Справа от подъезда – гранитная плита с кратким рассказом об отряде 731. Морозов пробегает по ней глазами: ничего особенного, в «Википедии» информации и то больше.

Он оглядывается: музей окружён плотной городской застройкой. Шестьдесят лет назад он стоял в чистом поле.

Левая часть административного корпуса и площадка перед ним отделены забором. Слышатся детские крики, шум, визг. Алексей Николаевич не торопится идти в здание музея. Он подходит к забору, заглядывает за него. Играют дети. В небольшом парке под сенью деревьев – металлоконструкции игровой площадки, горки, лестницы, паровозики и машинки на пружинах. Начальная школа или детский сад – там, где полвека назад детей вскрывали заживо. Где из их тел извлекали одно лёгкое и смотрели, сколько ребёнок может прожить на другом. Где детям обмораживали ноги, чтобы сравнить скорость обморожения со взрослым организмом.

Морозов дотрагивается до забора. Они не знают, они ничего не знают. Дай бог им никогда не узнать.

Здесь же – единственная сохранившаяся караульная. Небольшое кирпичное здание с высокой печной трубой. Караульные на других воротах успели взорвать.

Алексей Николаевич заходит внутрь основного здания. Тишина, пустота, дама средних лет в билетной кассе.

По бокам – стенные барельефы из тусклого металла. К посетителю тянутся стальные руки замученных работниками отряда 731. Морозова передёргивает.

Вход оказывается свободным: платить нужно только за электронного гида или за экскурсию. Алексей Николаевич не берёт ни буклет у кассы, ни тем более электронного гида. Он просто идёт вперёд, по стрелке «Начало экспозиции». В нескольких местах он видит пиктограмму «Фотосъёмка запрещена». Фотоаппарат он в любом случае забыл в машине.

В первом зале – макет территории отряда. Вот корпус «ро», вот административное здание, вот котельная, казармы, синтоистский храм. Они ходили в храм, эти странные люди, а потом убивали себе подобных, резали, вскрывали заживо, замораживали, иссушали. Макет – под стеклом. Алексей Николаевич проводит по стеклу пальцами, оставляя жирные разводы. Руки мокрые: жарко.

На стенах – фотографии. Архивные, как обычно. Морозову становится очень скучно.

Он сразу вспоминает Москву, музейный комплекс на Поклонной горе. Огромное здание, в котором практически нет экспонатов. Покрытые золотом перила и стены, а смотреть не на что. Даже стол, за которым во время конференции в Тегеране сидели Сталин, Черчилль и Рузвельт – за стеклом, чтобы никто не осквернил реликвию своим прикосновением. Сразу же – на контрасте – всплывают в памяти американские музеи, где можно посидеть на том же стуле, на котором сидел Линкольн, и пририсовать усы к отпечатанному специально для этого портрету Эйзенхауэра.

За стеклом – личные вещи охранников и заключённых. Скальпели, пилы и зажимы – то ли медицинские приборы, то ли орудия пыток. Их очень мало, они обгоревшие, помятые, испорченные.

Морозов переходит в следующий зал. Здесь – диорамы в натуральную величину. Странные, из какого-то серого пластика.

Вот за столом сидит мужчина с закатанным по локоть рукавом. Вокруг него три врача. Один держит шприц иглой вверх: выпускает лишний воздух. В углу той же комнаты, обхватив руками колени, сидит девочка. Она ждёт своей очереди. Что ей введут? Возбудитель чумы? Сибирской язвы?

На другой диораме два врача копаются внутри женщины. Именно «копаются» – другого слова Алексей Николаевич придумать не может. Может быть, она жива? Сложно сказать: фигуры диорамы молчат.

Вот люди, которые отбирали жизнь во имя науки. Насколько корректно отбирать жизнь одного человека во имя жизни другого? Те, на ком испытывали фарфоровые бомбы с возбудителем газовой гангрены, умерли зря. Но зря ли умерли люди, благодаря смерти которых выяснили потолок высоты для лётчиков? Благодаря смерти которых научились лечить обморожение? Нашли вакцину от чумы? Они умерли зря?

Алексей Николаевич думает о том, как бы поступил он, появись у него возможность проводить опыты на людях. Скажем, на наркоманах и бомжах, на отщепенцах. Или на преступниках, приговорённых к смерти. На серийных убийцах.

Есть и другая сторона. Объекты опытов мучились. Не от этого ли он спасает людей уже десять лет? Не от мучений ли – простым уколом?

Зал диорам погружает Морозова в раздумья. Он рассеянно проходит здание насквозь и попадает в длинный полутёмный коридор. На левой стене – мраморные таблички с именами. Имён мало – гораздо меньше, чем погибших тут людей. Но всё-таки имена есть. Китайские, корейские, монгольские. И русские. Морозов читает фамилии – Петров, Демченко. Когда-то этот Демченко держал в руках автомат, может быть, охранял границу. Сегодня его имя – на Стене Памяти. Может, это тот самый русский, который возглавил мятеж узников летом 1945 года. Может, это его застрелили через решётку. Не вскрыли заживо, не отравили какой-нибудь дрянью, а просто расстреляли – как настоящего человека.

Алексей Николаевич выходит во внутренний двор. Сохранилось очень мало. От большинства зданий остались только фундаменты. Возвышается мощная стена бывшей котельной. Она устояла благодаря трём трубам, которые почти не пострадали от взрывов. Только центральная обломана посередине.

Длинное полуразваленное здание справа – бывший питомник для лабораторных крыс. Четыре ряда накрытых решётками клеток. Раньше это здание было длиннее, но деревянная часть сгорела дотла.

Морозов подходит к одному из фундаментов. Это руины здания № 6 – одной из бактериологических лабораторий. Здания под номерами три, четыре, пять и шесть были углами того самого корпуса «ро».

В ста метрах – обычный жилой дом, напоминающий советскую хрущёвку.

Морозов идёт дальше, идёт мимо домов, прямо по улице, машина остаётся где-то далеко позади. Мир продолжает вращаться. Знают ли люди, живущие в этих домах, что когда-то здесь пытали их соотечественников? Наверняка знают. Сложно жить около музея и ни разу в него не зайти.

В груди Морозова – пустота. Со стороны кажется, что он не знает, куда идёт.

Но мы знаем, куда идёт Алексей Николаевич. Он идёт на северо-восток от музея отряда 731.

Миновав несколько улиц, Алексей Николаевич достаёт из внутреннего кармана пиджака сложенные в несколько раз распечатки. Первая – это копия карты, составленной Исии Такэо. Вторая – снимок из Google Maps, на который нанесен крестик в соответствии с военной картой. Названия улиц подписаны, но застройка вокруг плотная и однообразная. Остальные распечатки – это фотографии комплекса 731 и информация о местонахождении дополнительного блока – того, где располагался так называемый «ящик смерти». В том месте должна быть мемориальная доска или даже небольшой монумент.

Теперь Алексей Николаевич беспокоится, как бы не заблудиться: дома и улицы похожи как близнецы-братья. Смотрит на часы: с того момента, как он покинул музей, прошло около часа. Нестерпимо хочется пить.

В ближайшем киоске он покупает минеральную воду. По сути, Пинфань – это трущобы Харбина. Вокруг бегают чумазые полуголые дети. Кто-то вешает бельё. Убогие одноэтажные домишки, слепленные из того, что было под руками, чередуются с советскими хрущёвками.

Название ближайшей улицы кажется ему знакомым. На карте оно тоже есть. Где-то тут располагался филиал комплекса 731, совсем неподалёку. Что искать в этих дворах? Разве что хулиганов, которые отберут кошелёк у туриста, забравшегося в трущобы. И скромную мемориальную доску.

Собственно, вот она. На обычном многоэтажном здании. Будто тут жил какой-то известный человек. Но тут никто не жил: тут умирали. Где-то здесь, в районе этого дома, находится тайник Исии. Морозов ищет канализационный люк, но не находит. Впрочем, верно. Скорее всего, проведённая после войны канализация каким-то чудом «обошла» тайник, иначе о нём бы трубил весь мир. Смотря, что там находится.

При мысли о канализации Морозов чувствует, что срочно нужно зайти в туалет. За одним из домов он видит строительный вагончик, стоящий практически в упор к серой бетонной стене. Между вагончиком и стеной – около полутора метров. Можно спрятаться и облегчиться.