Мы уже начали думать, что животные были украдены, и Хэрри убит бандой индейцев, которые случайно заприметили наше поселение, или же они дважды прошли этой дорогой, в первый раз прихватив лошадей, и запомнив, что в этом месте красть можно беспрепятственно. В таком случае мы можем сидеть ночами весь год, дожидаясь очередного ежегодного визита. Беспорядок и недостаток сна начали сказываться на нашем настроении. Даже женщины стали раздражительными, и между Кезией и Мэри Картер произошла бурная ссора из-за молока. Кезия, как обычно нападавшая первой, обвинила Мэри в том, что та сняла все сливки с молока для своего ребенка, так что Кезия получила свою долю совсем обезжиренного молока: коровы, которые легко перемещались и нуждались в уходе два раза в день, были собраны на скотном дворе мельницы, а молоко разносившееся по селению с мельницы, сначала попадало в дом Мэри.

На третьей неделе нашего осадного положения у Кристины Битон начались роды. Она была уже немолода, роды затянулись. Ее перевели из общего барака к Мэри Картер, а самому Картеру приходилось на ночь отправляться на мельницу, чтобы Битон мог быть поближе к Кристине. Майк проводил все время в доме Картера и, так как в течение дня я не мог заниматься земледелием, то нес двойную вахту ночью, сначала сменяя Энди, потом Эли. Джудит, которая с самого начала отказалась переселиться в ночной барак, обычно засиживалась допоздна и прежде чем пойти спать, разжигала огонь и кипятила кофе. В этом отношении мы были самые удачливые, из всех несущих ночную вахту. Мы сидели на кухне при открытой двери и каждые десять минут делали обход скотного двора, чтобы не заснуть. За две ночи до того, как слегла Кристина, мне пришла в голову одна мысль.

— Это же кухня, — сказал я. — При горящем огне и открытой настежь двери индейцы видят нас за несколько миль. Это никак не походит на спящий дом. Мы должны погасить огонь и сидеть в темноте, как все остальные. Последующие две ночи, неся вахту, я не раз сожалел о погашенном огне. Я бдил две ночи напролет, неспокойно спал днем. На третью ночь я был раздражен, как и все остальные в Зионе, хотя старался уговаривать себя, что для Кристины это тоже третья ночь бесконечных мучений. Бедная женщина! Я отправил Энди спать. Он разбудил Эли, который вышел, зевая и потягиваясь.

— Прекрасная ночь, — сказал я. — Какие яркие звезды.

— Ты был прав в том, что сказал на днях, — невпопад ответил Эли после недолгого молчания. — Они проходят здесь два раза в год, нам лучше просто запомнить, когда именно, и подготовить им достойную встречу в следующий раз. А это все пустая трата времени.

Я понял, что ему надоели безрезультатные бдения, так же как и мне самому, и, несомненно, завтра утром он объявит, что переселяется в свой дом, где отоспится за все эти ночи. «И Линда будет спать рядом», — подумал я. Воображение сразу же принялось рисовать картины их жизни во всех подробностях. Мой неудачный опыт с Джудит придал конкретные очертания огромному телу Эли, слившемся с податливой фигурой Линды. Я слышал его размеренное дыхание где-то рядом. Когда он повернулся ко мне с каким-то простым замечанием, его золотая борода, всклоченная во время сна, коснулась моей щеки. Я ощущал его запах, в котором смешались ароматы сеновала, запахи скотного двора, стружки и просто мужской зрелости. Я резко встал и отправился в свой очередной обход, не в силах больше находиться рядом с этим человеком. Сам по себе он мог быть моим достойным противником, я мог уважать его, даже восхищаться им, но как мужчина Линды он был мне просто ненавистен. И это был мой рок.

Остановившись в дальнем темном углу дворовой пристройки, я посмотрел на небо. Звезды то мерцающие, то неподвижно глядящие вниз, были рассыпаны по всему темному пространству. Их бесчисленность, отдаленность и непроницаемая тишина подействовали на меня умиротворяюще. Каждая из этих песчинок света была такой же частичкой вселенной, как и я, как любой человек на этой земле. Ведь только неуемная людская гордыня давала нам основание полагать, что солнце призвано светить только для нас и согревать только наши тела, что Луна и звезды созданы лишь для того, чтобы рассеивать мрак нашей ночи. И моя жизнь, страхи, любовь к Линде заполняли все мое существо лишь потому, что разум мой был настолько крошечный, что не мог вместить много. Стоило мне только расширить горизонт своего внутреннего мира, как страдания потеряли бы свою остроту. Я должен постараться именно это и сделать, не забывая о том, что мир знал немало историй безответной любви. В Вавилоне и Риме, в Египте и Иерусалиме испокон веков жили мужчины, которым суждено было оставаться до конца дней своих калеками, слепыми, немыми и нелюбимыми. Это было всего-навсего моей маленькой личной трагедией. Мне нужно воспитать в себе чувство меры. Нельзя ненавидеть Эли, который, как и я сам, был всего лишь скорбным странником, вершившим свой путь от лона матери до могильного камня и который вовсе не создан исключительно как инструмент моих мук и страданий. Я выпрямился и направился было обратно к Эли уже в совсем новом разумном расположении духа, как вдруг с другого конца двора донесся пронзительный визг свиньи. Я сделал несколько шагов, побежал, как мог вприпрыжку, к скотному двору, и в свете луны разглядел три темные фигуры, устремившиеся в бегство, как мешки перекинув через плечо нескольких наших свиней. Остальные выбегали из загона через открытую калитку, и как только я прицелился, одна из свиней бросилась мне под ноги, так что я споткнулся, и мой выстрел бесполезно прогремел в воздухе. Почти одновременно раздался выстрел Эли, и индеец, бегущий сзади, с воплем рухнул, а его пленница вскочила и понеслась прочь. Остальные два индейца, бросив свою добычу, кинулись в заросли. Далеко в долине послышались выстрелы, приглушенные расстоянием. Эли мчался изо всех сил, на ходу заряжая ружье, я ковылял вслед за ним. Под сенью деревьев темнота сгущалась, но впереди ясно слышался треск веток и низкорослого кустарника. Затем раздался выстрел и крик, топот бегущих ног, и неожиданно я ощутил — даже не подумал, так как времени на размышления не оставалось, — что это было где-то рядом, чуть впереди или позади меня. Я наткнулся на Эли, сидевшего на стволе повалившегося дерева, по другую сторону которого лежал раненый индеец, извиваясь на земле в предсмертных муках, в то время как по треску и шороху листьев уже далеко впереди, можно было догадаться о местонахождении его товарища.

— Ушел невредимым, — с сожалением констатировал Эли. — Мчался, как гончая собака.

Повернувшись, он ткнул мертвого индейца стволом своего ружья.

Оба выстрела Эли попали в цель. И я посчитал своим долгом сказать, когда мы возвращались назад:

— Свинья сбила меня, как только я прицелился, а то пристрелил бы всех троих.

— Трудно будет нам теперь собрать всех свиней. Лес с желудями прекрасная приманка для них, — посетовал Эли в ответ на мое детское оправдание.

Не успели мы выйти из лесу, как до нас донесся крик Энди:

— Эй! Эй! Где вы? Отзовитесь! Мы откликнулись. Энди аж пританцовывал от ярости и разочарования.

— Вечно я так, — сказал он. (Это было одно из его излюбленных выражений, и Майк однажды даже поклялся, что если ему удастся пережить Энди, то он выбьет эти слова на его надгробье). — Просидеть всю ночь, и именно в ту минуту, когда что-то произошло, заснуть как последняя свинья. Утром мы внимательно рассмотрели тело индейца, оставшегося во дворе; он был довольно жалок на вид, исхудавший и грязный. Его длинные черные волосы слиплись от крови, так как выстрел Эли поразил его в самый затылок. И все же, повернув его на спину, мы увидели на его лице такое умиротворенное выражение, что сердце мое сжалось. Это, без сомнения, был человек, который по-своему наслаждался жизнью. Наверное, где-то его будет оплакивать женщина, по нему будут скучать его маленькие дети. И тут же мне вспомнился Хэрри, столь зверски убитый. Какая жалость! На этой огромной земле хватит места для всех. И все же мы почему-то не оставляем друг друга в покое — если не считать покоя смерти. Правда, подумалось мне, мы захватили их земли — но они ведь толком не пользовались ими.