У нас нет недостатка в препятствиях, которые мы должны преодолеть, чтобы человечество не погибло, и победа над ними поистине достаточно трудна, чтобы поставить каждого из нас в надлежащую ситуацию преодоления препятствий. Довести до общего сведения существование этих препятствий — вот безусловно выполнимая задача, которую должно ставить себе воспитание.

Некоторые способы социального поведения приносят пользу сообществу, но вредны для индивида. Объяснение возникновения и тем более сохранения таких способов поведения из принципов мутации и отбора представляет, как недавно показал Норберт Бишоф, трудную проблему. Если бы даже возникновение «альтруистических» способов поведения могло быть объяснено не очень понятными процессами группового отбора, в которые я не буду здесь углубляться, то все же возникшая таким образом социальная система неизбежно оказалась бы неустойчивой. Если, например, у галок[Coloeus monedula L.) возникает защитная реакция, при которой каждый индивид в высшей степени храбро вступает за схваченного хищником собрата по виду, то легко понять и объяснить, почему группа, члены которой ведут себя таким образом, имеет больше шансов на выживание, чем группа, где такого поведения нет. Что, однако, препятствует появлению внутри группы таких индивидов, у которых реакция защиты товарищей отсутствует. Мутации выпадения функций вполне вероятны и рано или поздно непременно происходят. И если они относятся к альтруистическому поведению, о котором шла речь, то для затронутого ими индивида они должны означать селекционное преимущество, если допустить, что защищать собратьев по виду опасно. Но тогда подобные «асоциальные элементы», паразитируя на социальном поведении своих ещё нормальных собратьев, рано или поздно должны были бы составить в таком обществе большинство. Разумеется, все это верно лишь для таких общественных животных, у которых функции размножения и социальной работы не разделены между различными индивидами, наподобие «государственных» насекомых, у которых указанной выше проблемы нет, так что, возможно, именно по этой причине «альтруизм» рабочих и солдат принимает у этих насекомых столь крайние формы.

Мы не знаем, что препятствует разложению сообщества социальными паразитами у общественных позвоночных. Трудно, в самом деле, представить себе, чтобы, скажем, галка возмутилась «трусостью» асоциального субъекта, не принимающего участия в реакции защиты товарища. «Возмущение» асоциальным поведением известно лишь на относительно низком и на самом высоком уровне интеграции живых систем, а именно в « государстве» клеток и в человеческом обществе. Иммунологи обнаружили тесную и весьма знаменательную связь между способностью к образованию антител и опасностью появления злокачественных опухолей. Можно даже утверждать, что образование специфических защитных веществ вообще было впервые «изобретено» под селекционным давлением, какое могли испытывать лишь долгоживущие и, прежде всего, долго растущие организмы, которым всегда угрожает опасность возникновения при бесчисленных делениях клеток опасных «асоциальных» клеточных форм вследствие так называемых соматических мутаций. У беспозвоночных нет ни злокачественных опухолей, ни антител, но оба эти явления сразу же возникают в ряду живых организмов уже у самых низших позвоночных, круглоротых или циклостом, к которым относится, например, речная минога. Вероятно, все мы уже в молодости умирали бы от злокачественных опухолей, если бы наше тело не выработало, в виде реакций иммунитета, своеобразную «клеточную полицию», своевременно устраняющую асоциальных паразитов.

У нас, людей, нормальный член общества наделён весьма специфическими формами реакций, которыми он отвечает на асоциальное поведение. Оно «возмущает» нас, и самый кроткий из людей реагирует прямым нападением, увидев, что обижают ребёнка или насилуют женщину. Сравнительное исследование правовых структур в различных культурах свидетельствует о совпадениях, доходящих до подробностей и не объяснимых культурно-историческими связями. Как говорит Гёте, «никто уже не вспоминает о праве, что родится с нами». Но, конечно, вера в существование естественного права, независимого от законодательства той или иной культуры с древнейших времён связывалась с представлением о сверхъестественном, непосредственно божественном происхождении этого права.

По замечательному совпадению, как раз в тот день, когда я начал писать эту главу, я получил письмо от специалиста по сравнительному праву Петера Г. Занда, из которого приведу следующую цитату: «В современных исследованиях в области сравнительного права все больше внимания уделяется структурному сходству между различными правовыми системами мира (например, можно сослаться на недавно опубликованный коллективный проект Корнельского университета „Common Core of Legal Systems“[26]). Чтобы объяснить довольно многочисленные совпадения, были предложены до сих пор три главных концепции: метафизическая концепция естественного права (соответствующая витализму в естествознании), историческая (обмен идеями путём взаимного проникновения и контакта между различными правовыми системами, т е. поведение, усвоенное посредством имитации) и экологическая (приспособление с внешней среде, соответственно к инфраструктуре, т. е. формы поведения, усвоенные благодаря общему опыту). В последнее время к ним присоединилось психологическое объяснение, которое выводит общее «правовое чувство» (инстинктивное понятие) из типичного опыта детства, с прямой ссылкой на Фрейда (это относится прежде всего к проф. Альберту Эренцвейгу из Беркли с его «психоаналитической юриспруденцией»). Существенно в этом новом направлении то, что оно сводит социальное явление «права» к индивидуальным структурам, а не наоборот, как традиционная теория права. Но, как я полагаю, достоин сожаления тот факт, что и это направление все ещё уделяет исключительное внимание усвоенным способам поведения и пренебрегает возможными врождёнными способами поведения в области права. Читая собрание Ваших сочинений (не всегда лёгких для юриста), я твёрдо убедился, что в этом таинственном «правовом чувстве» (а надо сказать что эти слова широко употреблялись в старой теории права, хотя и без объяснения) следует видеть типичные врождённые формы поведения».

Я вполне разделяю этот взгляд, отдавая себе, конечно, отчёт в том что его убедительное доказательство связано с большими трудностями, на них также указывает проф. Занд в своём письме. Но что бы ни выявило будущее исследование филогенетических и культурно-исторических источников человеческого правового чувства, можно считать твёрдо установленным научным фактом, что вид Homo sapiens обладает высокодифференцированной системой форм поведения, служащей для искоренения угрожающих обществу паразитов и действующей вполне аналогично системе образования антител в государстве клеток.

В современной криминологии также ставится вопрос, в какой степени преступное поведение может быть объяснено генетическим выпадением врождённых форм социального поведения и реакций торможения и в какой мере оно происходит от нарушений в культурной передаче социальных норм. Решение этого вопроса, хотя и столь же трудное, как в теории права, имеет здесь, однако, гораздо большее практическое значение. Право есть право, в следовать ему нужно независимо от того, возникла ли его структура филогенетическим или культурно-историческим путём. Однако при вынесении приговоре преступнику важно знать, обусловлен его дефект генетически или же происходит от воспитания; от этого существенно зависят перспективы сделать его снова терпимым членом общества. Я не хочу сказать, что генетические отклонения не могут быть исправимы с помощью целесообразной тренировки: как сообщает Кречмер, некоторые лептосомы[27], занимаясь гимнастикой с подлинно последовательностью[28], сумели искусственно приобрести почти атлетическую мускулатуру. Если бы все филогенетически запрограммированное ipso facto[29] не поддавалось влиянию обучения и воспитания, то человек был бы безответственной игрушкой своих инстинктивных побуждений. Предпосылка любого культурного сожительства людей состоит в том, что человек способен укрощать свои побуждения, к этому сводится вся истина, заключённая в проповедях аскезы. Но господство разума и ответственности не безгранично. Его едва хватает и здоровому, чтобы он мог занимать своё место в культурном обществе. Между тем — пользуясь моим старым сравнением — можно сказать, что душевно здоровый человек и психопат различаются между собой не больше, чем люди с компенсированным и декомпенсированным пороком сердца. Человек, как удачно сказал Арнольд Гелен, по своей природе, т е. по своему филогенезу, есть культурное существо. Иными словами, его инстинктивные побуждения и культурно обусловленное, ответственное владение ими составляют единую систему, в которой функции обеих подсистем точно согласованы друг с другом. Небольшой недостаток или избыток с той или другой стороны приводит к нарушению гораздо легче, чем думает большинство людей, склонных верить во всемогущество человеческого разума и обучения. И, к сожалению, человек, по-видимому, лишь в весьма незначительных пределах способен компенсировать такие нарушения, тренируя свою власть над собственными побуждениями.