Фат едва не заночевал в городке строителей. Он колесил переулками из конца в конец, не ведая о времени, и опоздал на автобус. Хорошо, удалось добраться попутным грузовиком. Поездка эта ничего не дала.

У Генки и Сливы новостей тоже не было.

А Толячий неожиданно попал в трагикомедию. Правда, особенно смеяться было не над чем.

После уроков мать отпустила его «на часок» отнести отличнице Лии «Королеву Марго», потому что «девочек надо уважать» и, если они просят, — «нельзя отказывать в услуге».

Толячий пропустил эти нравоучения мимо ушей, взял «Королеву Марго» под мышку и скоро уже шагал по деревянному мосту через Быстряк, таинственнее и непроницаемей, чем сам Шерлок Холмс.

Экономя время, он постучал к Лии не в калитку, а в окошко.

Лия пригласила его домой. Толячий, забыв, что «нельзя отказывать, если просят», сказал, что ему некогда, отдал книгу и, повторяя про себя начертанную Фатом схему, быстро нашел кособокий, без ставен дом Корявого.

Заметил через дорогу недостроенный сруб. Окна в нем вовсе не были заколочены, так что местом для наблюдения Толячий был обеспечен.

Хотел забраться в этот сруб тут же, но, памятуя строжайший наказ Генки и Фата ни в коем случае не делать этого днем, прошел дальше по улице, которая упиралась одним своим концом в излучину Быстряка. Сел на берегу и, время от времени швыряя в воду камни, стал наблюдать за домом Корявого издалека.

До поздних сумерек ничего интересного не увидел.

В сумерках пробрался в недостроенный сруб, сел на какое-то бревно и через оконный проем приготовился любоваться домом Корявого хоть до утра.

Примерно около восьми часов из ворот вышла старушка, мать Корявого, — Фат описал ее точно: сухая, тонкая и прямая, как свечка. Минуты две она постояла у ворот, затем короткими шажками побрела куда-то.

Наблюдать за ней Толячему не велели. Но он все же проследил, как, отойдя квартала полтора от своего дома, старушка остановилась. Толячий догадался, что там, в тени, на лавочке, кто-то сидит. Догадка его была верной, потому что, сделав шаг от дороги, мать Корявого тоже растворилась в темноте. Это они любят, старушки, — посидеть, поболтать на скамейке.

Толячий опять сосредоточил внимание на доме Корявого…

И трудно сказать, прошло ли хоть минут двадцать после того, как вышла из калитки старуха… Толячий растерялся и первые мгновения не мог сообразить, что происходит, когда, темные раньше, окна в доме Корявого вдруг засветились сначала едва уловимым, призрачным светом, потом сразу ярче, ярче… И засверкали, ослепительные в темноте.

— По-жа-ар! — крикнул Толячий во все горло. Но это было уже бессмысленно, так как крик летел, многоголосый, из края в край по улице, и со всех сторон ее сбегались люди: кто с ведром, кто с вилами, кто с топором…

Толячий выбрался из своего укрытия и побежал к дому Корявого вместе со всеми.

Его оттолкнул какой-то мужчина:

— Не суйся!

Оконные рамы и стекла точно испарились в одно мгновение — пламя огромными языками рванулось наружу, к темному небу, на котором сразу померкли звезды.

А люди будто всю жизнь тем и занимались, что тушили пожары, — настолько быстро и слаженно действовали все.

Мужчины в несколько багров разваливали горящую крышу. А женщины уже стояли тремя цепочками, одна из которых заканчивалась у колодца, две другие — аж у реки.

Но дом Корявого спасти уже было невозможно, и воду лили на крыши и сараи соседних домов.

Ветра, к счастью, не было, а забор вокруг дома Корявого сломали и растащили в одно мгновение.

Подлетели на паре буланых пожарники с ручным насосом, где-то за рекой уже выла сирена городской пожарной машины, но ближайший к огню дом все же не удалось спасти полностью. И сначала, выстрелив, лопнули стекла, потом занялась крыша. Половина мужиков бросилась вытаскивать на улицу вещи, выводить из сараев скотину, а остальные, задыхаясь в дыму, продолжали поливать стены и сбрасывать на землю горящие доски. Струя из ручного насоса приостановила движение огня, а когда подлетела машина — новый очаг затих, так что плачущая хозяйка начала даже машинально втаскивать назад какие-то мелкие предметы, хотя рамы зияли пустотами, а вместо разобранной крыши к небу устремлялся черный скелет стропил.

Толячий метался в толпе, забыв о своих обязанностях. Дом Корявого трещал, и высоко над улицей взмывали красные искры.

Когда, зацепив баграми, обрушили на дорогу переднюю стену, пылающая крыша и три другие стены тоже рухнули разом, и на месте, где недавно еще стоял дом, образовался гигантский костер, попадая в который мощная струя воды громко шипела, но черная полоска следа, что оставалась за ней, тут же опять занималась огнем, и казалось, уже ничто не остановит прожорливую стихию, пока не уничтожит она свою добычу до конца. Но мужики и десятка два пожарников, прикрывая руками обожженные лица, с маху всаживали багры в раскаленные бревна и дружно оттаскивали их на проезжую часть улицы, где через огонь прыгали веселые дошколята, а женщины ведрами заливали стихающее пламя.

В общем шуме Толячий не слышал голоса матери Корявого. Но когда рухнули стены, пронзительный вопль ее взлетел вместе с искрами высоко над пожарищем, и Толячий опомнился, стал протискиваться ближе к женщинам, в надежде услышать что-нибудь интересное для себя.

— Акимовна! Эй, слышь, Акимовна… Ты, грят, знаешь, с чегой-то, а? Беда-то какая…

— Да уж что ж… Десятний раз повторяю. Не знает никто. Мож, примус оставила. Сидим энта с ей, судачим. А тут эт-та: «Пожар!»

— Жалко избу…

— Да ить жалко… Боле-то у нее ничо и не было…

— Вот уж право слово: одно к одному… Сынка бог дал… Да тут ищщо… Сын-то не заявился?

— Не-е! Се гуляет. В разъезде. Что ему? А мож, посадили уж. Давно катится.

Мать Корявого билась на земле, вцепившись руками в волосы. Ее утащили в чью-то избу.

Толячий пробыл на пожарище до тех пор, пока не угасли последние искры.

Струи брандспойтов некоторое время еще ворошили черную золу, потом один из пожарников остался дежурить на пепелище, остальные уехали. И когда скрылись за поворотом фары машины, необычайно темно и тихо стало кругом. Даже мальчишки приумолкли.

А от домов их уже звали тревожные голоса:

— Петь-ка!.. Слышь?! А ну марш домой!

— Ален! Але-на! Иди, мама зовет!

Толячий оказался невезучим: впервые вышел на такое ответственное дело, а пост его — взял и сгорел.

Лишь в одном пожар оказался выгодным для Толячего: дома его не только не упрекнули, что он слишком уж задержался у Лии, но даже выслушали, как и что произошло на левом берегу. Пожар — дело серьезное.

На этот раз героем дня в классе был Толячий. Но друзья уже не ревновали его к славе.

Толячий, разумеется, ни словом не обмолвился о причине, по которой он оказался у дома Корявого, но раз десять повторил для желающих — и как вырвалось пламя из окон, и как рухнули стены, и как растаскивали крышу соседнего дома…

Генка и Фат мучились другим: где Корявый? Толячий слышал на пожаре, что дома он вроде не появлялся. Так, может быть, он отсиживается у Банника? Но в дальние выселки мог пойти один Фат — другого туда не пошлешь…

Фат вспомнил, что обещал Кесому проведать его, и решил отправиться в путь сразу после уроков.

Сливе тоже велено было поторопиться и, если удастся, прибежать к монастырю до закрытия базара.

Толячему передавался наблюдательный пункт у перекрестка улиц Капранова и Салавата Юлаева, тем более что ни мужик в телогрейке, ни щербатый его пока не знали.

А Генка и Фат договорились о следующем.

После звонка Генка идет домой, а затем едет в городок строителей, чтобы успеть туда раньше, чем Фат накануне. Примерно через каждые час-полтора он заглядывает на автобусную остановку: Фат освободится и тоже приедет…

Если бы Фат переговорил дорогой с кем-нибудь из многочисленных своих знакомых — он узнал бы новость, которая разошлась уже по всему городу.