Зу. И правильно делаете. То мерзкое чувство, которое вы во мне пробудили, уже рассеивается, но еще одно слово, и вам не поздоровилось бы. Не вздумайте снова пытаться убить меня. Как только ваше лицо или голос выдадут ваши намерения, я вас прикончу.
Пожилой джентльмен. Я пытался убить вас? Что за чудовищное обвинение!
Зу хмурится.
(Благоразумно поправляется.) Я хотел сказать — недоразумение. Мне это и в голову не приходило. Неужели вы предположили, что я убийца?
Зу. Я это знаю. Вы — убийца. И не только потому, что бросали в меня словами, как камнями, чтобы сделать мне больно. Нет, вы еще пробудили инстинкт убийства во мне самой. Я и не знала, что он живет во мне. До сегодняшнего дня он ни разу не просыпался и не предупреждал: убей, если не хочешь быть убита. Теперь мне придется целиком пересмотреть свою политическую позицию. Больше я не консерватор.
Пожилой джентльмен (роняя шляпу). Боже праведный! Да вы просто помешались! Как я сразу не догадался, что я в руках сумасшедшей? Нет, я этого больше не выдержу. (Подставляя грудь как для заклания.) Убейте меня и радуйтесь моей смерти.
Зу. Что пользы убивать вас, если нельзя разом истребить всех недолгожителей? К тому же такая мера должна осуществляться не частным лицом, а в политическом и конституционном порядке. Впрочем, я готова обсудить ее с вами.
Пожилой джентльмен. Нет, нет, не надо. Обсудим лучше ваше намерение порвать с консервативной партией. Совершенно не понимаю, как консерваторы до сих пор терпели в своих рядах человека с подобными взглядами. Тут возможно лишь одно объяснение — вы, наверно, очень щедро пополняли партийную кассу. (Поднимает шляпу и вновь садится.)
Зу. Довольно нести чепуху. Спор, идущий у нас об основной политической проблеме, имеет решающее значение и для вас, и для всех вам подобных.
Пожилой джентльмен (с интересом). Неужели? Смею ли я спросить, о чем же у вас тут спорят? Я опытный политик и, может быть, пригожусь вам. (Надевает шляпу чуть-чуть набекрень.)
Зу. У нас есть две большие партии — консерваторы и колонизаторы. Колонизаторы считают, что нам следует увеличивать нашу численность и основывать колонии. По мнению же консерваторов, мы должны оставаться на месте, изолироваться на этих островах в качестве особой расы, окруженной ореолом величия и мудрости, и не покидать земли, которая священна в глазах боготворящего нас мира и границы которой неприкосновенны уже потому, что начертаны морем. Они утверждают, что мы призваны править миром и правили им еще тогда, когда не были долгожителями. Они считают, что отдаленность, обособленность, замкнутость и немногочисленность — порука нашего могущества и нашего мирного существования. Пять минут назад я разделяла их политическую программу. А теперь я полагаю, что недолгожителей вообще не должно быть. (Вновь небрежно шлепается на мешки.)
Пожилой джентльмен. Значит, вы отрицаете за мной право на жизнь только потому, что я осмелился неосторожно пожурить вас?
Зу. На что жизнь, если она так коротка? Какой от вас прок? Даже вам самому?
Пожилой джентльмен (ошеломленно). Вот это да!
Зу. У вас такая ничтожная душа. Вы только вводите нас в грех гордыни: мы поневоле смотрим на вас сверху вниз, хотя могли бы смотреть снизу вверх на что-нибудь, что выше нас.
Пожилой джентльмен. Но ведь это эгоистично, сударыня! Подумайте, как важны для нас советы ваших оракулов.
Зу. А какую пользу извлекли вы из этих советов? Вы являетесь просить их, когда узнаете, что оказались в трудном положении, но узнаете вы это лет через двадцать после того, как совершите ошибки, которые привели вас к нам, а тогда уже слишком поздно. К тому же вы не понимаете наших советов. Часто, следуя им, вы творите больше зла, чем если бы руководствовались собственным ребяческим разумом. Не будь вы так ребячливы, вы вообще не ездили бы к нам: опыт доказал бы вам, что от ваших обращений к оракулу все равно нет никакого прока. Вы создали себе сказочное, фантастическое представление о нас, вы сочиняете стихи и рассказы о благодеяниях, совершенных нами в прошлом, о нашей мудрости, справедливости, милосердии, и в ваших выдумках мы нередко выглядим сентиментальными простофилями, которых вы дурачите с помощью жертв и молений. Но всем этим вы лишь маскируете правду от самих себя, а правда состоит в том, что вы не умеете использовать нашу помощь. Ваш премьер-министр уверяет, что прибыл к нам затем, чтобы оракул наставил его, но мы не обольщаемся и прекрасно понимаем, что приезд его продиктован желанием приобрести, вернувшись домой, вес и авторитет, которые придает человеку посещение священных островов, где он лично беседовал с неисповедимыми. А потом он сделает вид, будто меры, которые он хочет принять в собственных целях, подсказаны ему оракулом.
Пожилой джентльмен. Но вы забываете, что ответы оракула нельзя держать в секрете или толковать на свой лад. Их публикуют в печати. Их копии получает лидер оппозиции. Они известны всем народам. Тайная дипломатия давным-давно отошла в прошлое.
Зу. Да, вы публикуете документы, но только подтасовав и подделав их. И если бы вы даже печатали наши ответы в подлинном виде, все равно ничего бы не изменилось: недолгожители неспособны разобраться в простейшем тексте. Ваше Священное писание, например, яснее ясного учит вас делать то, что решительно противоречит вашим собственным законам, равно как приказам и наставлениям избранных вами правителей. Вы не можете стать выше природы. А закон ее таков, что поведение человека всегда определяется продолжительностью его жизни.
Пожилой джентльмен. Никогда не слышал о подобном законе, сударыня.
Зу. Зато теперь услышали.
Пожилой джентльмен. Позволю себе заметить, что мы, недолгожители, как вы нас величаете, значительно удлинили свою жизнь.
Зу. Каким же это образом?
Пожилой джентльмен. Экономя время. Научившись за полдня пересекать океан, видеть и слышать друг друга на расстоянии в тысячу миль. Мы рассчитываем в скором времени так научно организовать свой труд и так подчинить себе силы природы, что необходимость трудиться перестанет быть ощутимым бременем и рядовой человек получит столько свободного времени, что ему некуда будет его девать.
Зу. Папочка, человек, жизнь которого вы удлинили таким способом, может быть, и станет деятельней, чем дикарь, но это лишь усугубит различие между ему подобными, что живут семьдесят лет, и теми, кто живет триста. Для недолгожителя продление жизни означает только продление скорби; для долгожителя каждый лишний год — перспектива, вынуждающая его дать все, на что он способен. Вот почему я говорю, что мы, живущие триста лет, ничем не можем быть полезны вам, живущим меньше ста, и что истинное наше назначение не в том, чтобы наставлять вас и править вами, а в том, чтобы вытеснить вас. Уверовав в это, я и объявляю себя колонизатором и истребителем.
Пожилой джентльмен. Не спешите, пожалуйста, не спешите! Умоляю вас, подумайте хорошенько. Колонизировать можно и не истребляя туземцев. Неужели вы обойдетесь с нами еще бесчеловечней, чем наши предки-варвары с краснокожими и неграми? И разве мы, британцы, не заслуживаем хотя бы некоторого снисхождения?
Зу. Какой смысл затягивать агонию? Как бы мы ни пытались спасти вас, рядом с нами вы все равно обречены на медленное вымирание. Когда я сегодня взяла на себя присмотр за вами, вы уже были полутрупом только потому, что несколько минут говорили со вторичным. Кроме того, кое-чему нас учит и собственный опыт. Слыхали вы, что наши дети возвращаются подчас к первоначальному типу и рождаются недолгожителями?
Пожилой джентльмен (с явным интересом). Никогда не слыхал. Надеюсь, вы не сочтете за обиду, если я признаюсь, что мне было бы весьма отрадно оказаться под присмотром одного из таких нормальных людей.