Вдруг голос Юстины оборвался. Из столовой доносились оживленные голоса. В глубине комнаты, прислонившись к буфету, стояла Марта, а перед ней — молодой человек и девочка и о чем-то, перебивая друг друга, просили её, что-то горячо доказывали. На юноше было надето утреннее, довольно помятое платье, а девочка, худая, болезненная, желтая, в волнах кисеи, напоминала красивого слабого мотылька.

— Неужели, тетя, вы для нас не сделаете этого? Мы так вас просим, так опасаемся за ваше здоровье… Доктор говорит, что вам необходимо лечиться… что у вас дурной кашель. Ну, милая, позвольте доктору притти сюда!.. Мы его приведем… Неужели вы для нас этого не сделаете?

Девочка тонкими руками старалась обхватить костлявую талию старой женщины и высоко закидывала свою головку, силясь заглянуть ей в лицо, на котором попеременно отпечатлевались то гнев, то нежность. Но гнев, в конце концов, превозмог.

— Да оставьте вы меня в покое! — раздался басовитый, хриплый голос Марты. — Что вы ко мне пристали? Вот наказанье-то господне! Доктор ваш глуп… что он услыхал в моем кашле? Пусть Эмилию и Тересу лечит, они больны, а я здорова, здоровехонька, и никаких докторов мне не нужно. Еще чего! Вечная глупость! Уф!..

Она закашлялась бы, как всегда бывало с ней в минуты возбуждения, но удержалась. В это время в столовую вошла Юстина. Марта бросилась к ней, словно к избавительнице.

— Ты гуляешь, душечка, гуляешь, пропадаешь, бог весть, где и ничего не знаешь, что в доме делается. Вечное несчастие! У Эмилии расстроились нервы, заболела грудь, сердце, все заболело… привезли доктора. Бенедикт так испугался, что приказал не жалеть лошадей… они и до сих пор все в мыле стоят, не отдышатся. Доктор приехал полчаса тому назад и, как всегда, нашел, что страшного ничего нет. Расстройство нервов, небольшой катар гортани… или как там его?.. Как всегда, посоветовал ей почаще выходить на свежий воздух, развлекаться, написал два рецепта… А тут я принесла в ее комнату закуску и кофе для доктора, и нужно же такому греху случиться, — закашлялась… и закашлялась-то не сильно, так… чуть-чуть… А он посмотрел на меня и говорит, что это дурной кашель, что мне лечиться надо… Я поскорее бежать, а дети за мной: «Лечись, тетя, лечись, потолкуй с доктором!» Принесла его сюда нелегкая! Больна, больна… вечная глупость! Уж если я больна, то кто же здоров? Говорю тебе, что я вот эту стену рукой насквозь пробью, если захочу.

Когда Марта, размахивая руками и покачивая головой, над которой торчал высокий гребень, произносила свой монолог, Витольд и Леоня, о чем-то пошептавшись друг с другом, выбежали из комнаты. Юстина взяла руку Марты, поцеловала и пристально посмотрела ей в глаза.

— Я все понимаю, тетя, — тихо сказала она.

— Понимаешь?.. Уже? — насмешливо заговорила было Марта, но заметив, что сказала что-то неловкое, разразилась гневом: — Что ты понимаешь? Тут и понимать-то нечего. Я совсем здорова и вовсе не нуждаюсь, чтобы мне, как индейке, в горло пихали разные катышки. А ты сейчас в меланхолию впадаешь… «Понимаю!» Ничего ты не понимаешь… Вечная…

Ее взгляд вдруг упал на сноп цветов, который Юстина положила на стол.

— Откуда это? — крикнула Марта, указывая глазами на букет, который походил на диковинный разноцветный веник.

— Угадайте, — рассмеялась Юстина.

Угадывала ли Марта? Ее тонкие губы крепко сжались, она подалась всем корпусом вперед, а ее блестящие глаза как-то сразу погасли и впились в букет, как во что-то, напоминавшее дорогое, но безвозвратно погибшее прошлое.

— Юстина!

В ее глухом голосе слышалась какая-то несвойственная ему нота.

— Что, тетя?

— Где ты была?

— В Богатыровичах, — спокойно ответила молодая девушка.

— А кто тебе дал… это?

Она темным, сморщенным пальцем указала на букет, не спуская с него взгляда. Юстина низко наклонила голову над охапкой цветов.

— Ян Богатырович, — ответила она тише, чем прежде. Марта выпрямилась, как будто это имя ударило ее в грудь, и захохотала:

— Ха-ха-ха! Ну, это уж у них в семействе такой обычай! Все букеты собирают, а как соберут, то метла метлой выходит! Когда-то я видела часто такие букеты, точь-в-точь как этот! А запах-то какой, по всей комнате разошелся! И запах тоже знакомый… Уф! Не могу…

Она не удержалась и закашлялась; голова ее затряслась, щеки покрылись румянцем.

— Юстина!

— Что, тетя?

Марта стояла перед молодой девушкой, вытянувшись во весь рост, похожая на придорожный столб, стоящий на двух подпорках, и, грозя пальцем, заговорила:

— Что ты затеваешь, паненка? Может быть, ты думаешь, что господь бог одним людям дает обыкновенные сердца, а другим каменные?.. Верно, ты думаешь так, а? У тебя сердце, потому что ты паненка, а у него камень, потому что он мужик, а? Позабавься камушком, позабавься! Чему это мешает? Со скуки, от безделья! Для разнообразия, — после панских конфет мужицкие метлы, а тем временем, глядишь, бог снова какого-нибудь пана пошлет!

Она долго говорила бы на эту тему, но в комнату весело вбежала разодетая девочка и прильнула к ней, как бабочка к потемневшему от времени и непогод, столбу.

— Вот мы и поставили на своем! — зачастила она. — Вот вы и должны будете говорить с доктором! Видзя его ведет уже сюда!

В гостиной действительно послышались шаги двух мужчин. Марта, как ужаленная, сорвалась с места и, пробежав гостиную, кинулась в соседнюю комнату. За ней бросилась Леоня, а потом и Витольд, который, оставив доктора в гостиной, пытался догнать тетку и уговорить ее. Но Марта, нагнувшись вперед, высоко подбрасывая юбки своими пятками, пробежала две комнаты, опрокинула два стула, стоявшие на дороге, и, наконец, очутилась в длинном коридоре, ведущем в кладовую. На бегу, она достала из кармана большой ключ и дрожащей рукой старалась попасть им в замочную скважину. Запыхавшись, она шумно и трудно дышала, что-то ворча себе под нос. Леоня, тоже задыхаясь, только тут настигла Марту и ухватилась за ее платье.

— Тетя! — зазвенел на весь коридор тонкий обиженный голос девочки, — я вам вышью туфли! Я вас крепко-крепко расцелую, только сделайте это для меня…

Марта обернулась, приподняла девочку, осыпала ее горячими поцелуями, затем втолкнула ее в кладовую и с треском захлопнула за собой дверь. В это время прибежал и Витольд.

— Тетя! — крикнул он, — пожалуйте к доктору.

Он начинал не на шутку сердиться. Под его нахмуренными бровями глаза загорались гневом. Но в кладовой слышался только смех, поцелуи, стук посуды. Очевидно, осажденные весело проводили время в своей крепости. Витольд приставил губы к замочной скважине и опять повторил:

— Так вы не хотите исполнить мою просьбу?

Из кладовой раздался грубый голос Марты, в котором теперь звучали неподдельная нежность и любовь:

— Голубчик ты мой, милый, золотой! Ничего мне не нужно, честное слово, ничего не нужно… К лицу ли мне доставлять кому-нибудь хлопоты, отнимать у кого-нибудь время? Не сердись на меня, милый. Может быть, скушать чего-нибудь хочешь?.. Сыр есть отличный, свежий морс. Хочешь, а? Тогда иди сюда.

— Ну, что уж с вами делать! Отоприте дверь!

Через минуту враждующие стороны уже заседали в кладовой. С младенчества, как начали они себя помнить, сколько времени провели здесь дети с этой высокой ворчливой, подчас сердитой женщиной, которая целовала их тут, носила на руках и закармливала лакомствами до того, что они потом хворали, а она просиживала целые ночи у их кроваток, полная страшной тревоги и беспокойства, и убаюкивала старыми народными песнями!

В спальне пани Эмилии дело шло совсем иначе. Голубую комнату освещала голубая лампа, привешенная к потолку. Кроме этой лампы, до поздней ночи горела еще одна у кресла Тересы. Каждый день до поздней ночи Тереса читала вслух романы, воспоминания, путешествия. Эта тощая перезрелая дева, с лицом, напоминавшим увядшую розу, хорошо знала три иностранных языка. В эту ночь она читала путешествие по Египту. Они вместе с Эмилией столько уж начитались о разных странах Европы, что с некоторого времени отправились далее, в другие части света. Египет необычайно понравился пани Эмилии и пробудил в ней даже чувство невыразимой тоски. Все, что они читали о нем, было так ново, так волновало воображение и казалось таким заманчивым. Почему она родилась не в Египте? Там она, наверное, была бы счастливее! Вздыхая, она закинула за голову исхудалые руки; глаза ее расширились и казались огромными. На минуту она прервала чтение.