— Я не ставлю под сомнение вашу готовность помочь Кларанс, — проговорила она бесцветным голосом. — Я вовсе не думаю об этом. Без сомнения, никому не удалось бы вырвать ее из рук голиардов, такая попытка кончилась бы лишь поражением такого безумца, и вы это правильно понимали.

— Она исчезла, ее увел Артюс Черный, пока я относил Флори в безопасное место, подальше от схватки, Где ей было нечего бояться. А потом было уже слишком поздно.

Чтобы остановить слезы, совладать с волнением, Матильда сделала усилие и задышала ровнее. Что скажет Гийом? Она снова перенесла свое внимание на него после того, как секундой раньше снова обрела самообладание.

— Я слышала, что вы участвовали в сражении студентов с голиардами, — сказала она, — но не знала, что именно вы вырвали из их рук Флори.

— Я заметил ее первой. И, вполне естественно, кинулся ей на помощь.

— Вполне естественно… конечно… конечно… Я прекрасно представляю себе, — продолжала она мягко, как если бы обращалась к тяжелораненому, — прекрасно представляю себе, что вы должны были испытать, увидев Флори в их власти. Понимаю и ваши действия в этот момент. Только — подумайте об этом! — пока вы занимались ее спасением, отбивали ее у похитителей, мою вторую дочь уводили внутрь этой крепости, где ее ожидала известная вам судьба!

— Ради святого Иоанна, мадам, клянусь вам, у меня не было ни одного шанса на успех. Рютбёф, приложивший к этому все силы, и Гунвальд со своими знаменитыми кулаками не смогли ничего сделать.

— Я ни в чем не упрекаю вас, месье, абсолютно ни в чем. Действовало Зло. Оно намного сильнее нас.

Она шагнула к Гийому, положила ему на плечо свою обессиленную руку, тут же упавшую по складкам камзола.

— Я, разумеется, много думала обо всем, что произошло в эту ночь насилия, — продолжала она, — и пришла к заключению, что нам не было дано ни предвидеть, ни избежать этого несчастья. Внутри самих себя, в тайне нашего сознания мы должны были противопоставить тому, что готовила судьба, нашу единственную защиту — нашу веру. Но веру без проявлений слабости, не запятнанную ничем. По-видимому, мы оказались на это неспособны. И злу, пользуясь этой нашей неспособностью, оставалось лишь выбрать жертвы. В конечном счете на вас не ложится никакой ответственности в этом плачевном деле. Решительно никакой. Далекая от того, чтобы вас осуждать, я признательна вам за то, что вы так храбро вырвали Флори из рук похитителей. Я благодарю вас за это от самой глубины моей любви к ней.

Что могла она сказать еще, не выдав себя?

— Наверное, — продолжала она, — наверное, вы пришли, чтобы повидать Кларанс?

— Да, конечно, — согласился Гийом, сбитый с толку предположением, столь далеким от его истинных намерений, — разумеется…

— Увы, это невозможно. Не знаю, сказала ли вам Флори о состоянии, в котором находится ее сестра?

— Я не видел ее с того момента, как отвез домой после нападения, жертвой которого она оказалась.

— Так знайте же, наша дочь лежит без сознания в постели, словно замурованная в свой страх. Никого не узнает, горит в лихорадке, мечется, сражается с призраками и за четыре дня не произнесла ни слова.

— Значит, врачи ничего не могут сделать? Она неизлечима?

— Не знаю. Моя золовка, а также врач короля, присланный по приказу его величества, исчерпали возможности своей науки без всякого результата.

— Что они думают об этом?

— Они говорят, что уже имели дело с больными, остававшимися без сознания неделями. Некоторых из них, однако, удавалось спасти.

— Мне пришла в голову мысль… я знаю человека, чьи знания и опыт огромны. Вы согласны с тем, чтобы я пригласил его к вашей дочери, хотя он, по правде говоря, и не врач?

— Почему бы и нет? Надо испробовать все, чтобы ее вылечить, все. Если вы думаете, что тот, о ком вы говорите, сможет хоть что-то для нее сделать, попросите его помощи. Если ему удастся хоть немного облегчить ее страдание, мы будем вам глубоко благодарны.

— Прекрасно. Итак, я без промедления иду за ним.

Матильда посмотрела вслед Гийому. Зачем он приходил? Из внимания к судьбе Кларанс? Конечно, нет! Скорее, чтобы увидеться с Флори. С Флори, которая не нашла нужным сказать матери о вмешательстве молодого человека в схватку, ставкой в которой была она сама… О вмешательстве, которое, однако, по-видимому, сыграло решающую роль в ее освобождении.

Что делать? Что подумать?

Жена ювелира вышла из залы, прошла по мощенному камнем двору в свой любимый сад, под сенью которого, прикасаясь к самой природе, находила умиротворение, покой, которых ей всегда не хватало. Звуки, доносившиеся со стороны дома, фасад которого возвышался над кронами лавровых деревьев, самшита, над боярышником, зарослями папоротника, образовывавшими вместе зеленый занавес, отделявший сад от того, что происходило в доме, суета вокруг приготовления ужина на кухне, голоса Жанны и Мари, игравших рядом с кормилицей в соседнем плодовом саду, где они проводили большую часть времени, лай борзых, всевозможные стуки, ржание лошадей в конюшне сплетали вокруг Матильды такую знакомую ей оболочку из неясного гула, окутывавшую ее своей успокаивающей реальностью.

Именно в этом месте, и нигде больше, заявил о себе смысл существования — здесь и сейчас — этой живой, хотя и мучительной реальности, и именно благодаря ее мучительности!

Скрестив руки на легкой ткани платья, супруга ювелира погрузилась в размышление, лишенное всякой снисходительности к себе. Это давалось ей нелегко.

Понемногу, однако, в ней укрепилась уверенность, по силе превосходившая страдание, скорбь, тоску и уныние, уверенность в том, что она не может рассчитывать на самое себя в любых обстоятельствах, несмотря на свою твердость, на некую основательность, прочность, которые, как она знала давно, были свойственны ее сильной натуре. Растерянность никогда не брала надолго верх над ее самообладанием. При всех разочарованиях, страданиях, пережитых ею, ей удавалось, по крайней мере до сих пор, сохранять достаточно нравственных сил, чтобы противостоять превратностям судьбы, достаточно энергии, чтобы не сдавать позиции. Несмотря на мрачные провалы, которые ей, как и всем нам, приходилось преодолевать, ее вера, усиленная надеждой, всегда поддерживала ее, освещала ей путь. Когда она обращалась к Богу, Он ей помогал.

Выходя их этого состояния медитации, Матильда еще раз поняла, что помощь эта ей не изменила. Чем иным могла быть эта сила духа, которой она внутренне гордилась, как не милостью, не постоянным присутствием Того, кого она обожала?

Она закрыла глаза в порыве высшей благодарности.

Когда она их вновь открыла, во двор входили два посетителя. Младшим был Гийом, другой, с бородой пророка, был одет в черную рясу с вышитым на груди желтыми нитками колесом.

— Мне повезло, мадам, я застал дома моего друга Йехеля бен Жозефа, о котором вам говорил. Он тут же согласился пойти осмотреть вашу больную.

Господин Вив приветствовал Матильду. Его манера общения с людьми носила отпечаток такой совершенной учтивости, что никто не замечал пристального внимания, с которым он смотрел на людей и на окружающие предметы, остроты его взгляда, сохраняя лишь воспоминание о его добром расположении. Лицо его дышало надежностью, покоем. Находясь рядом с ним, человек вдыхал воздух безмятежного покоя.

— Благодарю вас, месье, за то, что вы так быстро откликнулись, — проговорила Матильда, сразу же почувствовавшая силу личности пришедшего. — Нам так нужна ваша помощь!

Учитель талмудистской школы слегка наклонил голову.

— Я ведь не врач, — сказал он, желая, как всегда, быть честным. — Однако достаточно занимался различными науками, чтобы располагать некоторыми познаниями и в медицине. Кроме того, я много занимался изучением человеческой души и, как мне кажется, сумел объяснить некоторые из ее состояний. Судя по тому, что рассказал мне Гийом, случай вашей дочери, по-видимому, больше относится именно к этому методу, нежели к лечению лекарствами.