– Бежим! – Я вскочил на ноги и помчался назад, к лесу.

Стрелявшие малость не рассчитали: третий взрыв раздался на террасе, но далеко впереди, куда мы с Йованкой шли. Ошибка была исправлена незамедлительно. Четвертая мина бабахнула уже на опушке.

– Они поняли, куда мы бежим! – завопил я в лицо лежавшей рядом со мной Йованке. – Ну и лопух же я! Это миномет!.. Сейчас они вынут из ящика новую мину… А ну-ка быстро вон за тот камень… Раз-два…

На счет «три» далеко внизу негромко стукнуло, через пару секунд засвистело, но мы уже лежали в остро пахнущей тротилом свежей воронке, то есть в самом безопасном для нас месте на свете: дважды в одну воронку мины, как известно, не попадают.

Судя по всему, стреляли с дороги, и кто это делал, знал свое дело. Должно быть, нас засекли, когда я любовался Адриатикой. Теперь работала целая минометная батарея. Стреляли по площади, точнее сказать, куда бог послал: и по террасе, и по лесу. Мы лежали не шевелясь, а они стреляли и стреляли, и, если бы я сказал, что мне было не страшно, мне бы не поверили.

Боль я почувствовал не сразу. Какое-то время я лежал, боясь поверить очевидному, и лишь когда попробовал освободить ногу, застрявшую в щели между двух камней, не смог сдержать стона.

Йованка, уже вылезавшая из воронки, испуганно ахнула:

– Господи, что с тобой?

– Нога. – Я попытался улыбнуться.

Она подхватила меня под мышки и помогла повернуться. Потом просунула руку в каменную щель:

– Больно? Так больно?… А ну смотри мне глаза! Смотреть-то я смотрел, только мало что видел сквозь накатившие слезы. Я чувствовал себя нашкодившим пацаном, которого взяла в оборот строгая воспитательница.

– Больно, – сознался я. – Но не очень. Кажется, кость не сломана.

– Чудеса, да и только. – Она осторожно подняла камень, нога высвободилась. – . И у тебя нога? Вы что, сговорились?… А ну-ка давай попробуем встать…

Я протянул Йованке руку. Я схватил ее за руку и резким рывком заставил присесть рядом.

– Не высовывайся, – прошептал я.

Йованка потянулась за автоматом.

– Что случилось. – Она тоже перешла на шепот.

– Уж больно точно стреляли… Боюсь, кто-то корректирует минометчиков, совсем рядом…

Она осторожно раздвинула папоротник и огляделась:

– Ничего не видно, кур… – Йованка выдернула у меня из руки свою зеленую ленточку и занялась подвязыванием волос. – Вот там скала, с нее вся терраса видна.

Я прикинул расстояние.

– Метров двести… Может быть, и оттуда. Между прочим, для «Калашникова» это не расстояние.

Впервые в жизни я решал тактико-техническую задачу с женщиной, смотревшейся в зеркальце.

Я слегка согнул больную ступню, и оптимизма у меня прибавилось. Нога, похоже, не была сломана.

– Кажется, в порядке, – облегченно вздохнул я.

– «Кажется»! – передразнила Йованка. – А ну дай сюда ножик.

Из кармана шорт Йованка вынула аккуратно завернутый в фольгу пакетик, из пакетика достала второй свой носок и принялась разрезать его.

– Сними ботинок.

Тугая повязка на ступню была наложена быстро и со знанием дела. Я бы даже сказал, вполне профессионально.

– В прежней жизни ты была медсестрой, – похвалил я.

– Не подлизывайся, – пробормотала Йованка. – Попробуй наступить на ногу.

Я натянул тяжелый армейский ботинок, чуть приподнялся и мешком завалился на бок. Нет, не от боли.

– Там, в кустах, кто-то есть, – тихо сказал я, потянувшись за автоматом. – Это они, холера!..

– Эй, вы там?

Моя отпавшая от изумления челюсть стукнулась о приклад автомата. Окликнули нас по-польски. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что удивляться, собственно, нечему. Кто же, как не свои, долбал нас из миномета? – Не отзывайся, – прошептала приникшая ко мне плечом Йованка.

– Эй! Не стреляйте! – Голос немного приблизился, но того, кому он принадлежал, не было видно, что больше насторожило меня.

– Если сейчас не покажется, значит, просто отвлекает внимание, – сказал я. – Прикрой меня сзади…

Йованка отползла от меня.

Часики тикали, а из кустов никто не показывался. Землячок явно тянул время. Я передернул затвор.

– Мы хотим помочь вам! – У типа был либо идеальный слух, либо он читал мои мысли.

Теоретически те, кто был внизу, могли принять нас за боснийцев и обстрелять из миномета, но этот, который корректировал огонь, он ведь был рядом. Он видел нас. Трудно перепутать красивую женщину с неделю не бритым головорезом. Труднее было смириться с мыслью, что убить тебя хотели соотечественники.

Я уже открывал рот, чтобы отозваться, и меня осенило. Холера ясна, да я же знал этот голос! Когда его голова показалась-таки из кустов, я находился под впечатлением неожиданного открытия.

Мой противник был хорошим спецом. К тому же мины поубавили зелени вокруг. Он сразу засек меня и выпустил очередь из автомата. Спасла меня та же воронка, по краю которой ударили пули. Я перекатился метра на два под уклон, но стрелять не пришлось: тренированный землячок исчез из виду, как призрак. А потом я увидел летящую в мою сторону гранату. Стальное яйцо со смертью внутри кувыркалось в воздухе, когда позади меня застрочили сразу два автомата: один «Калашников» Йованки, другой поменьше калибром, может быть «берилл».

Граната грохнула, не долетев до меня метров пять. Раздался торжествующий крик Йованки:

– Ага, получил!

Минуты две было тихо. Решившись, я поднял голову и выглянул из-за укрытия. Вышло так, что мы с землячком выстрелили одновременно и оба промахнулись. Но, похоже, я был поточнее: мой оппонент сдавленно выругался. Должно быть, ему в глаза попал песок.

– Ты еще жив, урод? – крикнул я. – Непорядок!..

В ответ он бросил гранату. Уже другую, с ручкой. Вскочив на ноги, я отбил ее прикладом автомата, как теннисной ракеткой. Через пару секунд, когда граната взорвалась в кустах, я понял, что случилось. «Малкош, ты не псих, ты неизлечимый придурок!» – сказал я себе.

А потом до меня дошло, что я торчу над папоротником, как мишень на стрельбище. Я упал.

– Йованка! Видишь дерево с дуплом? Отползай туда.

– Сам отползай, – зашипела моя боевая подруга.

– Кто здесь командир, курва мать? – возвысил голос я.

– А кто тут, курва мать, хромой на одну ногу?!. Я же сказала, что не брошу тебя. Никогда, слышишь, теннисист хренов?!

Собачиться ни времени, ни возможности не было. Я засунул в одно место свою мужскую гордость, взял автомат за ремень и начал отползать в юго-восточном направлении, то есть к террасе, на брюхе и ногами вперед.

Странное дело, нехитрый маневр удался. Никто не стрелял в нас. Слышны были только шум ветра в соснах да стрекот шальной сороки. А потом стало тихо. Я понял, чему бурно радовалась Йованка. Мертвый польский солдат лежал на краю уступа, метрах в двадцати от нас. Он заходил к нам с тыла, холера ясна…

– Они хотели убить нас, – сказала наконец Йованка.

Она шла впереди, выбирая дорогу полегче. Хлопот со мной у нее был полон рот, и все же думала она слишком долго, как мне показалось.

– Так точно, – подтвердил я. – Я даже знаю почему. Ну, в частности, почему этого хотел сержант Жанец…

По левую сторону между деревьев проглядывала почти вертикальная каменная стена, последний взлет Печинаца к небу. Выше были только облака. То, что таилось на вершине чертовой горы, могло находиться справа или слева от нас. Наше самоубийственное восхождение подошло к концу. Теперь можно было и поговорить.

– Кто такой сержант Жанец?

– Помнишь, как нас тормознул у КПП Ольшевский?… Жанец шел с Доротой, мы с ним разговаривали.

– Так, может, он из ревности? – насмешливо вопросила Йованка. – А почему бы и нет? Ты увел у сержанта Цапельку, он воспылал ненавистью…

Мне было не до шуток. Я шел, опираясь на немецкий автомат, как на костыль.

– Жанец был тогда с нами, – сказал я. – Жанец привозил провиант и отвозил вниз мины. Знаешь, мне раньше в голову не приходило, что устроить подставу мог свой, поляк. А теперь почти уверен: так оно и было… Я грешил на сербов: думал, какой-то гад подкрался по-тихому и подложил подарочек… Но там практически открытое поле, и у машины кто-нибудь из наших постоянно крутился. Поляку было – раз плюнуть. Всего-то и хлопот – вкрутить взрыватель и присыпать мину песочком…