Тесс опускается на землю, держась руками за стену.

– Нам нужно покинуть город, – говорит она. – Здесь слишком опасно, Дэй. Ты это знаешь. В Аризоне и Колорадо будет безопаснее… да даже в Барстоу. Я не возражаю жить в пригороде.

«Да, да. Я знаю». Смотрю под ноги.

– Не пойми меня превратно. Я тоже хочу уехать.

– Но не уедешь. Я вижу это по твоему лицу.

Некоторое время мы молчим.

– Моя семья, Тесс, – наконец говорю я.

Она грустно мне улыбается.

– Как ты думаешь, кто тебя ищет? – помолчав, спрашивает Тесс. – Как они узнали, что мы находимся в секторе Лейк?

– Я не знаю. Возможно, это был аферист или уличный торговец, прознавший о проникновении в больницу. Может, они думают, что у нас много денег. Может, это был солдат. Или шпион. В больнице я потерял свой медальон… Не знаю, как они используют его, чтобы получить обо мне информацию, но всегда есть шанс.

– Что ты собираешься с этим делать?

Я пожимаю плечами. Рана от пули начинает ныть,

и для опоры я прислоняюсь к стене.

– Уж точно не собираюсь встречаться с этим человеком, кем бы он ни был… Но должен признать, мне любопытно, что он может рассказать. А что, если у него и правда есть лекарства?

Тесс смотрит на меня во все глаза. Такое же выражение лица у нее было, когда мы впервые встретились: смесь любопытства, надежды и страха.

– Что ж… Это не опаснее твоих безумных проделок в госпитале, верно?

Не знаю, то ли командир Джеймсон втайне мне сопереживает, то ли действительно чувствует потерю Метиаса, одного из самых перспективных солдат, но сейчас она помогает мне с организацией его похорон. Несмотря на то что раньше ни для кого из своих солдат такого не делала.

– Похороны должны быть под стать военному, – отвечает командир, когда я спрашиваю ее об этом. Говорить дальше она отказывается.

Как я и ожидала, погребение проходит по высшему разряду. Похороны членов состоятельных семей, таких как наша, всегда тщательно продуманы. Метиаса доставили в здание в стиле барокко, с высокими сводами и витражными окнами. Полы застлали белыми коврами, поставили белые столы, заставленные вазами с белой сиренью. Все одеты в белое. На мне изысканное белое платье. Парикмахер поднял мои волосы, оставив несколько завитков ниспадать на плечо. Прическа украшена белой розой. С ушей свисают жемчужные серьги, короткое жемчужное колье обхватывает мою шею. Я выбирала платье сама: с корсетом на лентах, шелковой верхней юбкой, драпированной сзади.

Длинные шелковые перчатки достигают локтей. Мои веки покрывают мерцающие белые тени, а ресницы окутаны белой тушью. Все вокруг лишено цвета, так же как моя жизнь теперь лишена Метиаса. Общую белизну комнаты нарушают лишь республиканские флаги за алтарем.

Метиас говорил, что так было не всегда. Белый цвет стал траурным после первых наводнений и стихийных бедствий. Он поведал мне об этом, когда я спросила, как проходили похороны наших родителей.

– Говорят, после первых наводнений, – рассказывал брат, – несколько месяцев с неба падал белый вулканический пепел. Мертвые и умирающие были окутаны им. Носить белое – значит помнить о мертвых.

Интересно, чем сейчас занят Дэй, во что он одет. Надо полагать, не в белое.

Я потерянно и бесцельно иду сквозь толпу гостей, отвечаю на слова соболезнования надлежащими фразами, к которым уже успела привыкнуть.

– Я так сочувствую вашей потере, – говорят все.

Я узнаю некоторых учителей Метиаса, его друзей-солдат и начальство. Они берут меня за руку и качают головой.

– Сначала ваши родители, а теперь и брат. Могу представить, как вам тяжело.

«Нет, не можете». Но я любезно улыбаюсь на слова соболезнования и киваю, ведь все желают мне только хорошего.

– Спасибо за добрые слова, – отвечаю я. – Уверена, Метиас гордился бы собой, зная, что отдал жизнь за свою страну.

Иногда я ловлю на себе восхищенный взгляд какого-нибудь поклонника, но не обращаю внимания. Я не нуждаюсь в подобном отношении. Мой сегодняшний вид предназначен не для них. Это красивое платье я надела лишь для Метиаса, чтобы без слов показать, как сильно его люблю.

Спустя некоторое время я сажусь за стол, накрытый белой скатертью, который стоит в передней части зала перед усыпанным цветами алтарем, где скоро соберутся люди, чтобы произнести надгробные речи для моего брата. Я с уважением склоняю голову перед флагами Республики. Потом мой взгляд устремляется к белому гробу. Отсюда мне плохо видно лежащего в нем человека, но я и не стараюсь присматриваться.

– Вы прекрасно выглядите, Джун.

Я поднимаю голову и вижу Томаса, который кланяется мне, а потом садится рядом. Свою военную форму он сменил на элегантный костюм с жилеткой и постриг волосы. Я улыбаюсь, но машинально. Сейчас мне вовсе не нужно, чтобы мной восхищались.

– Спасибо. Вы тоже.

Томас замечает выражение моего лица и внезапно широко раскрывает глаза.

– Это… Я имею в виду, что вы прекрасно выглядите, несмотря на случившееся.

– Я знаю, что вы имеете в виду, – касаюсь руки Томаса, чтобы успокоить его. Он криво улыбается. Хочет сказать что-то еще, но решает промолчать и неловко отводит глаза.

Требуется полчаса, чтобы все расселись по местам, а еще через полчаса официанты начинают разносить блюда. Я ничего не ем, нет аппетита. Командир Джеймсон садится напротив меня на противоположном конце нашего стола. Между ней и Томасом расположились трое моих одноклассников из Стэнфорда, с которыми я обмениваюсь натянутыми улыбками. По другую сторону от командира Джеймсон сидят трое военных, которых я не знаю. С другого бока от меня находится человек по имени Кайан. Он организует и курирует все Испытания в Лос-Анджелесе. Кайан присутствовал на моем Испытании. Он был знаком с нашими родителями, так что его присутствие вполне объяснимо… но почему он сидит рядом со мной?

Потом я вспоминаю, что, прежде чем мой брат присоединился к патрулю командира Джеймсон, Кайан был его наставником. Метиас его возненавидел.

А теперь этот человек хмурит кустистые брови и похлопывает меня по обнаженному плечу.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – спрашивает Кайан. Лицо его кривят шрамы: порез на переносице и еще один неровный след, который идет от уха до нижней части подбородка.

Мне удается изобразить улыбку.

– Лучше, чем ожидалось.

– Что ж, тогда я скажу.

Смех Кайана заставляет меня сжаться от страха.

Он осматривает меня с головы до ног.

– Это платье делает вас похожей на свежий зимний цветок.

Я из последних сил сохраняю на лице улыбку. «Спокойно, – говорю я себе. – Кайан – человек, с которым лучше не враждовать».

– Вы знаете, я очень любил вашего брата, – продолжает он с преувеличенной симпатией. – Помню Метиаса еще ребенком… вы бы его видели! Они с Томасом… – Кайан замолкает и поднимает одну бровь, глядя на Томаса, который краснеет и кивает, – бегали по гостиной ваших родителей в одних подгузниках, сложив ручонки как пистолеты… Они были рождены, чтобы пополнить наши отряды.

– Спасибо, сэр, – отвечаю я.

Кайан отрезает приличный кусок стейка и отправляет в рот.

– Во времена моего менторства Метиас был великолепен. Он вам когда-нибудь рассказывал?

В ту же секунду в моем сознании вспыхивает воспоминание. Дождливая ночь первого задания Метиаса. Они с Томасом взяли меня в сектор Танагаси, где я впервые съела миску эдаме (свинина, спагетти и булочки со сладким луком). Я помню их в полном обмундировании. Себя в грязных штанах и с растрепанными косичками. Томас меня дразнил, а Метиас молчал. Полы его мундира были запачканы кровью. Неделю спустя Метиас резко разорвал отношения с ментором, подал прошение, в результате чего его перевели в патруль командира Джеймсон.

Мне нужна лишь секунда, чтобы солгать, отвечая:

– Метиас говорил, что это секретная информация.

Кайан смеется.

– Хорошим парнем был Метиас. Великолепным учеником. Представьте мое разочарование, когда его включили в городской патруль. Мне он сказал, что недостаточно умен, чтобы быть судьей на Испытаниях и разбираться с результатами детей, которые его прошли. Сама скромность. Метиас всегда был гораздо умнее, чем сам думал. Прямо как вы.