Боюсь, я не могу разглашать эту информацию, — чуть не плача, ответил доктор.

— Понимаю, — Эмми выглядела удрученной. Но уже через секунду она неожиданно подалась вперед и наклонилась над столом, выставив на обозрение Сергея глубокий вырез белой блузки, и интимным голосом добавила: — Но мы же никому об этом не скажем. Это будет нашим маленьким секретом.

Бедняга в ужасе перевел взгляд на меня, ища поддержки, но я остался глух к его страданиям, и он сдался:

— Что бы вы хотели узнать?

Эмми мельком посмотрела в мою сторону, давая понять, что настала моя очередь вступить в разговор.

Просто расскажите нам о болезни детей, которая так распространена в вашем городе, — по-деловому начал я. — Ею болеет определенная категория детей или это не имеет значения? Можно ли ее выявить на ранних стадиях? Каковы симптомы? Ну и так далее, — пока врач не опомнился, я обрушил на него шквал вопросов.

Болезнь носит название синдром Глухарева, — степенно отвечал Сергей, а я отметил про себя, что это имя врача, которому принадлежит кабинет. — Впервые Анатолий Александрович выявил ее сорок лет назад. Это генетическое заболевание, связанное с изменениями в хромосомах. Его нельзя распознать до тех пор, пока не начинают проявляться симптомы. — Мы с Эмми слушали, не перебивая, так как боялись, что поток от-кровений молодого врача может внезапно иссякнуть. — Первые симптомы появляются года в три-четыре, до этого дети абсолютно нормальны. Физически это проявляется в анемии и затрудненном пищеварении. Дети часто отказываются от обычной пищи, предпочитая только богатые красными кровяными тельцами продукты. Например, печенку, говяжий язык, сердце. При этом они едят их в сыром виде. Есть еще и психологический аспект болезни. И он намного опаснее.

А вот с этого места поподробнее, пожалуйста, — попросил я.

Дети теряют интерес к привычным забавам. Они становятся агрессивными, я бы даже сказал, жестокими. Иногда это выливается в насилие над животными, — скрупулезно перечислял симптомы Сергей Михайлович. — Они перестают общаться со сверстниками, замыкаются в себе. В период полового созревания агрессия возрастает, и нам приходится изолировать таких детей.

Изолировать?

Да, — подтвердил врач, — существует закрытый пансионат специально для таких больных. Но вход туда запрещен, — нервно добавил он, косясь на Амаранту.

Разумеется, — кивнула девушка.

Вид доктора стал так суров, что я понял: больше мы ничего из него не вытянем. Кажется, ему удалось справиться с первым потрясением, которое вызвала у него Эмми, и он снова некстати вспомнил о врачебной этике.

Вам надо поговорить с доктором Глухаревым, — в подтверждение моей догадки заявил Сергей, — он гораздо лучше меня осведомлен в этом вопросе.

Так мы и поступим, — не стала спорить Эмми. Она, видимо, тоже почувствовала, что еще раз трюк с вырезом не пройдет. — Спасибо, что уделили нам время. До свидания, — вежливо попрощалась девушка уже без всякого жеманства.

Мы покинули принадлежащий так и не встреченному нами доктору Глухареву кабинет. Надев плащ и плотнее надвинув на глаза капюшон, Эмми вышла на улицу, где безгранично царило солнце.

Еще в поликлинике стало заметно: Амаранту что-то тревожило, но она хранила молчание, и я решил вмешаться:

— Есть мысли?

— Тебе не показалось странным, что у детей такие необычные гастрономические пристрастия? — обернувшись ко мне, спросила Эмми.

Я задумался над вопросом. Действительно, из головы совсем вылетело замечание врача о том, что заболевшие ребята проявляют интерес к еде, содержащей большое количество эритроцитов, а проще говоря, красных кровяных телец. Первая ассоциация, конечно, была связана с вампирами. Именно они питают страсть к этому источнику жизни. Можно было бы предположить, что дети являются неким переходным звеном от человека к вампиру, проходят, так сказать, стадии превращения, если бы не одно «но»: процесс превращения в вампира длится несколько дней, никогда не растягиваясь на годы. Обычному человеку достаточно выпить несколько капель крови вампира, чтобы навсегда утратить свою человеческую сущность. К тому же дети не боятся солнечного света, что совсем уж невозможно, если речь идет о кровопийцах.

Ты подумал о вампирах? — угадала ход моих мыслей Эмми.

Да, но это не они. Нельзя становиться вампиром постепенно, в течение долгих лет. Или я чего-то не знаю? — обратился я к девушке как к эксперту по вурдалакам.

В таком случае мне тоже многое неизвестно, ведь я ни разу не слышала о таком способе.

Так и не придя ни к какому заключению, мы вернулись в гостиницу, где нас ждал изнывающий от любопытства Димка. Пришлось рассказывать все ему в мельчайших подробностях, и он не меньше нашего удивился такому описанию болезни.

Общий мозговой штурм ничего не принес. Единственное, в чем мы были уверены, так это в том, что вампиры пусть и косвенно, но все-таки имеют отношение к этому делу. Правда, мы так и не поняли, какое именно.

Наше оживленное обсуждение прервал звонок моего мобильного телефона. Не нужно было брать трубку, чтобы понять: это отец. Первым делом мы подумали, что он звонит, чтобы попросить нас приехать.

— Хочешь, я с ним поговорю? — предложила Эмми.

— Спасибо, но лучше я сам, — отклонил я ее предложение. Я помнил обещание, данное папе, и не собирался выкручиваться, отдаляя неизбежное. Если он скажет, что мы ему нужны, мы сегодня же отправимся в путь. Взяв трубку, нажал на кнопку ответа и напряженно поздоровался. — Привет, пап!

Влад, сынок, как у вас там дела? — раздался из динамика уверенный отцовский голос.

Все в порядке. А ты сам как? Суккуб не появился? — спросил я с замиранием сердца.

Пока нет, так что можете расслабиться, — в папином голосе слышалась насмешка. — Представляю, как вы все там напряглись, увидев, кто звонит.

Я довольно улыбнулся и сделал остальным знак, что все в порядке и нас не ожидает скорый отъезд.

Как ваше дело? — между тем спросил папа.

Продвигается, — туманно ответил я, но его это, похоже, не удовлетворило.

Я вообще-то жду подробного отчета.

Ничего не оставалось, как пересказать отцу все наши приключения, начиная с момента его отъезда. Папа слушал внимательно, не перебивая, лишь изредка хмыкая в любопытных местах. Почему-то его особенно заинтересовала считалочка, пришлось передать трубку Эмми, и она продиктовала стишок отцу.

Попробую что-нибудь о ней выяснить, — заверил папа, пробормотав еле слышно: — Она кажется мне смутно знакомой.

Что? — переспросил я.

Ничего, — уже более беспечно произнес отец, — всего лишь мысли вслух. Ну, звоните, если что. — Попрощавшись, он повесил трубку.

Зачем ему понадобилась эта жуткая считалка? — спросил Дима.

Похоже, он где-то ее слышал, — пожал я плечами. — Только вспомнить не может.

— Я бы такое не забыл, — протянул излишне впечатлительный брат.

Лично мне стишок не казался чем-то выдающимся. Страшилка как страшилка, дети знают множество таких. Она не наводила на меня такой ужас, какой испытывал Дима. Не исключаю, причина в том, что я знал ее только со слов Эмми. Возможно, когда считалочку произносит ребенок, она производит более сильное впечатление. Но одно то, что стишок заинтересовал отца, говорило о его значимости, и я решил, что пока рано сбрасывать его со счетов.

К тому моменту, как мы закончили разговор о смысле и предназначении стиха, за окном стемнело, и Дима заторопился к себе в номер. Я же за прошедший день порядком устал, так что собирался принять душ и завалиться спать.

Выйдя из ванной комнаты, увидел, что Эмми снова куда-то собирается. Она переоделась в свободное мини-платье и, казалось, ждала только меня, чтобы поставить в известность о своем уходе.

Опять направляешься на прогулку? — поинтересовался я равнодушно.

Я все равно не сплю, так что лучше пройдусь по городу. Может быть, узнаю что-нибудь новое, — туманно ответила девушка.

Я с тобой, — пробормотал я, подавив зевоту.