Лепра сел в парижский поезд, зашел в первое попавшееся купе и, закрыв глаза, сразу заснул. Он почти не замечал, что едет. Таможенник хлопнул его по плечу. Лепра порылся в карманах, что-то пробормотал, сонно ворочая языком, и снова уснул. Он сознавал, что спит, и никогда еще не чувствовал себя так спокойно, вдали от всех тревог. Иногда толчок поезда приводил его в чувство, он успевал заметить лампочку в вагоне, огни, проносившиеся за окном, и снова погружался в блаженный покой. Когда поезд замедлил ход, Лепра вздохнул, устроился поудобнее, но вокруг началась суета, по коридору взад-вперед бесконечно сновали пассажиры. Он выпрямился, посмотрел в окно, хотя было еще темно, узнал пригород, по которому они ехали. Рывком вскочил на ноги… Какой сегодня день? Понедельник. Его стал бить озноб. Чудовищная усталость давила ему на плечи.

Поезд медленно скользил вдоль нескончаемого перрона, по которому катились вереницы тележек. Теперь надо выходить, с этим нелепым чемоданом, и никто не встречает несостоявшегося беглеца. Еще не рассвело. Комнату не снять. Слишком поздно. Или слишком рано. Значит, снова гулять по городу, сдав чемодан в камеру хранения. По пустым улицам плыли клочья утреннего тумана. Евы, может, нет дома. Или она не одна. Но это уже не важно. Главное — капитулировать, не уронив достоинства. И снова нескончаемое путешествие среди теней осеннего утра. Лепра рассчитал, что приедет к семи часам, если где-нибудь по дороге выпьет кофе с рогаликом. Может, надо позвонить, объявиться? Но она наверняка откажется принять его. Лучше прийти. Помятый, грязный, зато наконец искренний. Туман стал таким густым, что Лепра с трудом ориентировался. Зашел в первый попавшийся бар и долго сидел там в духоте. Официант поливал посыпанный опилками пол. Тяжелая грусть охватила его и сдавила так, что ему стало больно дышать. Он не в силах был доесть свой завтрак и понял, что наступил последний этап.

В половине восьмого он прошел мимо консьержки, закрыл за собой дверцу лифта. Спящий дом оседал под его шагами. Он кашлянул, чтобы прочистить горло. Лифт остановился, плавно подпрыгнув. Лепра вышел, отодвинув решетку. Теперь он спешил. Быстрее. Пусть откроет, пусть узнает!

Он позвонил и тут же услышал постукивание домашних туфель в глубине квартиры. Последовала короткая пауза, затем Ева открыла.

— Это я, — сказал Лепра.

Она отступила в ожидании.

— Ну что ж, входи.

Он прошел мимо нее и машинально ощупал свои грязные, заросшие щетиной щеки.

— Разденься.

Он протянул ей плащ, и она повесила его на вешалку. Он посмотрел на нее. Ева была в ночной рубашке, волосы взлохмачены. Он развел руками и бессильно опустил их.

— Ева, — прошептал он, — я убил Мелио.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Он не выдержал ее взгляда, повернулся и пошел в спальню.

— Вот и все, — сказал он.

Она накинула халат.

— Я это знала, — сказала она. — С самого начала.

Она не сердилась — видимо, как и у него, ее душевные силы были на исходе.

— Ты ждала меня? — спросил он.

— Я надеялась, что ты придешь. Верила, несмотря ни на что.

— Извини. Я просто…

— Сядь, я сварю кофе.

Он сел на краешек разобранной постели. Он был так напряжен, скован, когда готовился произнести эти слова, что ноги его уже больше не держали и кружилась голова. Он снял туфли и растянулся, раскинув руки ладонями вверх, как мертвец. Позвякивание чашек не вывело его из небытия. Ева потушила верхний свет. В комнату из-за штор проникли первые лучи осеннего солнца. Наконец они вновь осмелились взглянуть друг на друга, но их лица казались нереальными в утренних сумерках. Она поднесла чашку ему ко рту.

— Зачем ты пошел к Мелио?

— Я был не прав, знаю. У тебя такая… агрессивная искренность, что… понимаешь… я предпочел сам выяснить с ним отношения, как мужчина с мужчиной.

— Ты всегда считал, что все можно устроить мило и спокойно.

— Ладно, — сказал Лепра. — Я снова не прав. С другой стороны, если бы он захотел меня выслушать… Он… он довел меня… Я потерял голову. Он так злобно на меня смотрел! Я начал ему угрожать. Он попытался позвать на помощь… Я сдавил ему шею… и заметил вдруг, что он не дышит. Конечно, я должен был тебе признаться… сразу же… Я не решился. И чем дальше, тем меньше я был на это способен.

— Почему?

— Я бы стал тебе отвратителен. Я и самому себе был противен.

— Еще кофе?

Она разливала кофе, при этом движения ее были такими плавными, что Лепра почудилось, будто вернулись их прежние отношения.

— Я поняла, что это ты, еще в кабинете у Мелио, — сказала она. — Кто, если не ты, подумай сам! Я спросила тебя на обратном пути… Вспомни.

— Ты хотела, чтобы я признался?

— Да. Чтобы ты сказал правду. Она была бы не очень приглядной, но тем более.

Лепра уткнулся в подушку.

— Пойми меня, — прошептал он. — Я хотел нас защитить.

— Не в этом дело. Ты должен был довериться мне… Я бы все решила.

— Ладно, не будем ссориться… Я был не прав, раз тебе так этого хочется… Ты могла бы, по крайней мере, избавить нас от этой ужасной недели.

— Я ждала.

— Ты меня подстерегала. Хотела, чтобы я пал перед тобой на колени. Я недостаточно страдал, по-твоему. Пойми наконец, что дело Мелио касается меня одного.

Ева встала и задернула занавески. Они посмотрели друг на друга: он — бледный, растрепанный, похудевший, она — без румян и без помады, с мешками под глазами. Это была первая минута их истинной близости.

— Нет, — сказала она, — потому что арестуют меня.

— Не говори глупостей! — пробормотал Лепра.

Он наклонился, надел туфли, взял расческу.

— Глупостей, потому что письма никакого не было. Теперь я в этом уверен… твой муж не мог этого сделать!

— Ты-то откуда знаешь!

— А что… у меня было несколько дней на размышления. И я вернулся для того, чтобы ты перестала бояться.

— Спасибо, — сухо сказала Ева. — Но я не боюсь. Я готова. Вещи сложены. Ты, вероятно, заметил чемодан в прихожей.

В их голосах звучала горечь. Им трудно было обращаться друг к другу на «ты», и поэтому они говорили подчеркнуто вежливо и церемонно. Ева пошла в ванную комнату. Лепра обратился к ней через открытую дверь:

— Повторяю тебе, никакого письма не было. Мы бы нашли его у Мелио.

— Так зачем ты прятался четыре дня?

— Послушай, — мрачно сказал Лепра. — Пойми меня. Постарайся… Я не прятался… Я был в Бельгии.

— Почему?

— Ты еще спрашиваешь! Ты знаешь, что такое ревность?

— Бедняжка!

— Не надо, прошу тебя.

Ева появилась на пороге ванной с щеткой в руке.

— Конечно, бедненький ты мой! Ты что, за идиотку меня принимаешь! Ты уехал, потому что я тебе надоела… А надоела я тебе с того момента, как мы побывали у Мелио. Все элементарно. — Она повернулась к зеркалу и продолжала, причесываясь: — Мы вечно возвращаемся к одному и тому же. Я тебя не обременяю. Ты просто сбрендил от страха. Ты слабак, Жан, признайся наконец. Но ты же не признаешься.

— И что?

— И не ради себя я принуждаю тебя, ради тебя же самого.

— Ну, я признался. Ты довольна?

— Довольна? Уходящая любовь не доставляет удовольствия.

Застигнутый врасплох этими словами, Лепра пытался найти какой-то утешительный ответ и ухватился за извинение, которое тут же придумал для себя:

— Я вернулся, значит, я тебя люблю. Ты теперь знаешь, что нам нечего опасаться.

В его тоне не было уверенности, и молчание становилось невыносимым.

— Как тут душно! — проговорил Лепра.

Он открыл окно и отшатнулся. У тротуара остановилась черная машина, и Борель с двумя инспекторами смотрел вверх на их дом.

— Полиция! — воскликнул он. — Внизу Борель.

Ева натянула через голову платье и аккуратно расправила его на бедрах.

— Полиция! — повторил Лепра. — Что это значит?

— Ты еще спрашиваешь! — сказала она с презрением. Она молча, уверенной рукой накрасила губы, потом проговорила: — Пока ты ждал меня в гостиной Мелио, помнишь… Я взяла письмо и пластинку.