– Давай кочерыжку.
Виола ее проигнорировала, выползла из воды, затрясла Рачного. Посидела в оцепенении несколько секунд, повернула к нам незрячие глаза – страшная, потрясенная, вся какая-то скукоженная…
Примерно в восемь утра, по уши грязные, злые, дважды упавшие в болото, мы вывалились на цветущий луг, примыкающий с юга к Васятинским топям, и упали в траву. Вертолеты не летали, рейнджеры местность не прочесывали, за все время нашего героического прорыва через болото мы не встретили ни одного человека. Спецназ одержал пиррову победу и удалился на базу. На спутников страшно было смотреть (на меня, наверное, тоже). Обалдевший коротышка был похож на сплющенного взъерошенного медвежонка. У девицы заплетались ноги, волосы покрылись болотной «краской», лицо приобрело землистый оттенок. Глаза, ввалившиеся в глазные впадины, бессмысленно сверлили пространство. Ее как-то странно выгибало, корежило; она то плакала, то нервно смеялась и разговаривала сама с собой.
– Послушайте, гражданка, вы бы прекращали этот цирк, – недовольно ворчал Степан. – Знаешь, Михаил Андреевич, мне кажется, эта тетка – полная и безнадежная дура. А от дур одни неприятности. Возьми, например, пулю…
Не договорив, он уснул с открытым ртом, в который чуть не влетела пчела – хорошо, я успел ее отогнать. Я тоже уснул – с неясной тревогой относительно свалившейся на наши головы «красотки». Проснулся я от сдавленного стона. Виола не спала. Она вертелась, продавливая изящной попкой воронку в земле. Руки при этом болтались, словно принадлежали не ей, а кому-то другому. Женщина задирала голову к небу, скрипела зубами. Странно, я до сих пор не мог понять, какое у нее лицо – оно превратилось в искаженную маску землистого цвета. «Переживает потерю любовника?» – озадачился я.
– Поздравляю, Михаил Андреевич, – подполз ко мне коротышка. Он тоже проснулся от женского стона. – Мы с тобой подобрали не только дуру, но и законченную опиоидную наркоманку. Ломка у мадам, типичный абстинентный синдром…
И как я сразу не сообразил! Давненько не встречали мы наркош в затерянном уголке. Люди здесь простые, довольствуются похмельем. Девице требуется доза – и, пока не получит, изведет и себя, и нас! У одних ломка начинается через сутки после последнего укола, у других – через четыре часа… С нарастающим ужасом я смотрел, как Виола впадает в судорожное состояние, превращаясь в куклу с разболтанными шарнирами; хлещет себя по щекам, трясет головой, словно избавляется от проклятия… Физиономия то краснела, то чернела, то покрывалась фиолетовыми пятнами. Страдая мышечными судорогами, она стащила со спины миниатюрный рюкзачок и принялась в нем ковыряться.
– Чего она там ищет?
– Да уж не томик поэзии Cеребряного века, – мрачно ворчал коротышка. – Ничего она там не найдет. Была бы доза, давно бы нашла. У любовника все осталось – тут и к бабке не ходи…
– Что же делать будем, Степан? – в отчаянии стонал я. – Может, пристрелим ее?
– Ну, не знаю, Михаил Андреевич… Сообрази ей дозу. Угости даму потрахаться, в конце концов; может, отвлечется…
Я чуть не треснул его за такое предложение. Виолу ломало рядом с нами, при этом она не видела нас. Отбросила рюкзачок, уставилась в пространство отсутствующим взором. Пот катился со лба. Дрожала – буквально взрывалась – оттопыренная нижняя губа. Потом она немного успокоилась и улеглась, обняла прижатые к животу колени. Я тоже расслабился; подкрался морок, потащил в долину грез. А когда повторно очнулся, бушевало второе действие спектакля. Но что-то в поведении девицы изменилось. Такое ощущение, что ей стало весело, но физическое состояние не позволяло насладиться житейской радостью. Она хихикала, зажав виски ладонями, потом легла на спину и запрокинула голову. Организм отвергал состояние покоя – перевернулась на сто восемьдесят, потерлась носом о липкий глинозем. Я перехватил сконфуженный взгляд коротышки.
– Что это с ней, Степан?
– Мухоморчиков пантерных облопалась… – Степан смутился и отвел глаза.
– Где взяла?
– Так это… я принес ей из леса, их там тьма-тьмущая… А что? Всего лишь пара нераскрывшихся шляпок, вполне себе магический гриб…
Последовала бурная сцена. Я кричал, что не потерплю потакания наркомании в наших рядах и что отныне он не должен реализовывать безумные идеи без моего ведома. Может, ей еще и героинчика сообразить на дорожку? Может, мы и сами за компанию с ней чего-нибудь пожуем – чтобы одной не скучно было питаться?
– Не ори, – поморщился коротышка, дождавшись паузы в моей решительной отповеди. – Ну, да, возможно, выбранная тактика оправдала себя лишь частично. А что еще я должен был делать? Пристрелить к чертовой бабушке? Ты уснул, а она давай тут колбаситься – думал, придушит нас с тобой. Ну, сбегал в лесок… Загадка природы, Михаил Андреевич. Грибы, растущие на окраинах наших болот, имеют интригующее свойство. Их не надо сушить, варить, да и мухоморами их можно назвать лишь с натяжкой. Главное – с дозой не перебрать. Четверть грамма грибной, хм, плоти на килограмм твоего веса – самый оптимум. Лично не пробовал… боюсь, что понравится… но кое-кто из сельчан их пользует с большой охотой. Поп Окакий, говорили, перед проповедью грибки пожевывал – ну, ради пущего вдохновения, дабы подняться над недостойной мирской суетой… Бродяги разные потребляют; нечисть – так та вообще без этого продукта жить не может… Эффект, как от ЛСД, Михаил Андреевич. Ошеломление, бредишь, дрожишь, в восторг впадаешь, хреновое настроение проходит…
А Виолетта вдруг почувствовала, что она не одна, и приподнялась, обратив в нашу сторону отчасти осмысленный взор. Уселась в позу отдыхающего турка, задумчиво посмотрела на собственную грязную руку, провела по лицу, отметив «неродные» неровности, брезгливо поморщилась.
– С возвращением, мэм, – махнул я ладонью.
– Туда, – выстрелил пальцем коротышка. – Называется лес. Два шага за деревья – будет ручей. Помойся, почистись, сделай укладку, всю фигню…
Обошлось без нервных сцен. Виола поднялась и плутающей иноходью удалилась за деревья. Пока она отсутствовала, мы со Степаном вяло дискутировали. О перспективах возвращения в деревню, о свалившемся на нас несчастье с неплохой фигурой, о планах на дальнейшую жизнь, о том, что хорошо бы помыться, но почему-то не хочется. Какая необходимость? Грязь – надежнейший камуфляж…
Девицу не подгоняли. Времени у нас был целый эшелон. Чем дольше мы сидели на краю цветочного луга, тем дальше удалялся спецназ. Мы даже тешили себя надеждой, что девица не вернется – сообразит, что не вписывается в наш коллектив порядочных людей, усовестится и уйдет на болото умирать. Но Виола оказалась не из таких. Мы грызли травинки, вяло переругивались, подставляя солнцу для «обработки» мокрые бока, когда послышались шаги, тяжелый вздох, и тело, обладающее сравнительно малой массой, опустилось в траву. Мы обреченно повернулись. И ошалели от изумления.
Она была хороша. Я бы даже сказал, неприлично хороша. Напоминала Монику Беллуччи – а красота последней, как известно, неоспоримый факт. Она сидела перед нами, скрестив ноги, и угрюмо нас рассматривала. Вьющиеся черные волосы еще не высохли, но смотрелись здорово, обрамляя лицо и изящно спускаясь на плечи. У Виолы были красивые черные глаза, оснащенные густыми ресницами, приятные ямочки на щеках. На мочках ушей серебрились «гвоздики» с рубином. Фигура у девицы была практически идеальная: популярный в народе третий размер, длинные ноги, осиная талия. Худые пальцы «пианистки» со срезанными под корень ногтями и остатками мутного лака слегка дрожали, что было, видимо, их привычным состоянием. Девицу не портило даже черное родимое пятнышко посреди высокого лба – удобная, кстати, штука, если надо прицелиться.
– Песец, я в шоке… – признался коротышка. – А она ничего так, да, Михаил Андреевич? С пивом потянет. Вроде другой была… Напомни мне, это правда, что в женщине должна быть загадка?
– Маленькая загадка, – поправил я, показав пальцами, какая именно. – А не кроссворд на две с половиной страницы.
