— Госпожа!.. Прибыл мессир епископ!

— Епископ?! — с деланным удивлением воскликнула Агнесса д’Орбильи и, вскочив, побежала к двери.

За ней устремились старшая служанка и все остальные, побросав прялки. Они вбежали в парадный зал и увидели, как на противоположном конце его, согнувшись в низком поклоне, пятится сенешал. За ним идет человек огромного роста, широкоплечий, в кафтане, отороченном волчьим мехом, в дорожном плаще с капюшоном, у пояса — охотничий нож и короткий меч. На голове — шапка, тоже Волчья. На ногах — сапоги дорогой испанской кожи с серебряными шпорами. За ним, одного с ним роста, негр в длиннополом кафтане, с тюрбаном на голове.

Агнесса д’Орбильи не удивилась: она знала, что среди слуг епископа есть негр–невольник из взятых в плен в крестовом походе и подаренный епископу. В те времена такие подарки не были в диковину. И владелица замка, выпрямившись, торжественной походкой двинулась навстречу почетному гостю. Сенешал отошел в сторону, и епископ, ускорив шаг, пошел навстречу даме. На груди его блеснул серебряный наперсный крест[94]. В нескольких шагах от нее он остановился и снял шапку. Агнесса д’Орбильи подошла к нему, наклонила голову и, протянув руки, сложенные для принятия благословения, хотела опуститься на колени, но епископ не позволил ей это, взяв за локоть. Он небрежно провел рукой крестообразно над ее головой и положил руку в ее руки. Она дотронулась губами до аметиста[95] в его золотом перстне. Епископ тотчас прервал церемонное молчание:

— Клянусь брюхом моей кастильской кобылы, благородная госпожа, не по своей вине я запоздал исполнить вашу просьбу приехать сюда. Виной тому эта презренная сволочь. Я имею в виду «добрых» горожан моего города. Они наслушались россказней о коммуне в Нойоне[96]. Вздумали отобрать у меня мой собственный город и управлять им. Собрали денег и повезли королю. Но я не был дураком: перехватал зачинщиков, словил посланцев, деньги взял себе, а всех пойманных бросил в подземелья. Там… сами знаете! — И епископ расхохотался так, что загудели своды.

Агнесса д’Орбильи воспользовалась случаем:

— Я слышала, что король покровительствует коммунам?

— О! Не напоминайте мне об этом толстопузом и на оскверняйте ваших уст ненавистным для меня словом «коммуна»! Давайте лучше поговорим о том, что заставило вас написать мне.

Агнесса д’Орбильи пригласила гостя за стол, а сама шепнула что‑то сенешалу. Тот мигом выбежал из зала. Служанки, стоявшие на коленях со сложенными на груди руками, дивились негру, разинув рты Более пожилые сразу поняли, что это не кто иной, как соблазнитель рода человеческого, то есть диавол, любящий принимать образ черноликого мавра. Они многозначительно перемигнулись, зашептали молитвы и незаметно крестились. Молодые, пересмеиваясь, перешептывались, что, если этого молодца вымыть хорошенько горячей водой, с него сойдет вся чернота и он будет даже совсем хороший.

— Я думаю, — сказал епископ, — что их лучше удалить. — Он кивнул в сторону служанок. — Что касается этой черномазой скотины, моего Жана, то я попрошу вас, отправьте его с ними к моим людям, и пусть его там посадят к огню и покормят. Прикажите дать ему два десятка сырых яиц и два кувшина молока.

Служанки увели негра. На столе появились принесенные слугами золотые чаши, кувшины с кипрским вином, с ароматным кларетом и с водой. Серебряные миски с жареным мясом в соусе из перца и гвоздики, пироги с начинкой из голубиного мяса и вафли с имбирем и медом. Когда вино было налито в чаши, Агнесса д’Орбильи шепнула сенешалу:

— Оставьте нас одних. Мы обойдемся без слуг. Я позову тогда…

Извинившись за скромность угощения (мессир епископ приехал, не предупредив), она повела свою речь издалека. Пошел третий год, как она овдовела и всецело предалась молитвам и благочестивым размышлениям, а также благотворительности, заботе о сиротах и вдовах, как делал это и ее покойный супруг. Мессиру епископу, вероятно, известно, Что теперь она вдвойне опечалена, потеряв преданного друга рыцаря Ожье де ла Тура, обманным образом — да, да, обманным! — убитого на поединке рыцарем Рено дю Крюзье. Хотелось бы справедливости ради наказать убийцу. Но как трудно бороться ей, беззащитной вдове, за свою честь, да еще против друга и любимца короля! Ее, конечно, не оставили бы родственники и друзья убитого, если бы она попросила их. Но она все же одинока, ей не с кем посоветоваться, и она решила испросить совета и благословения мессира епископа. О! Она преданная дочь святой матери церкви и готова передать мессиру епископу любое денежное пожертвование на его богоугодные дела…

Говоря, Агнесса д’Орбильи не забывала подливать вина в опустошаемую епископом чашу. Он выпивал ее одним залпом, не разбавляя водой.

Если бы не наперсный крест и не аметист на указательном пальце правой руки, нельзя было бы признать в этом человеке служителя церкви. Очень темное от загара бритое лицо с резкими и крупными чертами казалось высеченным из камня. Горбатый нос, прижатый к тонким губам, квадратный подбородок, выдающиеся скулы, густые сросшиеся брови, мешки под холодными серыми глазами. До плеч прямые пряди волос, черных с проседью Очень широкие кисти рук, обросшие волосами. Под синим шелком рукавов и груди угадывалась огромная сила.

Епископ ел молча. Раздирал руками куски мяса и громко жевал. Макал хлеб в соус. Вытирал губы рукавом и то и дело пил вино. Всецело поглощенный едой, слушал Агнессу д’Орбильи с выражением человека, разгадавшего с первых слов собеседника весь его нехитрый замысел. Изредка кивал головой, давая понять, что соглашается, и одобрительно промычал, когда дело коснулось денежного пожертвования. Покончив с мясом и пирогами, он вытер руки о край плаща и принялся за душистый кларет и вафли. Затем хлопнул ладонями по столу, оперся на них и поднялся.

— Вы уже уезжаете?! — воскликнула Агнесса д’Орбильи, всплеснув руками. — А я хотела предложить вам послушать моего нового менестреля.

— Я не любитель такого рода развлечений. У меня свои.

— Охота?

— Вы угадали. Не возвращаться же мне домой без волка или кабана! Зовите людей, пусть приведут моего Жана. Тут остался кларет, угостите его… Да, чуть было не забыл! Если пожелаете сделать пожертвование на нужды церкви, пришлите деньги в город моему казначею, отцу Винсенту.

— А что же с вашим советом о моих…

— О! Да–да–да–да. Конечно. Если обман доказан, я не могу противиться справедливому наказанию.

— А как же быть с «Божьим перемирием»?

— Найдем предлог… Не впервые, — буркнул епископ, а когда Агнесса д’Орбильи упала на колени и протянула руки, прося благословения, епископ осенил ее крестным знамением, одновременно сказав: — Пути господа неисповедимы, и милости его нет границ! — И с циничным смешком прибавил: — Вот так‑то, моя прекрасная дама… Зовите слуг. Надо, черт возьми, пользоваться хорошей погодой!..

Епископ уехал. В парадном зале было холодно, и Агнесса д’Орбильи приказала подать ей еду в зал рукоделий — при епископе она ни до чего не дотронулась. Устроившись у пылающего камина, она предалась размышлениям. Сначала о высоком госте. Кто он? Слуга господень? О нет! Разбойник с большой дороги. Купеческие караваны объезжают его город за тридцать лье. Говорят, что его негр Жан — палач в подземельях дворца. Вздор! Какой там негр! Он сам пытает. А в свободное от этих милых занятий время — пиры, охота, собаки, лошади. Не прочь и посражаться с кем‑либо из баронов. Он еле умеет читать, а писать — только свое имя. Не умеет служить простой мессы. Какой он епископ! Если набор людей для войны с дю Крюзье пойдет удачно, то знамя епископа только украсит войско! «Там король, а у нас епископ. Вот забавно!»

Камин, еда, чаша кларета и радужные мысли об успешном ходе своих дел согрели Агнессу д'Орбильи. Она приказала служанке сбегать за менестрелем. И, когда явился Госелен, заставила его повторить ту самую песню–сказку, которую он пел, приехав в замок с рыцарем Раулем…