— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.

Это потрясло Зою. Как же давно, Боже, как давно к ней никто не обращался подобным образом.

— Что происходит? — спросила она.

— Весьма вероятно, что ваш приговор будет изменен, — ответил он. — Ваше дело подлежит пересмотру.

Он протянул руку и вытащил из-за спины старую толстую папку, поверх которой по-прежнему красовался американский флаг. Зоя охнула. Он улыбнулся.

— Не отчаивайтесь. Я уже ознакомился с вашим делом. Нам предстоит изучить основные пункты выдвинутых против вас обвинений, а вам придется дать мне необходимые объяснения. Я запишу их, и дело будет пересмотрено, а уж потом поглядим. К сожалению, на это уйдет время. Начнем завтра утром.

Он встал, давая понять, что разговор окончен. Зоя медлила уходить.

— Простите, но если вы так добры, не можете ли вы мне сказать, что случилось с моей семьей?

Терехов заглянул в досье.

— Вашу сестру Александру приговорили к пожизненной ссылке. Сейчас она в Петропавловске, в Казахстане. Вместе с ней ее дети — Нина и Юра, а также девочка по имени Виктория.

— К пожизненной?

Он пожал плечами.

— Ее сослали за ваши преступления. Если изменят ваш приговор, изменят и ее. Кто знает?

Зоя кивнула.

— А моя сестра Мария?

Он помолчал, прикуривая сигарету.

— К сожалению, о ней у меня плохие новости. Вашу сестру Марию приговорили к десяти годам трудовых лагерей. Ее направили на север, в Воркуту, на кирпичный завод. Она умерла в 1952 году.

Зоя изо всех сил закусила губу. Бедная Мария. Она никогда не отличалась крепким здоровьем. Работа на кирпичном заводе в трудовом лагере! Мария, которая за всю жизнь не обидела и мухи. Чтобы не разрыдаться, Зоя впилась ногтями в ладони.

День за днем она встречалась с Тереховым, и они снова и снова обсуждали все детали дела, начиная с ее первой встречи с Джексоном Тэйтом. Но на сей раз все было по-другому. Терехов, как правило, задавал вопрос и, выслушав ответ Зои, записывал его. Он никогда не подвергал сомнению правдивость ее слов. Время от времени он кивал головой, говоря:

— Понимаю, понимаю. Так вот, значит, как оно было.

Они продвигались вперед так медленно, что Зоя уже начала отчаиваться: придет ли этому когда-нибудь конец? И вот однажды, завершая разговор, Терехов улыбнулся и сказал:

— Не отчаивайтесь. Надеюсь, все будет так, как вы мечтаете.

Вернувшись в камеру, Зоя задумалась над его словами. Несомненно, они означают, что ее оправдают и освободят.

Это произошло 23 февраля 1954 года — это число назвал ей Терехов, как только она переступила порог его кабинета.

Первым, что пришло ей в голову, была мысль о том, что за время, пока она сидела в тюрьме, Виктории исполнилось девять лет.

— Зачем вы назвали мне сегодняшнее число?

— Сначала сядьте, — ответил Терехов, подвигая ей стул. — Хочу сказать вам, что нынешнее утро — счастливейшее в вашей жизни, вы свободны. Годы, проведенные вами в тюрьме, — чудовищная ошибка, ответственность за которую несет диктатор Сталин. Сейчас, когда у власти новый руководитель — Хрущев, мы освобождаем миллионы людей. Помните: вы не одиноки в перенесенных вами страданиях.

Зоя сидела не шелохнувшись. Все тело, казалось, окаменело. Терехов поглядел на нее.

— Вы слышите меня, Зоя Алексеевна? Решение об этом принято сегодня утром.

— Значит, я могу уйти? — Зоя услышала свой голос, прозвучавший откуда-то издалека, словно ее слова произносила в полусне какая-то чужая женщина.

Он рассмеялся.

— Не раньше завтрашнего утра. В камере хранения, где лежит ваша одежда, уже никого нет, все ушли, так что вам придется провести здесь еще одну ночь.

— Нет. Если я свободна, — сказала Зоя, — я больше не вернусь в камеру.

— Как так? А где же вы проведете ночь?

Зоя оглядела кабинет.

— Буду спать прямо здесь. На вашем диване.

— Ради Бога, — сказал Терехов, — это запрещено. Если я разрешу вам остаться, мне не поздоровится. Можете посидеть здесь, если хотите, но ночевать вы должны в своей камере.

Она кивнула.

— Хорошо. Но пусть не запирают дверь.

— Я попробую, — сказал Терехов и, включив радио, вышел из кабинета.

Впервые за восемь лет Зоя услышала музыку. Какая прекрасная музыка! Она подошла к дивану и села. Словно сидишь на облаке, подумала она.

Музыка закончилась, запели песню. Песня была грустная и начиналась словами: «Никто не ждет меня нигде». Зоя закрыла лицо руками. Да, верно. Ее никто не ждет.

Вернулся Терехов.

— Сожалею, но вам надо вернуться в камеру.

Зоя встала. Уже у самой двери она снова услышала его голос:

— Подождите. Здесь есть зеркало. Хотите поглядеть на себя?

Он открыл дверь в туалет, на стене которого висело большое, от пола до потолка, зеркало. Увидев, что Зоя колеблется, он улыбнулся.

— Уверяю вас, все в порядке. Вы не очень изменились. Вы по-прежнему Зоя Федорова.

Зоя медленно приблизилась к зеркалу, остановившись наискосок от него, чтобы собраться с силами, прежде чем взглянуть на себя. Но тут же взяла себя в руки. Что за глупость, подумала она. Что бы я в нем ни увидела — это я, и даже если закрыть глаза, ничто не изменится.

Глубоко вздохнув, она шагнула к зеркалу. Из зеркала на нее смотрела пожилая женщина. Волосы кое-где серебрились сединой, вокруг глаз и на скулах — припухлости. Последний раз она смотрелась в зеркало в тридцать три года. Сейчас ей сорок один. Какое у нее теперь лицо — лицо сорокаоднолетней женщины или старше? В любом случае на лирическую героиню она не тянет, скорее уж, на ее мать.

Зоя отвернулась от зеркала.

— Не отчаивайтесь, — сказал, смеясь, Терехов. — Хорошее питание — и увидите, произойдет чудо. Вы по-прежнему красивая женщина, Зоя Алексеевна.

Зоя передернула плечами.

— Может быть. Но уже совсем другая.

Войдя в камеру, она услышала за спиной звук запираемой двери. Она колотила в нее до тех пор, пока не появилась надзирательница.

— Что тебе?

— Не запирайте дверь.

Надзирательница рассмеялась.

— Да кто ты такая? — бросила она и, с силой хлопнув дверью, снова заперла ее на ключ.

Она права, подумала Зоя. Действительно, кто она такая? Неужто ее ничему не научили годы, проведенные в тюрьме? Они делали с ней все, что хотели, и она покорно все сносила. Они отняли у нее восемь лет жизни, а теперь оказалось, что это ошибка. Вот ведь как просто! И ей придется снести и это.

В ту ночь Зоя не сомкнула глаз. Да и кто на ее месте мог заснуть в канун освобождения?

На следующий день ей выдали дешевенькое пальтишко и берет, сильно отдававшие хлоркой.

— Куда вы направитесь? Мы должны это знать, — спросил ее дежурный офицер.

Зоя покачала головой.

— Теперь это уже не ваше дело. Моей сестры нет в Москве, и я не знаю, захотят ли меня увидеть мои друзья. Но как бы то ни было, вас это не касается.

— Нам необходим более точный ответ. Неужели у вас нет ни одного верного друга, который был бы готов принять вас? — спросил офицер.

Подумав, Зоя ответила:

— Есть. Русланова, певица. Но я не знаю, что с ней сталось.

— Она здесь, в Москве. Уже давно на свободе, — улыбнулся офицер.

— У меня нет ни ее телефона, ни адреса.

Офицер протянул руку к телефону и набрал какой-то номер.

— У нас есть.

К телефону подошел сам генерал. Зоя ждала, затаив дыхание.

— В этом нет необходимости, товарищ генерал, — сказал офицер. — Мы ее привезем сами.

Он проводил ее до машины и открыл перед ней дверцу. Машина тронулась, и, едва не потеряв сознание от потрясения, Зоя увидела, как распахнулись ворота Лубянки и машина выехала из тюрьмы.

Ее ошеломила открывшаяся перед ней картина — деревья, автомобили, идущие по тротуарам люди. Зоя откинулась на спинку сиденья. Она свободна. Значит, это не очередной чудовищный трюк.

Шофер довел ее до дверей генеральской квартиры и нажал кнопку звонка. До нее донеслись торопливые шаги. Дверь распахнулась, перед ней предстала Русланова. Но не та Русланова, какую помнила Зоя по Владимирке. У этой Руслановой были красиво уложены волосы, плечи укутаны во что-то пушистое и теплое. По лицу ее катились слезы.