На встречу Элиан пришла точно. В десять часов она позвонила в дверь.

— Ну как?

И приступила с расспросами, не успев даже сесть.

— В общем — да!

— Я была в этом уверена.

Я предоставил ей некоторые подробности и счел уместным поговорить с ней о сопернице. Она тут же оборвала меня:

— Бесполезно! Эта женщина меня совершенно не интересует. Несчастное создание, купившееся на красивые речи!.. Нет, единственное, что имеет сейчас значение, — развод. Я хочу иметь доказательства.

— Вы их получите, — сказал я.

— Как долго?

— Вам требуется немного потерпеть, уважаемая мадам.

— Два дня? Три дня?

— Думаю, больше.

Она казалась озабоченной. В эту минуту она находилась очень далеко от меня. Она, наверное, думала, что я стар и бездарен, что ей следовало бы обратиться в одно из тех агентств, которые дают шумную рекламу, где буквально все — от директора до рассыльного — лежали бы у ее ног, и через час ей бы принесли на блюде голову ее супруга.

— Хорошо, — сказала она. — Поторопитесь. Я вернусь в конце недели… О! Что это я? По сути, я не так уж и спешу. Он же у нас в руках, верно?

Она сказала это почти с радостью, словно амазонка на псовой охоте, которая знает, что зверь не уйдет. Несколько кровожадна эта милая Элиан! Я проводил ее и на пороге столкнулся с консьержкой, которая несла мне конверт. Счет. Я попрощался с Элиан и вернулся в свой кабинет.

…На этом месте я прошу извинения, но должен оставить повествование от первого лица. Я, конечно, не романист. Но ко мне обращалось немало и женщин. А потом я вспоминал о них как о каких-то персонажах, мысленно следовал за ними по жизни; зная их пристрастия, я мог нащупать их тайные пружины. Так вот, я вижу Элиан на лестнице… С тем, что я узнал позднее, я в состоянии показать ее как она есть, безошибочно прочувствовать то, что она испытывала.

Элиан ждет, когда закроется дверь и когда консьержка скроется из виду. И тогда спадает ее маска бравады. Она на ощупь добирается до лифта, носовой платок у рта, еле сдерживая рыдания, более отвратительные, чем тошнота. Плакать из-за этого… из-за потерянного Жан-Клода… О! Жан-Клод!.. Она останавливает лифт между этажами, чтобы выплакаться вдосталь, потому что слишком трудно притворяться перед этим старым мужчиной, который, наверное, посмеивается над ее трагедией, извлекает из нее выгоду, и, возможно, она его развлекает. Она выплакивается до конца, в последний раз. За слезами приходят воспоминания о том, что было радостного, счастливого. Прочь прошлое! Но Жан-Клод поплатится. И сурово! Люди внизу начинают выражать нетерпение. Ничего, пусть подождут еще немного. У них вся жизнь впереди!

Элиан подправляет свой макияж все менее и менее дрожащей рукой. Она решительно не замечает мужчину, который рвет и мечет перед лифтом, и твердой походкой пересекает холл. Начиная с этого момента она больше не рассуждает. Она некий автомат злопамятства, робот слепого гнева. Окружающий город она воспринимает лишь как бессвязный фильм, что не мешает ей обращать внимание на свой силуэт в витринах. Никаких безумств. Никаких опрометчивых действий. Сохранять поведение и тон, которые ни на секунду не возбудят подозрений этого полицейского. О! Жан-Клод, не стоило тебе!..

Как можно выставлять столько оружия на обозрение прохожих! Она разглядывает все эти пистолеты. Какой выбрать? Они все один ужаснее другого! Любой совершит дело, хоть будет и не слишком тяжелым. Она собирается с силами, и вот уже чудесная улыбка вновь появляется на ее губах. Молодая женщина, входящая в магазин, является всего лишь покупательницей, которая нуждается в совете.

— Вы понимаете, я боюсь, когда одна ночью… Мой муж часто в отлучке. Вилла уединенная. В округе случаются грабежи.

Она обращает к вам свое искреннее лицо, голубые глаза, в которых застыла мольба. Продавец, если б посмел, взял бы ее на руки, настолько он тронут.

— Но, мадам, оружие не покупают, как пудреницу… Нужно разрешение.

А она эдак мимоходом:

— Комиссар полиции — один из наших друзей. Он без труда обеспечит мне его. Но в ожидании не хотите же вы, чтобы со мной что-нибудь случилось?

Ее глаза моргают. Продавец страдает.

— Безусловно, мадам, но…

К счастью, звонит телефон. Он направляется быстрым шагом в глубь магазина, не преминув обернуться пару раз. Прелестное создание! Элиан прогуливается, как в гостях, перед ружьями, рассматривает многозарядный винчестер, предназначенный для сафари. Мужчина возвращается.

— Послушайте, мадам, я нарушу порядок, чтобы услужить вам. Но принесите мне обязательно это разрешение.

Элиан обещает. В том состоянии, в котором она находится, что значит какое-то разрешение! И тогда все происходит очень быстро. Она больше не слушает объяснений, которые ей дают. Если револьвер надежнее, чем пистолет, тем лучше — купим револьвер. Пули вставлены в барабан. Оружие на предохранителе. Все готово. Она быстро подписывает чек и уходит со своим свертком в руках; она держит его несколько в отдалении, словно какой-нибудь торт.

Почти полдень. Уже! Жан-Клод, верно, занимается своей корреспонденцией. Он и не подозревает, что… Она плачет, но про себя; никогда она так не страдала. И за ее муки тоже он должен быть наказан… И вот она на проспекте Монтеня. Это время, когда служащие выходят на улицу. В здании никого не останется. Она еще немного выжидает, затем входит. Направо табличка: «Фирма Оберте по производству моторов, 3-й этаж». Медленно она поднимается пешком; вытаскивает оружие из футляра, немного нервничает, потому что забыла, что же ей сказали… ну, как там… предохранитель, что ли… как с ним обходиться?.. Вот так… Это в точности, как если бы со злой собаки снимали намордник… Впрочем, он вообще напоминает какое-то животное… Мощная горловина, черный, с отблесками, как на коже… Она думает о чем угодно, лишь бы ни о чем не думать. Новая табличка: «Моторы Оберте. Входить без стука». Дверь бесшумно открывается. Служащие ушли. Но какой-то голос слышится из кабинета директора. Может быть, это она, которой достало наглости прийти к нему. Тем хуже! В револьвере шесть пуль. Она делает несколько шагов на цыпочках, прислушивается.

— Проспекты будут вам высланы отдельной почтой. Примите, уважаемый клиент, наши заверения, и так далее.

Жан-Клод сейчас диктует письма. Он со своей секретаршей. Ах! Столько бед! Элиан прислоняется к стене. У нее кружится голова. Но дверь в кабинет приоткрыта. Просто бросить взгляд, прежде чем уйти.

Жан-Клод один. Он записывает свое письмо на магнитофон. Он чуть не ввел ее в заблуждение. Она врывается в комнату. Он поворачивается, встает.

— Элиан!

— Я знаю правду. Я тебя предупреждала.

Она стреляет в упор. Раз, другой.

Он падает на колени, как будто прося прощения. Слишком поздно! Она еще стреляет. Он валится наземь. Кончено!.. Что? Что это значит — кончено? И глубоко запрятанная боль пронзает ее душу и плоть, она останется с ней до конца дней. Она бросает револьвер и падает на труп.

— Жан-Клод… Я не хотела… я так тебя любила…

…Это тоже старо как мир! У меня еще было время вмешаться, навести порядок во всем этом кавардаке.

Несчастная была настолько не в себе, что мое появление ее не удивило. Она поднялась.

— Я это сделала не нарочно, — сказала она и упала ко мне на плечо.

Я, ей-богу, подержал ее даже чуть дольше, чем следовало. Но потом я слегка оттолкнул ее.

— Мсье Оберте, будьте добры.

И Оберте ловко встал. У него было лишь мгновение, чтобы подхватить ее, иначе бы она упала.

— Элиан, дорогая… Элиан…

Мы уложили ее на диван. Она потеряла сознание.

— Это ничего, — сказал я. — Волнение. И радость тоже! Самая большая радость в ее жизни.

Оберте в растерянности держал ладони своей жены и повторял:

— Как я мог?.. Как я мог?.. Элиан, дорогая, клянусь тебе, дорогая, это лишь… Ну, я тебе все объясню.

— Только не это, — сказал я ему. — Если вы вновь начнете лгать, я больше ни за что не ручаюсь.