Я начал разговор первым:
— Мы знаем, кто убил вашу собаку, Оливер. Позовите женщин, пожалуйста.
Обе хозяйки вышли из дома, и мы шепотом поведали им о горе, постигшем Ханну. Они бережно обняли ее и повели к себе.
А я обратился к Оливеру:
— У вас есть еще ружья?
Он кивнул и пошел в дом, вернувшись с оружием и запасом пороха. Без лишних слов мы отправились на мельницу Хэрри, минуя по дороге мою груженую телегу, которую уже не было проку брать с собой. Пересекая двор мельничного дома, через приоткрытую дверь кухни я заметил затухающий очаг и нетронутый завтрак на столе, обставленном с присущей Ханне квакерской аккуратностью. Уголки клетчатой скатерти колыхал утренний ветерок. Через двадцать ярдов от дома начинался лес. Сначала это были редкие осины и березы, которые постепенно переходили в густые заросли с плотным кустарником и высокой травой. Нам не пришлось даже присматриваться к следам, оставленным Ханной, так как это была единственная тропинка, ведущая в глубь леса. Именно здесь шла несчастная женщина — и я словно слышал, как она звала, звала, звала. Я даже ощущал ее страх, будто само это место дышало ужасом. Наконец мы наткнулись на желтую собачонку, одну из тех дворняжек, рождение которых произвело такое волнение в те скучные, бедные событиями дни мучительного ожидания возле пораженного эпидемией селения. Кровь из рассеченного ножом горла залила ее желтую шерстку. — Вот так и Адам, — сказал Оливер, тяжело дыша сквозь сузившиеся от ярости ноздри. Лучшая собака, которая у меня когда-либо была. Самая преданная.
Мы продвигались вперед медленно, напряженно, подготовившись к зрелищу убитого хозяина собаки. Мы старались двигаться как можно тише, хотя в этом не было особой необходимости, индейцы наверняка знали, что это им не сойдет с рук, и вряд ли стали бы задерживаться на месте преступления. Еще в Салеме мы наслышались рассказов об ужасах прошлой войны — так в Англии обычно вспоминают о нашествии датчан. Волосы вставали дыбом от описаний кровопролитий, и стоило только вообразить себе все это, как шаги наши становились тише, каждый треск веточек заставлял нас вздрагивать, а любая тень или шорох крыльев птиц, пролетающих с ветки на ветку, — резко оборачиваться. И вскоре мы набрели на тело Хэрри, молодого человека, который воплотил свою мечту во вращении мельничного колеса, который собственными руками построил дом на краю леса, расчистив землю вокруг, который пел псалмы и гимны и который вчера ночью встал и ушел в темноту, чтобы найти здесь страшную смерть. Нож, пронзивший глотку собаки Ломакса и маленькой дворняжки, не остановил на этом свои черные деяния. В самой чудовищности происшедшего просматривалось какое-то дьявольское мастерство.
Как и описывала Ханна, от Хэрри мало что осталось. Вряд ли стоит детально описывать все подробности. Это выглядело почти символично — как коряво начертанное предупреждение: смотрите, мол, что ждет тех, кому слишком дороги их свиньи и куры, лежите себе в своих теплых постелях, если вам шкура дорога.
Содрогнувшись, я снял пальто и накрыл то, что когда-то было красивым телом молодого человека, со словами:
— Нет смысла нести его назад. Майк, принеси-ка из дома лопату, будь добр. Я устал.
И я опустился в изнеможении на землю.
Когда Майк вернулся с лопатой, мы выкопали могилу, но не сразу решились приблизиться к останкам. Вскоре все было кончено, и мы забросали могилу мягкой пухлой землей, сделав нечто вроде надгробного холмика. Мне пришла в голову мысль о бесконечной доброте и великодушии этой земли, которая порождает и терпеливо носит на себе столь непримиримые вещи, чтобы затем все принять в свое лоно. Минуту назад зрелище тела Хэрри могло навести ужас на самого бывалого и отважного воина, а теперь, прикрытое землей, оно нисколько не привлекло внимания, и можно было пройти мимо, даже не ведая того, что таится под этим надгробием. Оливер Ломакс поднял ружье и произнес:
— Да примет Бог душу твою.
Я всегда считал Оливера хладнокровным и неспособным на проявление чувств, но в этот момент я даже полюбил его.
Мы вернулись к дому Хэрри, и я прикрыл дверь, сквозь которую был виден накрытый стол с завтраком, приготовленным для того, кому уже никогда не вернуться и не почувствовать вкуса земной пищи. Мы обошли все хозяйство в поисках животных, которые могли нуждаться в нашем внимании и уходе. Но двор был пуст. Немудрено, что так отчаянно лаяла собака.
— Это не просто вор, — сделал я вывод, возвращаясь назад. — Мельница и мой дом находятся в противоположных концах долины. Вы, Ломакс, располагаетесь посредине. Не очень-то приятно сознавать, что мы все спокойно спали, пока под нашими окнами совершался грабительский налет. Плохо то, что жилища наши так разбросаны. Надо было последовать примеру жителей Форта Аутпоста и строиться поближе друг к другу. Ведь Пиклов могли запросто всех вырезать, так что мы ничего и не услышали бы.
— Скоро все прояснится, — сказал Оливер Ломакс. — Нужно собраться и обсудить, что делать дальше.
Общее мнение собрания, на котором присутствовали все мужчины без исключения, было таково: опасаться особенно нечего, набег был просто воровством, а дворняжка Хэрри, несчастная Адам и сам беспокойный Хэрри поплатились за то, что помешали грабителям. И тем не менее, было решено повысить бдительность, загонять на ночь скот и запирать его как можно надежнее. Спать нам предстояло не так крепко, как раньше, и ружья держать наготове.
Но тут Эли высказал мои затаенные опасения.
— Это слишком слабые меры, — сказал он. — Если уж мы признаем, что небезопасно оставлять коров в сарае или свиней в загоне, а при наступлении лета нельзя выпускать лошадей на выпас, значит, надо эту безопасность обеспечить. Для этого мы здесь и собрались. Если мы начнем запираться, значит покажем, что боимся даже нос высунуть наружу. Они знают, что мы здесь, и надо показать, что с нами шутки плохи.
— И что вы думаете предпринять, мистер Мейкерс? — послышался чей-то благонравный голос — Картера, либо Денди, а можем Стеглса.
— Прочесать лес, — предложил Эли. — Ввести ночные дежурства. Идет зима, отоспаться можно днем, если уж так будет трудно.
— Хэрри Райт проснулся, — осторожно напомнил я. — А мы отлеживались в постелях и потеряли скот, но спасли свои жизни. Если уж мы организуем сопротивление, нужно предпринять нечто разумное и как можно менее опасное. — Ладно, мистер Оленшоу, организуйте, а мы будем подчиняться.
«Мистер Оленшоу», звучало для меня вызовом. То, что может пропустить мимо ушей «Филипп», чего может избежать «мистер Филипп», то «мистер Оленшоу» обязан рассмотреть и решить. Мысль моя отчаянно заработала.
— Ну, это не простое дело… — наконец отважился я.
Перед глазами встали склоны гор, кишащие подкрадывающимися врагами, и мы — горстка растерянных, беспорядочно стреляющих в темноте людей.
— …Я не могу предложить ничего, кроме как собрать всех женщин и детей на длительное время в спальный барак, где они провели прошлую зиму, а всех животных поместить в один-два надежных загона, приставив к ним охрану из четырех-пяти человек. Тогда, по крайней мере, воры натолкнутся на совсем неожиданный прием. Это будет достаточно трудно и неприятно, но если у кого-либо есть лучшие идеи, я готов выслушать.
Последовала тишина.
Наконец было решено, что ничего лучшего не придумаешь. И мы определили опорными точками дом Эли, мельницу Хэрри и жилище Картеров, которое было ближе остальных к самому центру селения, где располагался общий барак. С трудом распределили скот и людей.
Эли перенес свое имущество на мою сторону реки, и мы с ним, Энди и Майком установили там наблюдательный пост. Пиклы и Крейны, за исключением Мэтью и Моисея, которые отправились на мельницу Хэрри, остались у Прохода. Джозеф Стеглс, Амос Битон и Тим Денди присоединились к Пиклу на мельнице, остальные заняли позицию в доме Исаака Картера, расположенном в непосредственной близости от места, где спали женщины. Это было своего рода военное положение. Лошади появились в самых неподходящих местах, коровы должны были доиться там, где они спали, а молоко бочками и ведрами разносили по селению. На каждом посту половина мужчин спали полночи, потом будили других, которые несли дежурство до самого утра. И ничего не происходило, ни один цыпленок не пискнул, ни одна свинья не завизжала за две недели, а ночи становились все холоднее и длиннее.
