Сесиль заметила, что забыла купить хлеба и зайти в бакалею. Тем хуже! Морис обойдется. Хватит с нее прислуживать ему. Она вырулила на небольшую улицу, где они жили, огибавшую Венсеннский лес, и тут же притормозила. Там, перед домом, стоял большущий автомобиль зеленого цвета, «бьюик» или «понтиак»… Она интуитивно угадала, прежде чем прочитала, номер департамента — 85. Номер Вандеи. Дядюшка! И она сразу сделала вывод: он приехал за своими деньгами. Этого следовало ожидать! Морис мог сколько угодно рассказывать, что дядюшка Жюльен — самый лучший из людей; она же всегда знала, что когда-нибудь он заявит о долге. Надо быть Морисом, чтобы отказываться признать очевидное. Можно бы продать машину. Мало! Тогда останется найти еще более ста тысяч франков. Что этот человек подумает о ней? Так как Морис, наверное, скажет ему: «Это моя жена! Она никогда не умела справляться!»

Зеленый автомобиль тронулся с места. Сесиль едва не нажала на газ. Она должна догнать дядю, познакомиться, объяснить ему… Но машина уже умчалась, дядя был далеко, и Сесиль поставила автомобиль у тротуара. Она не торопилась подниматься наверх, сметать в кучу окурки, заниматься готовкой, слышать, как Морис с воодушевлением восклицает: «На этот раз дело в шляпе!» Одна она бы так хорошо жила! Она закрыла автомобиль на ключ, поскольку привыкла к порядку, и пошла по лестнице. Этот дом она тоже видела как бы впервые. Она воспринимала запахи, которых никогда не замечала. Она чувствовала глубокое отвращение и потерянность, подобно кому-то, кто внезапно утратил веру в себя.

Морис распевал. Он услышал, как закрылась дверь, и крикнул:

— Сесиль? Это ты?

Он выбежал в прихожую. В левой руке он держал галстуки, а в правой — пару сапог.

— Уезжаем, малышка Сесиль… Уходим… Ну вот, что с тобой?

— Это твой дядя был?

— Да.

— Он хочет получить свои деньги?

— Какие деньги?.. А! Да… Это не в счет, все это… старые дела… Пойдем, я тебе расскажу.

Он подтолкнул ее в комнату, служившую ему мастерской, в гущу своих рекламных граффити. На мольберте сох эскиз — творение утренних часов. Рисунок напоминал какую-то бутылку, но на самом деле изображал церковь. «Бо… Боже… Боженька… побывайте в Шартре…» Морис разразился хохотом.

— Жюльен, он нашел это потрясающим. А он в этом разбирается… Так вот!.. Он должен отправиться в поездку. Он не дал мне объяснений — это не в его стиле. Просто сказал мне, что нуждается в нас для присмотра за своим замком… Подожди, дай мне договорить… да, я знаю Агерезы, его старые слуги… Вот именно, они ушли от него… Знаешь, сколько ему лет?.. Семьдесят четыре… И ей столько же. Уже давно они собирались вернуться в Испанию. Ну вот, так и случилось. И поскольку у Жюльена не было времени искать кого-то еще, он и подумал о нас.

Сесиль никогда не видела его таким возбужденным. «Прямо ребенок какой-то», — подумала она.

— Когда нужно ехать? Он дал нам время на сборы?

Морис сбросил галстуки в уже битком набитый чемодан.

— Невозможно! Я рассказывал тебе, что у него собака, к которой он очень привязан. Он не может взять ее с собой. Этот несчастный пес помрет с голоду, если мы не позаботимся о нем! А он, похоже, здорово жрет!.. Подумай — немецкая овчарка! Но ты же их любишь, этих волкодавов, разве нет?.. Сесиль, ты не довольна?

— Не знаю, — сказала Сесиль. — Если бы мы не задолжали ему столько денег, может, и…

Морис встал перед ней на колени, обхватил ее руками.

— Все улажено, малыш, все-все. Жюльен аннулирует долг при условии, что мы отправимся немедленно. Все очень серьезно. Оставить этот замок со всем тем, что там находится внутри, без присмотра — просто нельзя. Сама подумай. Это на десятки и десятки миллионов, одна мебель чего стоит. И потом, в конце концов, это замок его жены. Если бы он принадлежал ему, то, я думаю, он бы наплевал на него, но семейство графини, то есть моей тетки, устроит скандал, если стащат хоть одну вилку!

Сесиль смотрела на это поднятое к ней лицо, на гладкий лоб, который не омрачит, наверное, никогда никакая забота, на горячие, поблескивающие глаза, в которых отражались две задумчивые Сесили. Она прикрыла их своими ладонями, невольно наклонилась и нежно прошептала:

— Да… Едем.

Тогда-то Морис и показал себя. Одежда, обувь, белье жены. («Оставь, оставь: это мужская работа!») втискивались в чемоданы, которые моментально с силой закрывались, а он комментировал:

— Пятьсот верст. Сегодня уже приедем на место. Заметь, я не знаю тех мест… Это в сторону Леже, какая-то заброшенная дыра, в краю шуанов… Местные терпеть не могут Жюльена… Передай мне пуловеры… Графиня даже не посмела выходить замуж в своем районе. Их бы камнями забросали… Еще бы! Одна из Форланжей — древнейший род, крестовые походы… и потом, мой Жюльен такой, каким ты можешь его себе представить… Тебе надо бы приготовить сандвичи… Ну что ты на меня уставилась?.. Нет, оставь. Жюльен дал мне на поездку десять тысяч франков… Если проголодаемся, пообедаем где-нибудь по дороге.

Они поехали. Морис все время разговаривал, нервно смеялся, и Сесиль спрашивала себя, не выпили они ли с дядей Жюльеном. Не в правилах Мориса перемалывать одни и те же истории, которые она знала наизусть: романтическая встреча Мадлен де Форланж и Жюльена Меденака, безумная страсть графини, разрыв со своей семьей и — семь лет спустя — смерть Мадлен на Канарских островах от перитонита… Все это она знала. Для Мориса дядюшка Жюльен оставался каким- то богом. У нее создалось впечатление, что ее муж старается во всем ему подражать. Бедняга Морис! Как далеко ему до того Жюльена, ради которого женщина пожертвовала всем.

— Он сильно любил свою жену? — спросила она.

Морис, ошарашенный, посмотрел на нее.

— Кто?

— Твой дядя.

— Ты такие вопросы задаешь! Конечно, он ее сильно любил. Для того, чтобы такому мужчине, как он, приехать и заживо себя похоронить в этом вандейском замке, нужно испытывать глубокие чувства, тебе не кажется?

— Но он продолжал разъезжать?

— Ясное дело. Когда одиночество начинало слишком давить, он сматывался. Вполне естественно. Подумай, ведь он жил в обществе только своей прислуги!

— А ты что бы делал на его месте?

— Дурочка ты, малышка Сесиль. На его месте…

Морис, всматриваясь в дорогу, пожал плечами.

— Я бы очень хотел там оказаться, на его месте. — Он тут же продолжил: — Нет, не так. По сути, он не был счастлив… Этим утром он показался мне странным… как будто человек, с которого уже довольно этой бесцельной жизни. Даже не представляешь, как он постарел и похудел. Наверное, отъезд Агерезов нанес ему удар.

— Ему достаточно все продать и обосноваться в Каннах или Италии. Там по крайней мере он сможет общаться с людьми.

— Продать что?.. Я тебе уже объяснил, что ему ничего не принадлежит. Он получает доход, что уже неплохо. Но замок остается у Форланжей. Нормально?

— О да!

— Он не может даже подсвечника продать.

— Если он уедет надолго, мы вынуждены будем там обосноваться? — спросила Сесиль.

— Это меня бы удивило. Он попутешествует недели две-три, а потом вернется. У него свои привычки. Он уже не такой молодой.

Морис на какое-то время замолчал, Сесиль думала. Три недели! А потом?.. Она понемногу тупела от автомобильной качки. Она попыталась вновь завести разговор.

— Если бы не собака, он бы нас не пригласил.

— С твоей стороны нехорошо так говорить, — возразил Морис. — Он славный мужик — Жюльен. Не будешь же ты упрекать его в том, что он любит свою собаку?

Сесиль больше не слушала его. Она поддалась глубокой усталости, которая, возможно, больше не оставит ее. «Нелюбовь, — подумала она. — Нелюбовь… Откуда появилось это странное слово?» Она задремала.

Проснулась она от ощущения свежести. Морис вышел из машины и изучал карту при свете фар. Сесиль даже вскрикнула, когда захотела распрямиться. Спина напряглась и скрючилась, как лиана, и все суставы хрустели. Коснувшись ногами земли, она чуть не упала.