Мирославская смотрела на стакан с киселем так внимательно, словно стакан этот готов был дать ответы на все мучившие ее вопросы.

– Надоело это все, – сказала она тихо. – В старой школе у нас все в классе дружили. Все друг к другу в гости ходили. Не хочу я больше этим театром заниматься. Я лучше в старую школу вернусь.

Роме захотелось пожалеть Мирославскую, погладить ее по голове. Вместо этого он решительно встал из-за стола и заявил:

– Надо со старенькими поговорить.

– Правильно, – поддержал его Юрик, энергично разминая кисти.

– Нет, не подраться, а поговорить, – объяснил Рома.

Рома выбрал правильный момент. До начала урока по акробатике. Кудрявого педагога по фамилии Нянькин еще не было, но все ждали его прихода, и уже никто не решился бы покинуть спортзал. Значит, какое-то время весь класс будет в сборе.

Чтобы оказаться выше всех, Рома забрался на батут. Ходуном заходило под его ногами полотно, растянутое на пружинах. Рома слегка расставил руки в стороны, сохраняя равновесие, и прокашлялся.

– Эй, – сказал он, обращаясь к разминающимся одноклассникам.

Новенькие все обратили на него внимание. Иоффе помахал рукой. Юрик прямо со шведской стенки показал два пальца, мол, «Виктория», победа. А вот старенькие и бровью не повели. Никто из них даже не взглянул в Ромину сторону.

Но Рому это не смутило. Он решил произнести речь во что бы то ни стало. А там будь, что будет.

– Я вот что хочу сказать, – произнес он с импровизированной кафедры, чувствуя, что правая нога его начинает дрожать мелкой дрожью. – Вот нам всем на актерском мастерстве говорят, что театр – это дело коллективное. И все мы с этим соглашаемся. И старенькие, и новенькие. Все типа согласны. Головами кивают, и все такое…

Рома заметил, что старенькие тоже начинают обращать на него внимание. Это придало ему уверенности. Впрочем, к правой ноге это не относилось. Она стала дрожать еще сильнее, и дрожание это передалось батуту.

– …Мы вот в театральный класс поступили, потому что хотели театром заниматься, – продолжал Рома громко. – Мы ни с кем ссориться не желаем. Мы дружить хотим. А вы здесь бойкот устраиваете! Какой тут может быть театр?

– Да заткнись ты! – отозвался Рогов, который сидел в полушпагате, пытаясь приплюснутым носом достать до коленки. Фраза обидная, но это было уже что-то. Бойкот был нарушен.

Нога дрожала, приводя в движение батут, Рома решил говорить по существу:

– Никто из нас не трогал твоего кошелька, Юля.

– Ты за всех не говори, – Юля Балта в этот момент стояла на руках, но ответила тем не менее с вызовом.

– Хорошо, – сказал Рома. – Я за себя скажу. Я твой кошелек не брал. Хотя видел, что он лежал в раздевалке. А потом обернулся, и его уже не было.

– Я тоже не брал кошелька, – сказал Иоффе, подтягивая и без того короткие тренировочные штаны.

– И я не брал, – сказал Мицкевич.

Алла Мирославская встала рядом с батутом, чтобы все ее хорошо видели, и произнесла звенящим голосом:

– Я тоже не брала!

Новенькие говорили по одному. Каждый заявил, мол, нет, я не брал.

Реакция стареньких последовала не сразу. Все-таки мириться гораздо сложнее, чем ссориться. Люди, начинающие ссоры, об этом, как правило, не задумываются.

Наконец Веролоев, один из стареньких, вышел в центр спортзала. Это был мальчик, который очень любил себя. Он всегда приходил на акробатику в белоснежном спортивном костюме. Всегда разминался напротив зеркала, чтобы любоваться своим отражением. И если бы, не дай бог, получилось так, что он сорвался со скалы в бездонную пропасть, Веролоев в полете обязательно вытащил бы расческу, чтобы причесать аккуратно подстриженные волосы.

– А Ясный промолчал, – сказал Веролоев, элегантно указывая на Юрика, висящего на шведской стенке.

– А чего это я оправдываться должен? – взорвался Юрик. – Я тоже не брал вашего кошелька. Я не вор!

Возмущенный Юрик спрыгнул со стенки. Но не на пол (что, безусловно, было ошибкой), а на батут, на котором стоял Рома.

Часть полотна спружинила, и он вылетел с батута, как пробка из бутылки детского шампанского. Добро бы, летел молча, понимая, что повлиять на ситуацию уже никак не получится. Нет. Рома в полете сучил ногами и орал так громко, что в раздевалке, за стенкой, тетя Лена отложила в сторону газету и прислушалась.

Подлетев под самый потолок, Рома словно завис в воздухе, а после рухнул на пол. В двадцати сантиметрах от стопки матов. После секундной паузы зал взорвался хохотом.

Смеялись все, и новенькие, и старенькие. Ева Иванова даже закашлялась от смеха, и Юля Балта подошла и похлопала ее по спине.

Юрик соскочил с батута и бросился к лежащему на полу Роме.

– Прости, Ром.

Лицо Ромы было пунцово-красным. Брови насупились. Нижняя губа совсем закрыла верхнюю. «О, набычился», – сказала бы его мама. Да, Рома «набычился». Он смертельно обиделся на весь свет. А больше всего он, конечно, обиделся на Юрика.

– Ром, я случайно, – повторил Юрик.

Но Рома не хотел ничего слышать. Он встал и, потирая бок, заковылял к выходу. Его хромота и выражение лица вызвали новый взрыв хохота.

На глазах у Ромы от обиды выступили слезы. Он ускорил шаг, подошел и рванул на себя дверь спортзала. Дверь оказалась закрытой.

Рома с силой дергал ручку двери, слыша, как за спиной крики и смех становятся громче. Нарастают, заполняют собой все вокруг, как жужжание огромных пчел, от которых невозможно спрятаться. Рома дернул ручку еще раз, вложив в рывок все силы. Но вновь почувствовал сопротивление. Отпустил ручку и увидел, что дверь открылась в другую сторону. Она вообще открывалась в другую сторону. На пороге стоял маленький кудрявый Нянькин.

– Зачем дверь-то ломать, я не понял?! – спросил он Рому недовольно, останавливая качнувшийся на шее секундомер.

Реплика учителя вызвала новый взрыв хохота. А Рома бросился вон из школы.

На следующий день он в театральную школу не пошел. Рома решил туда больше не возвращаться.

– Забери, пожалуйста, документы, – сказал он маме как бы между делом.

Мама, которая активно перемещалась по комнате, перенося стопки глянцевых журналов с места на место, остановилась и с удивлением посмотрела на сына.

– Тебе же нравилось.

– Нравилось. А теперь разонравилось, – ответил Рома, отводя взгляд.

– Рома, посмотри на меня.

Роме не понравилась ее просьба. Но мама настаивала:

– Рома, посмотри мне в глаза.

Рома подчинился. И снова случилось небольшое домашнее чудо. Мама словно увидела в его глазах события прошедшего дня.

– Тебя обидели, да?

«Как она это делает?» – подумал про себя Рома. А вслух сказал:

– Никто меня не обижал.

– Я знаю, – отозвалась мама и продолжила бессмысленное перекладывание журналов, – тебя обидели.

– Ничего подобного! – возразил ей Рома. – Просто в этой школе все дураки и идиоты.

– Прекрасно, – сказала мама, оставив журналы и закуривая сигарету. – Где в нашем городе находится школа для таких умных, как ты?

Рома начал выходить из себя:

– Хватит издеваться!

– И не думаю! Просто задала вопрос.

– Сыну плохо, – в такие моменты Рома говорил о себе в третьем лице и с нешуточным пафосом. – Сыну плохо, а она издевается! Не мать ты мне больше!

Услышав это заявление, мама попыталась скрыть улыбку. Такой подлости от родного человека Рома не ожидал.

– И ты тоже смеяться, да? Ну, давай, смейся! Смейся, если тебе весело!

Мама с трудом спрятала улыбку.

– Подожди, Ромочка, милый. Расскажи спокойно, что случилось.

И Рома рассказал. Конечно, не все сразу. Перескакивая с пятого на десятое. Сбиваясь и ругая жестоких одноклассников. Мама терпеливо выслушала сына. Задумалась. Взяла из пачки еще сигарету.

– Хватит курить, – буркнул Рома, – дышать нечем. Хочешь курить, купи нам с папой противогазы.

– Прости.