Он спал уже часа два или три, когда был внезапно пробужден громким возгласом Поля-Луи.

Молодой инженер, сменивший наконец у руля совершенно изнемогшего капитана Мокарю, теперь будил его, теребя за рукав.

— Капитан!.. Капитан!.. Смотрите, да смотрите же!.. я готов побожиться, что это земля! — говорил он.

Командир протер глаза и стал смотреть по направлению, указанному Полем-Луи.

Действительно, там, вдали, на самом краю мутно-серого горизонта, вырисовывалась какая-то черная зубчатая полоса. Боясь ошибиться, он взял свою подзорную трубу и долго прилежно взглядывался вдаль.

— Да, и я полагаю, что это земля, — сказал он слегка дрогнувшим от волнения голосом… — Пустите меня опять к рулю — с такой быстротой, с какой нас теперь гонит, мы через четверть часа будем ввиду берега, на расстоянии пушечного выстрела от него. Мы и теперь уже, вероятно, очень близки от берега. Только бы это не был обман зрения!..

Но нет, каждая секунда заметно приближала шлюпку к той черной линии, которая действительно была землей. Теперь уже можно было различать с помощью трубы и горы, и долины, а немного спустя и волнистую линию лесов.

Не помня себя от радости, Поль-Луи хотел разбудить отца, Флорри и Чандоса, чтобы порадовать их доброй вестью, но командир остановил его.

— Подождите еще будить, — сказал он, грустно улыбаясь, — быть может, нам не удастся пристать. Смотрите!

Действительно, чем больше вперед уносилась шлюпка, тем более земля начинала как бы отходить вправо, в сторону, а вместе с тем не было никакой возможности повернуть руль в надлежащем, то есть желаемом направлении и попытаться достигнуть берега на веслах. По морю все еще ходили такие страшные валы, что весла были бы почти бессильны против них, кроме того, при первой попытке прорезать их шлюпку неминуемо должно было опрокинуть. А буря жала их в сторону от берега. Настала минута, когда земля осталась совсем к западу, а шлюпка, которую гнало к югу, почти совершенно потеряла из виду берег. Еще минута, другая — и берег окончательно скроется из глаз.

Поль-Луи ломал себе руки в припадке бессильного отчаяния. О, если бы он был один, он, кажется, вплавь бы постарался достигнуть берега!

Командир был все так же спокоен на вид, и по-прежнему старался держать нос шлюпки по ветру.

Вот что сказал он наконец:

— Если эта черная точка, оставшаяся еще на виду, не мыс, то мы ничего сделать не можем! Если же это мыс, то у нас остается еще некоторая надежда…

К счастью, это был мыс, да еще какой, — длинный, как коса, глубоко вдающийся в море и притом весьма высокий.

И едва только он остался совершенно позади, как вид моря тотчас же изменился. Между тем как к югу волны мчались, как бешеные, с ревом нагоняя друг друга, на западе море казалось сравнительно спокойным, точно на рейде.

— Ну, теперь будите всех! — крикнул капитан Мокарю, вздохнув с облегчением. — Мы сейчас будем приставать!

И он с удивительным знанием и искусством направил шлюпку так, чтобы она, покинув направление ветра, благополучно попала в более тихие воды под защитой косы.

При этом ему оказало содействие какое-то довольно сильное морское течение, идущее к западу, и даже весьма заметное на глаз, благодаря другому цвету своих вод.

На призыв Поля-Луи все повскакали и недоуменно смотрели вперед, не веря своим глазам.

Матросы бросились к веслам, и четверть часа спустя шлюпка вошла в хорошенькую бухту, а затем вскоре врезалась в мягкий песчаный берег.

Было около двух часов пополудни, когда потерпевшие крушение высадились на берег. У всех точно выросли крылья. Эти изнуренные, ослабевшие, полуумирающие, голодные люди стали бегать по берегу, точно веселые школьники; казалось, все они хотели убедиться воочию, что они наконец имеют твердую почву под ногами, что все это не обманчивый сон, а настоящая действительность.

Прежде всего все они спешили напиться у маленького прозрачного ручейка, бегущего к морю, журча и перепрыгивая через камни. Затем все стали жать друг другу руки, поздравлять друг друга с благополучным прибытием. Любовались прекрасным видом, красивым кольцом гор и живописными долинами. Полковник Хьюгон даже не утерпел и уложил метким выстрелом из ружья дикую козочку, которую тут же ободрали, выпотрошили и приготовились жарить на великолепном костре, мигом собранном из сухого валежника.

Все это — минутное дело, когда работников сорок человек, и когда все работают дружно, как один. Как приятно было отогреться у этого костра и есть это свежее, сочное жаркое, закусывая его сухарем и запивая холодной ключевой водой…

После всех этих житейских наслаждений все без исключения предались сиесте, какой не было раньше. Продолжалась она около четырех или пяти часов. Мистрис О'Моллой первая пробудилась. Солнце было близко к закату, небо очистилось, обрывки облаков уносились к югу. Убедившись, что все это не сон, она вдруг почувствовала не то упрек, не то что-то похожее на огорчение. Где ее муж? Бедный майор, что сталось с ним?.. Погиб, потонул, бедняжка! и к чему ему было садиться в другую шлюпку? А она, его вдова, только и думала, как бы поесть, попить, поспать, и даже не вспомнила о нем, да и за все эти последние дни она не подумала о нем ни разу… Это ужасно!

Мистрис О'Моллой расплакалась при этом, но ненадолго: ее практический, чисто британский склад ума всегда брал верх над всеми ее чувствами.

— Итак, я вдова!.. Конечно, майор имел свои недостатки, он был неисправимый пьяница, жалкий офицер, вечно жаловавшийся на свои недуги… Зато он был самый примерный, покорный муж и затем настоящий джентльмен, этого у него нельзя отнять. Да, жаль, что это так случилось, но ведь все мы смертны, и я сама могла каждую минуту проститься с жизнью… Да, вдовам полагается носить траур, многим женщинам он очень к лицу… Только бы здесь нашлись магазины и приличный портной…

— Капитан!.. Эй, капитан, как вы полагаете, есть здесь поблизости какой-нибудь город, и могу ли я найти здесь приличного дамского портного?

— Как?.. Что?.. Город?.. Портного? Дамского портного, спрашиваете вы, сударыня?

— Ну, да, я спрашиваю вас, знаете ли вы, где мы находимся, и думаете ли вы…

— Я ничего не могу вам сказать, сударыня… А, вот и солнце!.. Но оно на закате, вероятно, завтра в полдень я сумею удовлетворить ваше любопытство. Насколько я могу предполагать, мы должны быть в пятистах или шестистах милях к югу от острова Пасхи, но сказать что-либо наверняка я, конечно, не смею.

— Нет, капитан, вы скажите мне только, есть ли здесь где-нибудь город.

— Город? Навряд ли, сударыня… Я был бы даже крайне удивлен, встретив здесь деревушку или селение. Впрочем, с нами случилось за последнее время столько удивительного…

— Столько печального, — поправила его мистрис О'Моллой, поднося платок к глазам. — Мой бедный муж…

— Да, правда… впрочем, не следует отчаиваться, разве мы знаем, что остальные шлюпки не спаслись, как мы… ведь они плавали при тех же условиях… надо будет немедленно проверить это…

Командир стал обходить спящих и будить их.

— Встать! Встать! Успеем выспаться ночью… прежде всего надо узнать, не забросило ли сюда еще какие-нибудь из шлюпок с «Юноны».

Матросы вскакивали, протирая глаза. У них в ушах все еще стоял рев и свист бури, но лучи заходящего солнца вскоре окончательно привели их в себя. Все принялись протирать и чистить оружие, заряжать его снова, и по приказанию командира весь маленький отряд двинулся по направлению к соседней возвышенности, избранной капитаном Мокарю как наилучший обсервационный пункт.

Дамы также пожелали сопровождать эту маленькую экспедицию, и вообще было признано лучше не разлучаться. Возвышенность, к которой направились наши друзья, представляла собой один из островов той горной цепи, которая образовала, вдаваясь в море, «мыс Спасения», как его мысленно окрестил командир. Она поросла густым лесом и, по-видимому, легко доступна со стороны долины. По расчетам большинства, до ее вершины было не более часа ходьбы. Долина, опускавшаяся от гор к прибрежью, была украшена высокой травой, в которой наши путники с трудом прокладывали себе дорогу. Вдруг, к необычайному удивлению маленького общества, господин Глоаген заметил в числе этих трав ячмень, рис, овес и рожь, заглушённые разными сорными травами, но тем не менее это было весьма важное открытие, так как оно свидетельствовало о том, что эти злаки возделываются где-нибудь поблизости или возделывались раньше.