного позже… Господи, защити меня!»
Она встала с колен и шагнула к двери.
— Попроси его подняться.
Вслед за слугой, несшим целую охапку мехов, вошел Гийом. Вместе с ним в комнату ворвался запах шкур животных, вызывающий в представлении дикую природу.
— Да хранит вас Бог, кузина.
— Добро пожаловать, кузен.
— Мы условились, что я приду к ужину, после вечерни, но я подумал, что вам будет, несомненно, приятно иметь возможность не торопясь, пока еще светло, оценить качество мехов, которые я для вас отобрал, и выбрать то, что вам понравится. Надеюсь, что я поступил правильно.
— Конечно. Однако я не знала, что Филипп собирается купить для меня новую шубу, но, разумеется, восхищена этим. Это тонкое проявление внимания.
— Что верно, то верно.
Слуга разложил свой груз на большом резном дубовом кофре, стоявшем у стены, и, откланявшись, удалился.
Флори не торопилась приступить к изучению лежавшей перед ней массы шерстяных тканей, бархата, целых шкур с блестевшим мехом. Эта пауза нужна была ей для того, чтобы собраться с силами и подготовиться к борьбе.
— Может быть, вы посмотрите их сразу?
О, тембр этого голоса! Зачем природе понадобилось наделить его таким глубоким звучанием, словно приглушенное эхо гармонии трубных звуков? Почему малейшее его слово окрашивается самой теплой, самой обвораживающей интонацией?
— Раз уж вы дали себе труд принести их сюда именно для этого, давайте начнем, не откладывая.
Он взял в руки длинную накидку из бархата цвета лесной зелени, подбитую белой лисой, шагнул к Флори, накинул ей на плечи, не коснувшись ее, это роскошное одеяние, отошел на шаг назад и посмотрел на Флори. Ни он, ни она не проронили ни слова. Было достаточно того, как он смотрел на эту женщину и на мех, на эту женщину, завернутую в этот мех. Прибавить ему было нечего. Этим было выражено все.
На шее Флори забилась жилка, дыхание ее стало учащенным.
Прошло некоторое время. Ни он, ни она не шевелились. Они стояли словно загипнотизированные.
Как если бы напряжение этой минуты было достаточно сильным, чтобы побеспокоить крошечное существо, которое она носила под сердцем, она вдруг почувствовала внутреннюю дрожь в области живота, словно пока еще слабое движение ребенка. За последние дни она чувствовала его пробуждение два или три раза. На этот раз будущая мать решила, что это данный ей знак. Она не ошиблась! Это был тот, кто защитит ее от соблазна, кто избавит ее от искушения!
Она глубоко вздохнула. Ей показалось, что исторгнутый ею воздух был напоен всеми миазмами страсти и безумия, которые она таким образом отгоняла далеко от себя. Ее взбодрил новый прилив смелости. Она почти с радостью хлопнула в ладоши, чтобы вызвать служанку.
— Сюзанна, милая, принеси мне то оловянное зеркало, которое отец подарил мне в день возвращения. Мне не терпится посмотреть, идет ли мне это.
— Вы прекрасны, мадам, в этих одеждах!
— Действительно, это очень красиво, кузен, но, как мне кажется, слишком роскошно для такой простой девушки, как я. Не находите ли вы, что с моей стороны будет нескромно так одеться?
Не понимая причин такого изменения поведения Флори и лишь еще раз отметив, что она от него ускользает, Гийом, которого охватило отчаяние, сделал несколько неловких, словно его ударили, шагов к кофру. Схватив шубу из лилового сукна на бобровом Меху, он протянул ее Сюзанне, не находя в себе силы, чтобы ответить на вопрос. Удивленная служанка приняла шубу и набросила на плечи молодой женщины, успевшей уже снять первую.
— Эта вам идет меньше, мадам. Придает вам какое-то печальное выражение.
— Печальное? Возможно. Я ее не хочу. Мне нужно что-то радостное, согревающее ребенка, которого я жду.
Удар дошел до Гийома. Так вот в чем дело!
Он увидел, как Флори подошла к кофру, погрузила руки до локтей в пушистый мех, перед которым еще несколько секунд назад ему виделся ее образ — светлое обнаженное тело, отданное ему, словно выросшее из упавшей к ее ногам одежды, слышался аромат ее духов, едва различимый среди стойко державшихся в мехах запахов лесов, степей, звериных нор и берлог Он видел, как она радуется вместе со служанкой, примеряя другие шубы. Трудно быть более несчастным.
