Конан Дойль наблюдает происходящее глазами Аллейна Эдриксона, молодого человека, во многом на него самого похожего. Звучит в дыму песня, Конан Дойль отмечает: Аллейн впоследствии пережил много сильных и тревожных впечатлений, но, несмотря на это, сцена, которую ему пришлось увидать теперь, запечатлелась навеки в его памяти. Конан Дойль мог бы повторить это и о своей памяти, вернее, воображении, которое с детства наполнилось и жило такими картинами, никогда им не виданными и в то же время достоверно знакомыми.

За время последней, предсмертной болезни Конан Дойль нарисовал шуточную автобиографическую картинку «Старый конь»: он изобразил себя под видом понурой, дряхлой клячи, которая тянет тяжело груженый воз («труд всей жизни»), а позади — длинный путь. Разные вехи на этом пути! Конан Дойль обозначил те, что казались ему существенными, символическими рисунками и поставил имена и даты. Вышло все очень наглядно.

Телега жизни начинает свое движение с той поры, которую Конан Дойль представил младенцем, орущим в ванночке. Эдинбург, 1859 год. Там и тогда, 22 мая, родился «создатель Шерлока Холмса». Его отец Чарльз Элтимонт Дойль был архитектором и художником, служил же он всего-навсего клерком в конторе. Человек тонкий, привлекательный внешне и духовно, натура творческая и совершенно непрактичная, Чарльз Дойль был неудачником. Конан Дойль до конца своих дней считал отца незаурядным живописцем; он мечтал на склоне лет собрать и устроить выставку его работ, растерянных где попало. Умер Чарльз Дойль в инвалидном доме, еще до того как все дети подросли и стали на ноги.

Это теперь в «Словаре национальных биографий» читается столь торжественно: «Семья, известная в области литературы и искусства». Между тем обладатели известного имени жили, как говорится, в «убогом благополучии». «Существовали мы в тяжелой атмосфере бедности, — вспоминал писатель, — и каждый из нас старался, как мог помогать младшим в семье».

Артур должен был бы, собственно, зваться просто Дойлем, однако ему, как и его старшей сестре, дали еще имя Конан, в честь дяди отца — Мишеля Конана, полуфранцуза-полуангличанина, художника и литератора. Мишель Конан не имел наследников и, желая сохранить свое имя, передал его внучатым племянникам.

Шотландец по рождению, ирландец по национальности, англичанин по воспитанию — так биографы считают необходимым указывать на своеобразие судьбы Конан Дойля. Он уроженец Эдинбурга, земляк Р. Л. Стивенсона, создателя «Острова сокровищ»; Стивенсон лишь на девять лет старше. Они познакомились через переписку, однако так никогда и не встретились, но у них были общие друзья по Эдинбургу. Им вспоминались одни и те же лица. Когда появился Шерлок Холмс, Р. Л. Стивенсону показались знакомыми некоторые его черты, и он интересовался в письме к Конан Дойлю: «Уж не мой ли это старый приятель Джо Белл?»

Большую роль в жизни Конан Дойля играла его мать Мэри Фоли. Об этом говорит хотя бы их переписка, очень сердечная и весьма обширная: сохранилось до полутора тысяч писем Конан Дойля к «матушке». Английские исследователи творчества писателя упорно говорят о том, что дар рассказывать у него — свойство потомственное, идущее от давних, еще рыцарских традиций семейства. Во всяком случае, у Мэри Фоли был этот дар, и она могла непосредственно передать его сыну. Как знать, может быть, способ повествования, повторяющийся в «Подвигах» и «Приключениях» бригадира Жерара и в других произведениях Конан Дойля — бывалый человек развлекает своих слушателей рассказами, — потому и казался писателю особенно естественным, что он усвоил его с детства! Конан Дойль говорил прямо: «Настоящая любовь к литературе, склонность к сочинительству идет у меня, я считаю, от матери». Он пояснял: «Если я что-нибудь и помню со времен моего раннего детства, так это ее увлекательные рассказы, которые сохраняются у меня в памяти столь живо, что заслоняют даже действительные события моего существования тех лет. Она не только была и есть удивительный рассказчик, но владела, я помню, так искусно умением понижать голос до устрашающего шепота, что у меня и теперь пробегают мурашки по коже, когда я вспоминаю об этом. Я убеждаюсь, оглядываясь на прошлое, что именно стремление воспроизвести эти рассказы детства дало толчок к развитию моей собственной фантазии».

Какие-то мрачные башни и стены — следующий пункт на пути «старого коня». Это приготовительная школа Годдера, а затем иезуитский колледж Стонихерст (графство Ланкашир), где в 1869–1876 годах прошел школьную выучку Конан Дойль. Писатель не нарисовал и никак иначе не обозначил начальную школу в Эдинбурге — тут ведь сделал он первые шаги в образовании. Школа эта не изгладилась из его воспоминаний. Забыть ее было трудно. Учитель с ремнем в руках — вот была бы, пожалуй, наиболее показательная иллюстрация к этому эпизоду из жизни Конан Дойля. «В возрасте от семи до девяти лет, — писал он потом, — я страдал под властью рябого одноглазого мерзавца, который будто бы сошел со страниц Диккенса», Чтобы еще живее представить себе атмосферу этой школы, следует, вероятно, перечитать всколыхнувшие в свое время всю Англию главы из диккенсовских «Приключений Николаса Никльби», где изображается детский пансион.

«Он калечил наши юные жизни», — вспоминал об атом учителе Конан Дойль. И как раз в столкновении с такой жестокостью и, как видно, очень рано обнаружилось удивительное здоровье натуры писателя. Он ребенком испытал жестокость, пережил ее, она оставила заметные рубцы, а все же не вселила в его душу неисправимую робость, дрожь и даже неприязнь к напористой силе. Конан Дойль всю жизнь ценил умение ударить, если требуется, дать сдачи. В семьдесят лет он едва не обломал зонтик о наглеца, оскорбившего его отцовские чувства.

«Иезуитский колледж» — звучит страшно. У Дж. Джойса в романе «Портрет художника в юные годы» (1904–1914) описано на основе личного опыта суровое иезуитское учебное заведение. Конан Дойль жил в Англии, но и здесь нравы иезуитов оставались столь же средневековыми. Та же сухость во всем: в методе и материале преподавания, в обращении с воспитанниками, в распорядке жизни и в пище. Даже розгу звали похоже: у Конан Дойля — «Толлей», а у Джойса — «Торкай».

Отдать сына в иезуитский колледж побуждала родителей Артура ритуальная привязанность к своей «старой родине», к Ирландии, хотя они давно натурализовались в Англии. Особенно их поддерживал и этом намерении Мишель Конан. «Его (Артура) национальный вкус, — подчеркивал он в письме к Мэри Фоли, — в котором у меня нет никаких сомнений, и определенная доля выучки в Стонихерсте сделают из него законченного художника и позволят ему, таким образом, занять высокое и почетное положение». Однако в то же время Конан всячески предостерегал родителей будущего писателя от последующих шагов в этом направлении, от того, чтобы выбрать для него религию делом жизни и связать его судьбу с иезуитами.

К этому времени определился круг чтения Конан Дойля, чтения еще юношеского, однако, как и детские рассказы матери, сохранившего влияние на интересы всей его жизни. «С тех пор, — говорил он о детстве, — мне приходилось в самом деле стрелять медведей и охотиться на китов, но все не шло ни в какое сравнение с тем, как я пережил это впервые с мистером Баллантином или капитаном Майном Ридом в руках». Майн Рид, Р. М. Баллантин, автор романа «Коралловый остров», — пора мальчишества. Теперь же, в Стонихерсте, Конан Дойль попадает под власть Вальтера Скотта, зачитывается «Айвенго». Особую роль в его литературной ориентации сыграли «Этюды» крупного английского историка Т. Б. Маколея. Это была одна из тех задушевных для него книг, импульс впечатления от которых действует долго. Маколей увлек его манерой изложения, живостью исторических картин и выразительностью портретов. Кроме того, хотя тогда это еще не могло быть юношей осознано, Маколей патетически защищал продвижение той среднебуржуазной прослойки, к которой принадлежал и Конан Дойль. «Этюды» занимали почетное место у него на полке до конца его дней.