Взяв шляпу и трость, он вышел на улицу. Часть пути до Сити он собирался пройти пешком.

— «Дочь короля Испании, — напевал он, поворачивая на Слоун-стрит, — приехала ко мне…» — Мартин разглядывал витрины, мимо которых шел. В них было множество летних платьев, воздушных нарядов из зеленого шелка и газа, стайки шляпок на шестиках. — «…чтоб увидать на дереве серебряный орех».

Что еще за серебряный орех на дереве? — думал он. Вдалеке шарманка играла задорную джигу. Шарманка крутилась и крутилась, перемещаясь туда-сюда, как будто старик шарманщик танцевал под свою музыку. Хорошенькая служанка взбежала по ступеням и дала старику монетку. Его угодливое итальянское лицо сморщилось, он сорвал с головы шляпу и поклонился девушке. Она улыбнулась в ответ и скрылась в своей кухне.

— «…чтоб увидать на дереве серебряный орех», — мурлыкал Мартин, заглядывая за заборчик в кухню, где сидели служанки. Их компания выглядела очень уютно, на кухонном столе стоял заварочный чайник, лежали хлеб и масло. Трость Мартина виляла туда-сюда, как хвост жизнерадостного песика. Все люди казались ему беспечными и легкомысленными, они выпархивали из домов и фланировали по улицам, раздавая монетки шарманщикам и нищим. У всех были деньги, чтобы их тратить. Женщины собирались у стеклянных витрин. Мартин тоже остановился и стал смотреть: на игрушечный кораблик, на ящички с рядами сверкающих серебряных флаконов. Кто же все-таки написал эту песенку о дочери короля Испании, которую пела Пиппи, когда протирала ему уши противной мокрой фланелью? Она сажала его к себе на колени и каркала хрипло-дребезжащим голосом: «Дочь короля Испании приехала ко мне, чтоб увидать…» Внезапно ее колено опускалось, и Мартин падал на пол.

А вот и площадь Гайд-Парк-Корнер. Здесь было оживленное движение. Повозки, автомобили, моторные омнибусы текли рекой с холма. На деревьях Гайд-парка виднелись зеленые листочки. Авто с жизнерадостными дамами в светлых платьях уже въезжали в ворота. Все торопились по своим делам. Кто-то, заметил Мартин, написал розовым мелом на воротах Эпсли-Хауза: «Бог есть любовь». На это нужна недюжинная храбрость, подумал он, — чтобы написать «Бог есть любовь» на воротах Эпсли-Хауза, когда в любой момент тебя может сцапать полицейский. Но вот подошел его омнибус. Мартин взобрался на второй этаж.

— До Святого Павла, — сказал он, протягивая кондуктору мелочь.

Омнибусы кружили и вились в безостановочном водовороте вокруг ступеней собора Святого Павла. Белая статуя королевы Анны будто главенствовала над этим хаосом, была его центром, как ось у колеса. Казалось, она направляет движение своим скипетром, руководит человечками в котелках и пиджаках, женщинами с чемоданчиками, повелевает повозками, грузовиками и моторными омнибусами. То и дело от толпы отделялись фигурки и поднимались по ступеням в церковь. Двери собора открывались и закрывались без перерыва. Иногда наружу вырывались приглушенные звуки органной музыки. Голуби ходили вразвалку, воробьи порхали. Вскоре после полудня старичок с бумажным пакетом занял свое место на средних ступенях собора и принялся кормить птиц. Он держал кусок хлеба в протянутой руке. Его губы шевелились. Казалось, он улещивает, уговаривает птиц. Почти сразу его окружил ореол хлопающих крыльев. Воробьи усаживались ему на голову и на руки, голуби ковыляли у его ног. Небольшая толпа собралась, чтобы посмотреть, как он кормит воробьев. Старик разбрасывал хлеб вокруг себя. Затем воздух задрожал. Большие часы, а с ними вместе и все часы города, как будто собрались с силами, как будто издали предупреждающее ворчание. Наконец грянул удар. «Час дня», — означала громогласная весть. Все воробьи поднялись в воздух. Даже голуби перепугались: некоторые из них совершили короткий облет вокруг головы королевы Анны.

Когда затихли последние отголоски удара, Мартин вышел на открытое пространство перед собором.

Он пересек проезжую часть и встал, прислонившись спиной к витрине магазина, глядя вверх на огромный купол. У него было удивительное чувство, будто составные части его тела пришли в движение и, сложившись заною — в соответствии с гармонией здания, — замерли. Эта перемена пропорций восхищала его. Он жалел, что не стал архитектором. Он стоял, прижавшись спиной к витрине, и старался проникнуться ощущением всего собора в целом. Но это было трудно из-за сновавших мимо людей. Они натыкались на него, задевали. Был час пик: служащие из Сиги спешили на обед. Они срезали углы по ступеням собора. Голуби взлетали и садились. Мартин начал подниматься по ступеням, глядя на то и дело открывающиеся и закрывающиеся двери. Как надоедливы эти голуби, подумал он, — мешаются под ногами. Он медленно шел наверх.

«Кто это? — подумал он, увидев девушку, которая стояла у одной из колонн. — Что-то знакомое…»

Ее губы шевелились — она говорила сама с собой.

«Это же Салли!» — осенило Мартина. Он заколебался: заговорить с ней или нет? Чье-нибудь общество сейчас не помешало бы: ему надоело быть наедине с собой.

— О чем задумалась, Сэл? — спросил он, хлопнув ее по плечу.

Она обернулась; выражение ее лица мгновенно изменилось.

— Как раз о тебе, Мартин! — воскликнула Салли.

— Вот уж неправда.

Они пожали руки.

— Стоит мне о ком-то подумать, он всегда появляется. — Она сделала характерное для нее переминающееся движение и стала похожа на взъерошенную курицу, тем более что была одета в пальто немодного покроя. Они постояли немного на ступенях, глядя вниз на многолюдную улицу. Двери собора в очередной раз открылись, оттуда вылетели аккорд органной музыки и неясное бормотание священника. За дверями был церковный полумрак.

— Так о чем же ты… — начал Мартин, но не договорил. — Идем-ка пообедаем, — предложил он. — Приглашаю тебя в здешний мясной ресторан. — И он повел Салли вниз по лестнице, а потом по узкому переулку, запруженному телегами, на которые грузчики бросали из складов коробки.

Мартин и Салли толкнули крутящиеся двери и вошли в ресторан.

— Сегодня много посетителей, Альфред, — приветливо заметил Мартин, когда официант принимал его пальто и шляпу и устраивал их на вешалке. Мартин знал официанта, потому что часто здесь обедал, и официант знал его.

— Очень много, капитан, — сказал тот.

— Ну, — проговорил Мартин, садясь, — что будем есть?

От столика к столику на тележке катали большой коричневато-желтый кусок мяса с костью.

— Это, — сказала Сара, указав рукой.

— А пить? — Мартин взял винную карту и стал ее изучать.

— Пить? Напитки выберешь ты. — Сара сняла перчатки и положила их на красновато-коричневую книжечку — явно молитвенник.

— Напитки выберу я, — согласился Мартин. Интересно, подумал он, страницы молитвенников всегда бывают украшены золотой и красной краской? Он выбрал вино. — И что же ты делала, — спросил он, отпустив официанта, — у собора Святого Павла?

— Слушала богослужение.

Сара огляделась. В зале было жарко и многолюдно. Стены были покрыты золотыми листьями, инкрустированными по коричневому фону. Люди постоянно проходили мимо, входили, выходили. Официант принес вино. Мартин наполнил бокал Сары.

— Не знал, что ты посещаешь службы, — сказал он, посмотрев на молитвенник.

Сара не ответила. Она все смотрела вокруг, на входящих и выходящих людей, и понемногу отпивала вино. На ее щеках начал проступать румянец. Она взяла нож и вилку и принялась за превосходную баранину. Несколько минут ели в молчании.

Мартину хотелось разговорить ее.

— И что же, Сэл, — спросил он, дотронувшись до книжечки, — ты в этом находишь?

Она открыла молитвенник наугад и начала читать со своей обычной интонацией:

— «Непостижим Отец, непостижим Сын…»[45]

— Тихо! — прервал ее Мартин. — Люди слышат.

Из уважения к нему она стала вести себя, как дама, пришедшая в ресторан обедать с кавалером.

— А что ты делал у собора? — спросила Сара.