– Сейчас пошлю, – проворчала девица. – И даже в морду, если повезет.

У нее бы был приятный мелодичный голос, не опошляй его нотки вульгарности. Мы поедали Виолу глазами. Ассоциация с «ангелами Чарли», видимо, была не ошибочной. Тело девицы плотно облегал отливающий синью прорезиненный костюм, чем-то напоминающий облачение боевого пловца. Состоял он, впрочем, из двух частей; нижняя часть удалялась при помощи молнии, верхняя – посредством отливающих металлом пуговиц. Ворот был открытым, длинную шею украшало ожерелье из крохотных декоративных черепков, а под ожерельем матово проступал миниатюрный христианский крестик.

– Чего уставились? – Ей надоело, что мы на нее таращимся. – В свадебном платье я смотрелась бы хуже.

– Боюсь представить, как бы ты смотрелась в свадебном платье, – пробормотал я. – Ну, что, знакомиться будем? Или опустим?

– Опустим, – хмыкнула девица.

– Лет-то тебе сколько?

– Ну… – Виола задумалась. – Двадцать пять – тридцать… Сколько бы ни было, дядя, а ты мне в бати годишься. Хотя на хрена мне, спрашивается, такой батя…

Я смутился, а Степан злорадно хихикнул.

– Род деятельности? – нахмурился я. – Имеется в виду не военно-полевая подруга авторитетного господина, ныне покойного, а до того? Впрочем, не боюсь ошибиться – ты работала проституткой. В детстве много хулиганила, водилась с жиганами, в нежном отрочестве подсела на наркоту, в старших классах сколотила банду себе подобных, глумилась над порядочными девочками. Умеешь драться – на примитивном, конечно, уровне. Наглости – полная голова. Из института выгнали за непристойное поведение. Работать – в падлу, дураки пускай работают. Состояла приживалкой у богатого предпринимателя, да устал он от твоих заколбасов. Выгнал – подалась в элитные путаны, торговала экскурсиями в свою пещеру наслаждений, а в один прекрасный день – убойная доза снотворного, крепкий сон, очнулась в стране, которой нет на картах…

– А ты кто такой, дядя? Ясновидящий? – вспыхнула девица и покосилась на свой автоматик, лежащий в траве. Пнем я по жизни не был – пока она плескалась в ручье, а Степан разрывался между ленью и желанием подсмотреть, я опустошил рожок, рассовав содержимое по карманам.

– Военная прокуратура, – я дружелюбно улыбнулся.

Девица вытянула от изумления мордашку и посмотрела на Степана.

– Росцирк, – представился Степан, приковав взор к вздымающемуся третьему размеру.

Девица прыснула:

– Цирк и военная прокуратура… Вы что, парни, издеваетесь?

– Никак нет, – сказал я. – Старший следователь Марьяновской военной прокуратуры Луговой Михаил Андреевич.

Вот тут ее и долбануло. Откинулась на спину, схватилась за живот и зашлась в животном хохоте. Мы обиженно переглянулись, стали ждать, пока закончится приступ. Приступ прошел, девица откашлялась, поправила волосы и воззрилась на меня с какой-то странной серьезностью.

– Ладно, мужчины, хватит потешаться над бедной женщиной. С собой возьмете? Хотя бы временно. Ну, подумайте, куда одна? Да еще и… – девица покосилась на автомат, на мои оттопыренные карманы. – Вы, что, решили, что я хочу вас укокошить?

– А зачем ты нам? – стушевался коротышка. – Готовить и стирать не умеешь. Разве что так, в качестве картинки… – и осекся, потому что я молчал.

Я безмолвствовал довольно долго, сомневался, протирал в ней дырку глазами. Виола была совершенно не в моем вкусе. В гробу я видал ее неземную красоту. Не люблю я женщин, которые до знакомства со мной переспали с тысячью мужчин. Не люблю вульгарности, грубости, пошлости, демонстративной приблатненности – пусть сам вульгарен, груб, пошляк и базлаю по фене, словно тридцать лет на киче чалился.

– Три кретина, блин… – с сомнением вымолвил коротышка.

– Три кретина – это сила, – неуверенно изрекла девица.

Не знаю чем, но мне понравилась ее последняя фраза.

– Ладно, посмотрим, – неохотно бросил я.

Несколько часов мы обходили Васятинские топи. Двигались краем леса, детально обозревая окружающую местность. Однажды услышали шум вертолета, спрятались на опушке, зарылись в траву и лежали не меньше часа, прячась от мира и от самих себя. «Чем вы питаетесь в этой глухомани?» – ворчала Виола. «Что находим, тем и питаемся, дорогуша», – ворчал коротышка. Только к вечеру, когда раскаленный солнечный диск завис над кромкой леса, мы подошли с юга к Опричинке. Спецназ сделал свое неблагодарное дело и давно смылся. Засаду не оставили – с какой бы стати? Коротышка заревел благим матом и бросился к тому, что осталось от нашей избушки. Озверевшая солдатня спалила ее до основания! Даже сараюшку на краю участка и сортир, из которого открывался философский вид… Подавленные, глотая слезы, мы шатались по пепелищу, рылись в горелках, но даже взять было нечего – весь наш скарб сгорел. Над местностью стелился запах гари, отдельные головешки еще дымились. Мы побрели в Опричинку. Митькин труп, пролежавший весь день на солнце, неприятно попахивал. Мы обошли его окружной дорогой, но и дальше было не легче – трупы валялись на всем протяжении до деревни. Сподвижники Рачного – небритые мужчины средних лет, кто в камуфляже, кто в брезентовом комбинезоне… Один форсил вполне «партикулярным» пиджаком средней ценовой категории, из нагрудного кармашка выглядывал сопливый уголок носового платка. Своих покойников спецназ забрал. В канаве у плетня мы наткнулись на тело Акулины Лаврентьевны, матери Митьки, – кто-то неудачно швырнул гранату…

Виола бродила по полю и собирала рожки с патронами. Прицепила к поясу связку гранат, повертела нож в кожаном чехле, пристроила рядом с гранатами. Я тоже сделал запас, предварительно проверив исправность «Кедра».

Уже смеркалось, когда мы вошли в Опричинку. Тоскливый бабий вой висел над деревней. Ужасно представить, что тут происходило прошлым вечером. Сгорело не меньше половины домов, запах гари стоял плотный, щипал ноздри. Повсюду валялись трупы – крестьяне, люди Рачного, мертвые собаки, домашний скот. Запах разложения только формировался, но к утру, если не уберут тела… Несколько человек, пошатываясь, спускались с холма – сбежавшие в лес крестьяне возвращались домой. Кто-то копался во взорванном подворье старосты Кудима. Выла женщина на высокой душераздирающей ноте. Нас никто не замечал. Стрелкам Рачного удалось подбить один из вертолетов спецназа, он «удачно» спикировал на дом Пантелея Свирищева, пробил кабиной крышу, и теперь из нее торчал трехлопастный рулевой винт и фрагмент фюзеляжа. Двухдвигательный «Ми-8», стыренный Рачным у спецназа, совершил вынужденную посадку в огороде восьмидесятилетней Казимировны – в северной части деревни. Пассажирская модификация – иллюминаторы прямоугольной формы. Он рухнул на грядки с уже взошедшей картошкой. Почему сгорел при этом дом бабки, непонятно – вертолет выглядел относительно целым. Видно, кому-то понадобилось всадить по хате из гранатомета. Бабка Казимировна при жизни отличалась шустростью – выскочила из горящей избы в ситцевой сорочке, но подхватила шальную пулю – лежала, бездыханная, рядом с конурой. Ее венозную ногу обгладывал кобель Норман, привязанный цепью к конуре. Мы оттащили бабку подальше от свихнувшейся собаки и перелезли в соседний огород – к Евсею Конюшину. Изба Евсея не пострадала – в отличие от самого кормильца и его семьи, включающей хромую супругу Дарину и окривевшую тещу (сын у них скончался зимой от тяжелой скарлатины). Бежали к сараю, где имелся погреб, да не добежали – посекло осколками. Хоронить всех павших не было ни сил, ни желания – сельчане похоронят, когда оклемаются. Мы оттащили тела к плетню, укрыли мешковиной и решили, что не произойдет ничего ужасного, если одну ночку мы перекантуемся у Евсея. Покойникам без разницы.

Виола вернулась к вертолету в огороде Казимировны и сказала, что придет попозже. Нам было до лампочки, чем она там занимается. Мы порылись в кухонном хозяйстве, стрескали холодную картошку, старательно прожевали жесткую конину, липнущую к зубам. Отыскали запрятанную бутылку пшеничной самогонки, разделили по-братски и помянули, не чокаясь, всех погибших. Поздравили друг дружку с наступившим концом времен. Остатки пойла слили в кружку, поставили посреди стола рядом с недоеденной картошкой. Разберется, если не дура. Степан сказал, что у него отныне «пост» – он не моется. Я порылся в комоде с чистой одеждой и отправился в холодную баню. Помылся, нашел на полке опасную и чрезвычайно тупую бритву, срезал страшную бороду. Крутился с ножницами перед огрызком зеркала, удаляя с головы растительность. Вернулся в избу (Виолы не было), стал искать в потемках коротышку. Степан ворчал из глубины пространства, что его отныне нет, он улетел на другую планету воевать с покемонами. Я тоже бы куда-нибудь улетел. Сквозь дремоту слышал, как вернулась Виола, выпила самогонку, проворчав, что могли бы оставить и побольше. Чавкала картошкой, потом искала, куда бы упасть. Она блуждала по дому, и я надеялся, что она не завалится на мою тахту, говорю же, эта халда была совершенно не в моем вкусе!