Когда я очнулся, она была уже по пояс в воде. Сифон гулко хлюпнул, в черной дыре скрылись подошвы армейских ботинок, и до меня дошло: поцеловала меня Йованка, может быть, в последний раз в жизни.

Усташ жалобно взвыл.

– Ты прав, она не в своем уме, – неизвестно кому сказал сержант Недич.

Я уже не слышал его, я считал. Я стоял на коленях перед черным зевом, поглотившим Йованку, и считал, загибая пальцы: один, два, три… Пожалуй, с детского сада, где меня научили считать, нехитрое дело не давалось мне с таким трудом. Я то и дело сбивался со счета, считал поначалу быстро, слишком быстро, в темпе бьющегося сердца, потом взял себя в руки: седем… осем… девёнц…

На счете «пятнадцать» я готов был нырнуть, приподнялся на руках и тут же упал на живот. Хороший полицейский Недич резко дернул меня за ногу, за здоровую. Сержант даже под землей сохранил способность мыслить на зависть здраво:

– Не сейчас! Ты заблокируешь ей дорогу.

Чуть поздней – лет этак через триста, если не ошибаюсь, – я понял, как он был прав. Вода в черном корыте вдруг забурчала, заходила ходуном. Йованка была где-то рядом, совсем рядом, но почему-то не появлялась на поверхности.

– Тащи ее, капитан! – крикнул Недич.

Повторять не было нужды. Я сунулся по бедра в ледяную темную воду и почти сразу же получил по рукам чем-то твердым и движущимся. Это был ботинок. Вцепившись в него и отталкиваясь от стенки сифона свободной рукой, я начал двигаться назад, медленно, целую вечность, как мне показалось. Спас тот же Мило Недич, полицейский. Он вытянул меня из сифона за ноги. Я в свою очередь вытащил Йованку.

Потом мы с ней лежали рядом, стуча зубами от холода, и никак не могли отдышаться. Что характерно, голова моя покоилась на ее груди. Затылку было мягко и тепло.

– Спасибо, – поблагодарила Йованка по-русски меня и сержанта Недича.

– Накупалась? – тихо спросил я.

– Я напугала вас? Пшепрашам. Я и сама немного перепугалась. Минута кончилась, а я не успела… Да нет, воздуха у меня и на полчаса хватило бы: там воздушный мешок, и все очень просто, надо только набраться смелости… Честное слово. Даже ребенок сможет…

– Ребенок-то, может быть, и сможет, – согласился я. – Он не застрянет, как ты…

– Да не застревала я! Негде там застрять, Марчин, и утонуть невозможно.

– Ну началось! – горестно вздохнул я, предположив, что сейчас начнутся новые уговоры. И не ошибся.

– Если не веришь, нырни сам, – с обезоруживающей простотой предложила Йованка. – Неужели ты думаешь, я могу послать тебя на смерть?… Только лучше первой буду я. Я же тебе говорю, даже ребенок…

Слушать дальше я не мог. Я достал из рюкзака пластиковый мешок, завернул в него фонарь и, криво им обоим улыбнувшись, полез в чертов сифон.

Под водой все оказалось совсем не безнадежно, как мне представлялось. В метре от поверхности проход начал расширяться и резко поворачивать вправо и… вверх. Если б Йованка до меня не пронырнула хитрую перемычку, я бы точно запаниковал и ни за что бы туда не сунулся. И я полез, полез черт знает куда! В бедрах я был поуже своей предшественницы и проскочил препятствие неожиданно легко. По ту сторону сифона я вынырнул с полными воздуха легкими. Даже переводить дух не пришлось. Я вылез из чертовой трубы и включил фонарь.

Лаз во вторую часть сифона был узок и тесен, с рубахой своей я распрощался заранее. С ностальгической грустью я вспомнил армейские гимнастерку, каску и противогаз, ползти пришлось по-пластунски, как в армии. Местами даже не ползти, а продираться, теряя волосы и кожу, как необъяснимым образом случилось с моей левой подмышкой.

Но игра стоила свеч! В некотором смысле, разумеется.

– Усташ там с ума сойдет, – отплевываясь, сообщил Недич, – он не любит…

Сержант не договорил. Труп просто невозможно было не увидеть. Червячки-санитары местами хорошо поработали над ним, но и то, что осталось, производило впечатление. Скелет сидел, опираясь спиной и задней частью черепа о стену. Длинная коса свисала на плечо трупа, который когда-то был женщиной, и скорее всего молодой. То, из чего она выстрелила себе в рот, заставило удивиться даже сержанта Недича.

– Полудюймовка! – определил он, покачав головой. – Ну хоть сразу, хоть не мучилась…

Мило был прав. Пуля калибра 12,7 миллиметра буквально разнесла верхнюю часть черепа неизвестной. Смерть была мгновенной. Удивительное дело, длинноствольный «макмиллан» она не выпустила из рук. На спусковой крючок девушка нажала пальцем ноги.

– Она сама… – Йованка сглотнула слюну. – Она сама убила себя.

«И сделала это чуть ли не с удовольствием», – подумал я. Выражение жутковатого наслаждения, последнего и самого сильного в жизни, читалось в позе трупа, словно в экстазе ногами обнявшего орудие своей смерти.

На низкой каменной полке стояли огарки четырех свечек. Повыше в трещину был всажен факел. Я вынул его из стены и достал из кармана зажигалку. Смоляная тряпка загорелась с первого щелчка.

– Пошли дальше, – сказал я.

Йованка, неотрывно смотревшая на труп, вздрогнула:

– Пошли?… Просто посмотрели и пошли себе?… И тебя не интересует, что здесь произошло?

– Интересует. Потому и надо идти. Застрелилась она потому, что либо не смогла, либо побоялась нырнуть в сифон. А зачем нужно было нырять – вопрос.

– Она не смогла, – хмуро констатировал Недич. Как и полагалось хорошему полицейскому, он склонился над останками и, покопавшись в них, нашел то, что искал. – Она была ранена. – Сержант приподнял нижнюю часть свитера девушки, и я увидел под ним марлевые свитки бинтов. – Ранение в живот. Хуже смерти не придумаешь. – Он кивнул на свечки. – Она и так продержалась долго, пока свет был… Малкош, посветите мне. – Он тронул рукой косу. – Волосы рыжие, правда?… Если я не ошибаюсь, это Савка Недельковска, наша санитарка. Ей было двадцать пять, когда она пропала. Пошла за раненым в лес, и больше ее никто не видел.

Недич поднял лежавшую рядом с останками сумку. Внутри были патроны, носки, майка, ржавая консервная банка. Когда Мило поднимался на ноги, из сумки выпала небольшая ружейная масленка. Я поднял ее и подал сержанту.

– Значит, она воевала на вашей стороне? А не могла она…

Мило резко мотнул головой:

– Она сербка. Настоящая сербка. Умная, сильная, самостоятельная девушка. Студентка. Она училась в Белграде.

– И ты, должно быть, сербка, – улыбнулся я Йованке. – Точнее сказать, должна быть по всем параметрам. Ладно, пошли. Бедняга никак не могла быть отцом Оли.

Дальше мы шли почти в полный рост. В одном месте пришлось перейти вброд небольшое подземное озерцо, воды в нем было по колено. В озерцо спускались сколоченные из досок ступени. Рядом с лесенкой я насчитал с десяток пластиковых ведер. «Здесь они брали воду», – подумал я.

Дальше коридор раздваивался. Судя по полкам, заставленным ящиками, в левом ответвлении был склад. До самого свода высились тщательно накрытые брезентом штабеля. Те, кто закладывал сюда провизию, знали, что делают: даже здесь, на поднебесной высоте, Печинац в дождь промокал насквозь. Как и большинство балканских гор, он был дырявый, как сито.

В правом ответвлении находилась казарма. В условиях пещеры вполне комфортабельная: кровати с панцирными сетками, шкафчики, стояки для оружия, два больших телевизора, ящики с аудио– и видеокассетами, пирамида проигрывателей и видеомагнитофонов, книжные шкафы с чтивом, три компьютера… Для взвода, который некогда обитал здесь, вещичек было больше, чем достаточно.

Мило приподнял брезент, прикрывавший один из больших ящиков на полу. К моему удивлению, в нем оказались вовсе не патроны, как я предполагал, а японские ноутбуки в коробках. Было их много, сотни. Мы проверили еще несколько ящиков, и почти в каждом из них обнаружили дорогие и довольно дефицитные в свое время вещи: импортную парфюмерию, изделия из кожи, сантехнику, цветные телевизоры…

– Надо же: они читали книги! – воскликнула Йованка, подошедшая к книжному шкафу.