Кроме того, мне очень недоставало мамы, Юры и Нины. Когда они приедут в Москву? Где будут жить, если я до сих пор не подыскала им жилья? Но в ответ на все мои вопросы Зоя лишь целовала меня и просила ни о чем не беспокоиться.

— Придет время, и все образуется. Правительство обязательно даст им квартиру. Я не думаю, что они приедут раньше лета, ведь Юра и Нина учатся, а у Александры работа.

Я безоговорочно верила ей, хотя что, собственно, я о ней знала? Только то, что она мамина сестра. Она говорила, что раньше была актрисой, а потом какое-то время не работала, но надеется, что, как только получит необходимые документы, снова будет сниматься в кино.

Беда, что на это требуется время, уж очень много людей оказались сейчас в таком же положении и ждут, как и я, документов.

Как правило, Зоя приходила около четырех, после моего возвращения из школы. Уже два месяца, как я жила в Москве. И вот однажды Зоя не пришла. Меня это ничуть не обеспокоило. Наверно, что-то задержало ее.

А тут еще тетя Клава велела отложить учебники и подойти к ней. Я подошла.

— Мне надо поговорить с тобой. Тебя никогда ничего не удивляло в тете Зое? Совсем ничего?

Я осторожно ответила:

— Нет, — не очень понимая, куда она клонит. Если я поделюсь с ней своими мыслями о тете Зое, она либо рассердится, либо сочтет меня сумасшедшей.

Тетя Клава взяла меня за руку.

— Не стану посвящать тебя во все подробности, на мой взгляд, ты еще не доросла до них. Но одно ты должна знать: все эти годы, что ты не виделась с тетей Зоей, она вовсе не жила в маленьком городке. Она провела их в тюрьме. Куда попала по ошибке.

Я ждала. По тому, как она сжала мою руку, я поняла, что это еще не все.

— Ты была совсем крошкой, а она сидела в тюрьме и не могла сама растить тебя, потому тебя и взяла к себе Александра. На самом деле Александра не твоя мама. Она твоя тетя. Твоя мама — Зоя.

Я молчала. Тетя Клава внимательно смотрела на меня.

— С тобой все в порядке? Ты все поняла?

Я кивнула.

— Да, в порядке. Мне кажется, я уже давно догадывалась об этом.

— Каким образом?

— Сама не знаю. Наверно, почувствовала.

Я все еще сидела рядом с тетей Клавой, когда раздался стук в дверь. Тетя Клава пошла открывать. На пороге стояла Зоя, нервно переводя обеспокоенный взгляд с меня на тетю Клаву.

Я поднялась:

— Мама.

Она бросилась ко мне, обняла, и мы обе разревелись. А когда чуть-чуть пришли в себя, она спросила, заглядывая мне в глаза:

— Все хорошо?

— Я очень люблю тебя, — ответила я и поцеловала.

Спустя какое-то время я спросила ее об отце, и она ответила, что он герой войны, русский летчик и его сбили в бою. В тот момент ее ответ вполне меня удовлетворил.

Когда Александра с Ниной и Юрой вернулись в Москву, мы поселились все вместе в квартире, которую им предоставили. Каждый раз, стоило мне назвать Александру мамой, между сестрами вспыхивала ревность. Зоя никак не могла перенести, что я называю Александру именем, которое по праву безраздельно принадлежит только ей.

— У тебя двое детей, Александра, неужели тебе мало, что они зовут тебя мамой? А Виктория — моя, и только моя.

Александра лишь пожимала плечами.

— Что ты хочешь, Зоя? Ведь она выросла, не зная другой матери. Как же она может называть меня по-другому?

Я нашла, как мне казалось, хороший выход: продолжала звать Александру мамой, а Зою стала звать мамулей. Но Зоя так никогда и не смирилась с мыслью, что слово «мама» принадлежит не ей одной.

Наконец пришли Зоины документы, и мы с ней переехали в ту квартиру на набережной Тараса Шевченко, где и прошли последующие годы моей жизни: две комнаты и крохотная кухонька. А мамуля стала снова сниматься. Студия «Ленфильм» предложила ей роль в картине «Медовый месяц», где она выступила уже в новом для себя амплуа — в комедийной роли женщины средних лет. Время, когда она играла лирических героинь, ушло в прошлое.

Картина и мамуля имели большой успех. Карьера мамули стала снова набирать темп.

ЗОЯ

Какое счастье снова работать! Но резкий переход от ролей лирических героинь к ролям матерей, тетушек и характерных персонажей оглушил словно шок. Сказывалось отсутствие промежуточного периода. В тюрьму ушла лирическая героиня, а из тюрьмы вышла характерная актриса. На нее всей тяжестью навалился возраст, чему в немалой степени способствовали встречи с поклонниками ее таланта. Так, однажды к ней на улице подошла какая-то женщина.

— Вы ведь Зоя Федорова? — спросила она.

Зоя утвердительно кивнула.

— Мне так и показалось, только выглядите вы как-то старо.

Зоя посмотрела на нее. Неужели она намеренно так жестока? Нет, вряд ли.

— С моего последнего фильма прошло уже почти десять лет.

Женщина кивнула.

— И морщин у вас что-то очень уж много.

— Верно, — сказала Зоя. — Но десять лет — это десять лет. Уверяю вас, если бы вы сегодня увидели себя такой, какой были десять лет назад вы вряд ли узнали бы себя.

Женщина снова согласно кивнула головой, словно Зоя изрекла на редкость мудрую мысль.

Собственно, ее угнетал не сам возраст, как таковой. Тщеславие такого рода было ей чуждо. Она скорбела об утраченном времени не потому, что оно невозвратно пропало для карьеры, а потому, что так долго была лишена возможности наблюдать Викторию в детстве. Когда она вновь обрела своего ребенка, Виктории было уже девять. Потом десять, одиннадцать, двенадцать лет. Время неумолимо ускоряло свой бег, у нее на глазах девочка начала превращаться в девушку. Она вытянулась, черты лица изменились, начала чуточку округляться грудь. Уже сейчас можно было с уверенностью сказать, что она вырастет красавицей. И все же Зоя с негодованием отметала мысль, что время детства навсегда ушло. В этом была какая-то горькая несправедливость.

Зоя сама чувствовала, что в заботах о Виктории сильно перебарщивает, однако ничего поделать с собой не могла. Ей выпало так мало времени провести с дочерью, и вот теперь то же время постепенно отнимает у нее Викторию, усиливая стремление девочки к независимости, что в один прекрасный день навсегда разлучит ее с матерью.

Когда Виктории исполнилось тринадцать, Зою охватила тревога иного рода. Что станется с дочерью, если с ней самой что-нибудь случится? Эта мысль неотступно сверлила мозг.

До ареста Зоя как нечто само собой разумеющееся воспринимала свое отменное здоровье. Но после страшных лет, проведенных в тюрьме, она всерьез стала о нем беспокоиться. То там, то тут что-то болело. В сырую погоду нестерпимо ломило колени. Серьезную тревогу вызывали легкие — дни в карцерах Владимирки не прошли для нее даром.

Ее угнетала мысль, что она умрет прежде, чем вырастет Виктория. И все чаще и чаще вспоминала Джексона Тэйта, даже не подозревавшего, что у него есть дочь. Если существует хоть какая-то возможность, он должен узнать об этом. Тот Джексон Тэйт, которого она знала и любила, хотел бы знать все, хотел бы заботиться о своем ребенке. Если, конечно, он жив.

Зоя попыталась воссоздать в памяти облик Джексона. Но все попытки оказались тщетными. Американец в морской форме — какой у него, кстати, был чин? — с коротко подстриженными волосами.

Ничего больше не припоминалось — как же ей отыскать его в той далекой Америке? Если б у нее был хоть один знакомый американец, которому она могла бы довериться! Но теперь у нее уже не было знакомых американцев.

У кого они наверняка были, так это у Зинаиды Сахниной. Она жила в том же доме, что и Зоя, и они подружились. А работала Зина в гостинице «Украина», где останавливались многие приезжающие в Москву иностранцы, дежурной на пятом этаже. Наверняка Зина могла найти среди них кого-то заслуживающего доверия.

Но вот вопрос: можно ли доверять самой Зинаиде? НКВД упразднили, но его место занял КГБ, и ни для кого не секрет, что все дежурные по этажу в московских гостиницах являются осведомителями и обязаны докладывать о проживающих на их этажах: кто их посещает, когда они приходят домой, когда уходят. Просьба о помощи может обернуться большой бедой.