Не произнеся ни слова, отец Иннокентий подошел к своему креслу и, выбрав несколько пергаментных свитков, стоявших в высоком круглом коробе, сделал знак Иву следовать за ним. Через низкую дверку в глубине скриптория они вышли в сад. На одной из дорожек сели на каменную скамью, защищенную от солнца густой зеленью каштана.

— Надеюсь, сын мой, — сказал монах, — что ты с должным благоговением приступишь к работе, благословенной господом, и со всей тщательностью исполнишь ее, оправдав доверие магистра Петра и мое. Вот, возьми, тут пять свитков с текстом, пять чистых — для переписывания. Имей в виду, что я приму только хорошо переписанное. Превосходное письмо наряду с хорошим пением прославило наш монастырь. С молитвой приступи к труду своему и не ослабляй старания своего. Для заглавных букв оставляй место. Мы сами их впишем — ты еще в этом малоопытен. Еще посоветую тебе — отведи для работы часы ночные, как это делаем мы. Безмолвие ночи — лучший помощник писца. В тишине и спокойствии мысли возвышенней и разум сосредоточенней. Сейчас я пойду к братьям, а ты посиди здесь, успеешь еще в ваш суетный город Отдохни, и да будет с тобой благословение нашего святого отца, покровителя Бенедикта Нурсийского, примерного труженика в винограднике господа.

Отец Иннокентий встал, поднял руку и, осенив голову тоже вставшего Ива крестным знамением, пошел обратно к скрипторию.

«Где я буду переписывать? На чем? Чем? Когда? В моей каморке ночью? Откуда возьму светильник? Где я возьму чернила? Где перья? А если и найду, позволит ли аптекарь? Сумею ли я переписать так, как хочет монах?»

Все эти тревожные вопросы копошились в голове Ива, и досадно ему было, что не задал эти вопросы отцу Иннокентию, смалодушничал. Долго сидел Ив, опустив голову. Над ним в листве дерева зашуршало, и на дорожку упал зеленый, в колючках шарик каштана, упал и раскрылся, выбросив на землю два коричневых плода. Ив поднял голову и увидел, как в глубине сада из‑за поворота дорожки появилась толпа мальчиков. Они что‑то говорили и смеялись. Впереди шел монах в темной грубошерстной, похожей на мешок власянице[67], опоясанной куском такой же ткани, в деревянных сандалиях на босу ногу. Монах шел медленно, запрокинув голову. Подбородок на его лице отсутствовал, верхняя губа с торчащими из‑под нее зубами вытягивалась вперед. Монах был похож на лесную мышь. Глаза навыкате были устремлены ввысь. Он что‑то говорил, то и дело протягивая руку вверх. Толпившиеся за ним мальчики приседали и закрывали рот рукой, сдерживая смех. Монах не замечал этого. По мере того как он приближался, Иву стали слышны слова:

— На трудящегося человека наседает один демон, с бездельниками сражаются тысячи. Итак, вооружайтесь против демонов, угождайте господу всячески.

Ив понял, почему мальчишки смеялись: монах заикался.

— Ora‑rate, legi‑gite, psa‑psa‑psallite, scri‑scri‑scribite![68] — восклицал он по–латински.

Поравнявшись с Ивом, монах остановился. Один из мальчишек подскочил к нему:

— Отец Флорентин! А если я не смогу все это сразу сделать, тогда как?

— Вот слушай, сын мой. Был один монах уличен во многих нарушениях устава монастыря. Но был он писцом, списал большую книгу. Монах умер, и душу его привели к верховному судье. Лукавые демоны начали обличать его всячески, чтобы завладеть его душой, а ангелы принесли книгу, которую списывал этот брат. Стали подсчитывать буквы — по букве на грех. И число букв на одну превысило число грехов. Хлопоты демонов не оправдались. Тогда милосердный судья позволил душе монаха вернуться в тело, дав ей время исправить грехи! Вот, сын мой, что бы ты ни делал с рвением благочестия, ми–ми–ми–лосердный судья простит грех твой.

Монах пошел дальше. Ив смешался с толпой и двигался с нею к выходу из монастыря. От одного из мальчиков он узнал, что они ученики этого монаха в монастырской школе, а сейчас идут по домам, кто в Париж, а кто в деревни.

— Отец Флорентин! — не отставал от монаха мальчик. — А как его узнать, демона?

— О! Трудно, трудно! — ответил монах. — Бес хитер и искусен в превращениях. То он примет вид собаки, кошки, лошади, то обезьяны, жабы, ворона, то бестелесной тени, а то просто человека, например лекаря.

— Лекаря? Так и есть! Мою бабушку лечит один лекарь, так бабушка всегда говорит: «Это не лекарь, а черт!» Как даст ей какого‑нибудь снадобья, так ее и выворачивает наизнанку, а он стоит над ней, бормочет что‑то по-латински, а потом говорит: «Давай скорей деньги, некогда мне тут с тобой возиться!» А она ему вслед кричит: «Чтоб тебя черт в пекло унес!» А он ей: «Я черта не боюсь, я ему сам хвост оторву!»

— Ты вот что, сын мой, скажи своей бабушке, пусть она на всякий случай заставит лекаря прочитать «Верую»[69], или пусть окропит его святой водой, или крест ему покажет. Демоны всего этого боятся и мгновенно исчезают. Пусть бабушка попробует. Что‑то ее лекарь кажется мне подозрительным, — А вы сами‑то видели когда‑нибудь дьяволов?

— Дьяволов — нет, а дьяволят видел. Я ходил с паломниками в Пуатье[70] поклониться гробнице святой королевы Родегонды в подземной капелле аббатства Святого креста. Туда вошла одна знатная дама, пестро наряженная бездельница. Так вот, на длинном подоле ее платья, расшитого золотыми цветами, я увидел целую ораву дьяволят. Ростом они были с крысу и черны, как мавры. Они строили рожи, хлопали в ладоши и прыгали, изгибаясь, как рыба в неводе.

— О–о-о! — весело закричали мальчишки и запрыгали.

Рассказ о бесах скорее развеселил, чем испугал школяров, Они не очень‑то верили его достоверности. Они приставали к монаху, прося его рассказать еще о демонах, чтб он делал охотно, плетя одну небылицу за другой. Особенный восторг вызвал у них случай, когда во время богослужения демон прыгнул на спину епископу и надел ему на лицо конскую узду. Тотчас же мальчишки начали изображать брыкающегося епископа и оседлавшего его беса.

Отец Флорентин ушел в одну сторону, а шумная гурьба его учеников — в другую.

Когда Ив вместе с ними протискивался в калитку, он увидел у ворот всадника на тяжело поводившей боками взмыленной лошади и монаха–привратника, скрестившего руки на груди и униженно кланяющегося Всадник кричал:

- Иди сейчас же и скажи своему аббату, или приору, или черт знает, как вы их там называете! Плевать я хотел, что они на молитве! Пойди и скажи, что я послан моим сеньором бароном де Понфором, желающим прибыть завтра в этот монастырь и остаться в нем для молитвы на столько времени, на сколько будет угодно его милости мессиру барону Чтоб все приготовили и ждали. В случае отказа с вашими монахами будет поступлено так, как поступает мой сеньор со своими врагами, то есть мертвые тела ваши бросит собакам! Ступай или я тебя…

Прибавив крепкое словцо, всадник чуть было не сшиб монаха своей лошадью.

Услышав имя барона де Понфора, Ив пристально вгляделся в лицо всадника и узнал в нем того самого экюйе, который провел его в башню к рыцарю Ожье в тот вечер, когда его заперли в подвале. Ив поскорее отвернулся от всадника, опустил поля шляпы, натянул ее на самые уши и быстро зашагал прочь. Вместе с ним шли два мальчика из монастырской школы Один из них рассуждал:

— Рыцари запираются в монастыре для покаянных молитв перед войной. Вот, значит, и этот… как его… барон яатевает войну с кем‑нибудь…

Ив хорошо знал, с кем и какую «войну» затевает барон де Понфор, но не это, а иная забота заняла мысли Ива. Завтра барон приедет в монастырь. Сколько дней пробудет он там и как отнести теперь переписанное отцу Иннокентию так, чтобы не попасться на глаза рыцарю Ожье или кому‑либо из его людей?

Вскоре мальчики повернули куда‑то в сторону, и Ив один стал подниматься на холмы Обернувшись, он увидел облако пыли, летевшее от монастыря вслед скачущей лошади экюйе барона де Понфора.