С час я лежал, притворяясь спящим. Потом произошло то, чего я ждал. Кто–то появился в комнате, по странному аромату я узнал Дахут. Она стояла у моей постели. Я почувствовал, как она наклоняется ко мне, вслушивается в дыхание; потом пальцы ее легко, как мотылек, коснулись пульса у меня на шее, на запястье. Я вздохнул, повернулся и, казалось, снова погрузился в глубокий сон. Услышал, как она вздохнула, почувствовал прикосновение к щеке – не пальцев. Аромат беззвучно исчез. Но я знал, что у шпалеры Дахут задержалась, прислушиваясь. Постояла несколько долгих минут, потом послышался слабый щелчок, и я понял, что она ушла.

Тем не менее я ждал, пока стрелки на часах не покажут одиннадцать, потом встал, надел брюки, рубашку, темный свитер и туфли.

Дорога от двери вела прямо к охраняемым воротам, туда примерно полторы мили. Я не думал, что она охраняется, и решил пройти по ней с полмили, потом свернуть влево, добраться до стены и идти вдоль нее до скалы, где меня поджидает Мак Канн. Правда, хозяин гостиницы говорил, что с воды к скале не подобраться, но я был уверен, что Мак Канн найдет способ. Я легко доберусь за полчаса.

Я вышел в зал, прокрался к началу лестницы и посмотрел вниз. Горел неяркий свет, но ни следа слуг. Я спустился по лестнице и дошел до входной двери. Она не была закрыта. Я прикрыл ее за собой, укрылся в тени рододендронов и начал осматриваться.

Здесь дорога делает широкую петлю, не защищенную растительностью. Облака разошлись, луна светила ярко, но после петли можно будет укрыться в деревьях, которые росли по обе стороны дороги. Я пересек петлю и добрался до деревьев. Добрых пять минут выжидал. Дом оставался темным, ни в одном окне не было света; ни звука, ни движения. Я пошел по дороге.

Я прошел примерно треть мили, когда добрался до узкой аллеи, уходившей влево. Аллея ровная и хорошо видна в лунном свете. Она тянется в общем направлении скалы и обещает не только более короткий, но и более безопасный путь. Я пошел по ней. Несколько десятков ярдов, и деревья кончились. Аллея продолжалась, но росли по ее сторонам кусты. Они позволяли заглядывать через них и в то же время достаточно надежно скрывали меня.

Я прошел с полмили и ощутил весьма неприятное чувство, будто кто–то идет за мной. Чувство крайне неприятное, будто за мной следует кто–то отвратительный. И вдруг оно бросилось на меня сзади. Я повернулся, выхватывая пистолет из кобуры.

За мной никого не было. Аллея уходила назад совершенно пустая.

Но теперь вкрадчивое движение началось в кустах по бокам аллеи. Как будто какие–то существа скрывались там, следуя за мной, следя за мной, издеваясь надо мной. Послышался шорох, шуршание, отвратительный писк.

Аллея кончилась. Я пятился шаг за шагом, пока не стало слышно шуршания и писка. Но в кустах по–прежнему кто–то двигался, и я знал, что за мной следят. Я повернулся и увидел, что стою на краю луга. Он и днем казался зловещим, но по сравнению с ночью, под окруженной облаками, убывающей луной, это было веселое зрелище.

Я не мог перейти луг, разве что очень быстро. Не мог я и возвращаться к пищащим существам. И я побежал через луг к скале.

Я уже пробежал треть, когда услышал собачий лай. Он шел со стороны дома, и я невольно остановился, прислушиваясь. Лай не похож был на крики обычной своры. Он был непрерывный, воющий, невыразимо печальный; и с тем же оттенком непристойности, что и писк.

Из аллеи вырвались теневые фигуры. Черные под луной, они напоминали фигуры людей, но людей изуродованных, искаженных, переделанных в адской мастерской. Они были… отвратительны.

Лай стал ближе, послышался топот копыт, это скачет галопом крупная лошадь…

Из аллеи вылетел большой черный жеребец, вытянув шею; его грива летела за ним. На нем сидела Дахут, распустив волосы, в ее глазах горели фиолетовые ведьмовские огни. Она увидела меня, подняла свой хлыст, закричала, натянув поводья, так что жеребец взлетел передними ногами в воздух. Снова она крикнула и указала на меня. Из–за жеребца показалась свора огромных псов, их было несколько десятков, похожих на шотландскую борзую… на больших собак друидов…

Они черной волной покатились ко мне… и я увидел, что это тени, но в черноте тени сверкали красные глаза, они горели тем же адским огнем, что и глаза Дахут. А за ними на жеребце скакала Дахут… она больше не кричала, рот ее был искажен в яростной гримасе, и у нее было лицо не женщины, а призрака.

Они почти достигли меня, когда мое оцепенение кончилось. Я поднял пистолет и выстрелил прямо в нее. Прежде чем я снова смог нажать курок, свора накинулась на меня.

Они были материальны, эти теневые псы Дахут. Разреженные, туманные, но материальные. Я уронил пистолет и отбивался голыми руками. От собак исходил странный цепенящий холод. Сверкая красными глазами, они рвали мне горло, и как будто сквозь их клыки вливался холод. Я слабел. Мне все труднее становилось дышать. Руки и ноги онемели, и я теперь лишь слабо барахтался, как в паутине. Упал на колени, с трудом пытался вдохнуть…

Дахут соскочила с жеребца и отогнала собак. Я смотрел на нее, пытаясь встать на ноги. Яростное выражение с ее лица исчезло, но в ее фиолетовых глазах не было милосердия. Она ударила меня хлыстом по лицу.

– Лента за твое первое предательство!

Хлестнула снова.

– Лента за второе.

И в третий раз:

– Лента за третье!

Я смутно удивился, почему не ощущаю ударов. Ничего не чувствовал, все тело застыло, как будто холод сгустился в нем. Холод медленно вползал в мозг, цепенил его, морозил мысли. Дахут сказала:

– Вставай!

Я медленно встал. Она вскочила на жеребца. Сказала:

– Подними левую руку.

Я поднял ее, и она обвила ее свей плетью, как кандалами.

Она сказала:

– Посмотри. Мои собаки кормятся.

Я посмотрел. Теневые псы гонялись по лугу за теневыми существами, которые убегали, перескакивали от куста к кусту, визжали, пищали в ужасе. Псы догоняли их, рвали на клочья.

Она сказала:

– Ты тоже будешь… кормиться.

Она подозвала собак, и они прекратили охоту и подбежали к ней.

Холод охватил мой мозг. Я не мог думать. Видеть я мог, но почти не понимал увиденного. У меня не осталось воли, я полностью подчинился ее воле.

Жеребец пошел в аллею, я побежал рядом с ним, удерживаемый петлей Дахут, как беглый раб. У ног моих бежали собаки, их глаза сверкали красным. Но больше это не имело значения.

Оцепенение все усиливалось, и я знал только, что бегу, бегу…

И тут последние остатки сознания оставили меня.

Я не чувствовал своего тела, но мозг мой был жив. У меня как будто не было тела. Мне показалось, что холодный яд от клыков теневых собак все еще грызет меня. Но мозг от него очистился. Я мог слышать и видеть.

Но видел я только зеленую полумглу, как будто лежу на дне океанской бездны и смотрю вверх сквозь бесконечно толстый слой неподвижной, кристально прозрачной зеленой воды. Я плыл глубоко в неподвижном море, но слышал, как надо мной шепчут и вздыхают волны.

Я начал подниматься, плыть вверх сквозь глубины к шепчущим вздыхающим волнам. Их голоса становились все яснее. Они пели странную старинную песню, морскую песню, которая старше человека… пели ее под размеренный ритм крошечных колокольчиков, медленно бьющих под поверхностью моря… мягко звучали струны морских арф, розовато–лиловые, фиолетовые, желтые.

Я поднимался вверх, пока звуки колокольчиков и арф не слились в один…

Голос Дахут.

Она была рядом и пела, но я ее не видел. Не видел ничего, кроме зеленой полумглы, и она быстро темнела. Голос Дахут звучал сладко и жестоко, и песня ее была бессловесной… но тяжелой…

– Ползи, тень! Жаждай, тень! Голодай, тень! Ползи, Тень, ползи!

Я попытался заговорить и не смог. Попытался шевельнуться и не смог. А песня ее продолжалась… и ясной была только тяжесть.

– Ползи, тень! Голодай, тень!.. кормись только там и тогда, где и когда я прикажу. Жаждай, Тень!.. Пей только там и тогда, где и когда я прикажу. Ползи, тень… ползи!