Сколько раз с ним прощались, сколько раз он сам с собой прощался! Сердце в состоянии привыкнуть к расставанию, должно, во всяком случае. А оно не привыкает. Протестует, бьется тревожно, отчаянно, объятое леденящим холодом. Исламбек пытается успокоить его: «Это не последнее прощание. Это лишь испытание. Очередная проверка. Она закончится. Не сейчас, не сегодня, и возможно, не завтра. Будет продолжаться долго… Но не без конца».

– Мы должны были расстаться с вами еще весной, – продолжал рассуждать Дитрих. Именно рассуждать. Саид не чувствовал себя участником разговора. – И не расстались лишь потому, что я не поверил вам. А мне надо было поверить. Две первые недели были критическими для моей убежденности: Ораниенбург – случайное слово. Никакого задания нет, простая провокация. Но почему назван именно Ораниенбург? Почему? Я сделал все, чтобы уличить вас. И не для собственного удовлетворения, не для возмездия, – это ведь очень легко – вычеркнуть унтерштурмфюрера. Я боялся собственной ошибки: а что, если действительно вы ищете Ораниенбург? Что тогда? Я проверил вас, превратил вашу версию в реальность. Мои опасения подтвердились – вы лгали. Вы все лгали, и в отношении Ораниенбурга… И знаете, когда я убедился в этом? Не знаете, конечно… Когда убили Исламбека!

– Убили?! – вздрогнул Саид и стиснул пальцами подлокотник.

– Вас это удивляет, – не то спросил, не то утвердил штурмбаннфюрер.

– В некоторой степени… – признался Саид.

– Какой же другой исход могла иметь эта история?

Вопрос был сложный, и решить его, не зная подробностей дела, никто не мог. Исламбек лишь предполагал, что гестапо проверяет его как английского агента, но что оно прибегло к фальсификации его смерти – не догадывался.

– Могли искать настоящего Исламбека, – высказал он неуверенно пришедшую на ум мысль.

– Иначе говоря, вас?

– Да.

– Искали… – Дитрих постепенно загорался, и первая искорка уже мелькнула в глазах.

– В гестапо? – съехидничал Саид.

– Вы способны шутить, мой дорогой пленник. Исламбек находился на названном вами втором километре Берлинер ринга.

– Двойник?

– Можно назвать его и двойником.

– Хотел бы я видеть его лицо.

Мелькнуло еще несколько искорок. А потом целый хоровод заплясал в глазах майора.

– Попытаюсь доставить вам это удовольствие…

Дитрих вынул из стола фотографию и подчеркнуто театральным жестом протянул ее Исламбеку. – Как вы находите?

Маленький квадрат едва не выскользнул из грубых пальцев гестаповца, и Саид поторопился подхватить его. Секунду перед ним возникало что-то расплывчатое, потом он разглядел хмурое лицо с усиками над припухлой верхней губой и вьющиеся волосы. Все незнакомое. Никогда ему не приходилось встречать подобный облик – ни дома, ни здесь.

– Не узнали?

– Нет.

– Странно, а это настоящий Исламбек.

Метель искр последний раз взметнулась в зрачках Дитриха и застыла. Майор выставил свой неожиданный козырь и ждал, чем ответит арестованный.

Саид понял гестаповца по-своему.

– Грубая подделка.

– Нет, милый мой унтерштурмфюрер. Это действительно племянник Мустафы Чокаева. По крови.

Довод таил опасность для Исламбека, он разоблачал унтерштурмфюрера. Перед ним можно было спасовать. А можно было и отвергнуть его.

– Почему вы решили, господин штурмбаннфюрер, что моих друзей интересует состав крови?

Покой, напряженный, доведенный до предела, стыл в глазах Дитриха.

– Их вообще ничего не интересовало, – утвердил он.

– Зачем же они его убили?

Покой оборвался, снова заплясали искры – Дитрих торжествовал: ему удалось заманить собеседника в лабиринт с ловушкой.

– Они его не убивали… Да, да. Не захотели даже глянуть на вашего Исламбека, ибо для них он не существовал. Никогда.

Саид почувствовал себя в тупике, наткнулся на стену.

– Но вы же сказали – убит?

– Совершенно верно.

Это был порог ловушки, к которой подвел Саида гестаповец. Вход один и последний. Поэтому Саид промолчал: пусть Дитрих идет первым. И Дитрих пошел.

– Убит… туркестанцами.

Неожиданность! Ошеломляющая неожиданность! Устоять нет никакой возможности, надо или идти следом за гестаповцем или сопротивляться. Действовать, и действовать молниеносно, иначе Дитрих возведет над своим хитрым сооружением крышу и замкнет под ней Исламбека.

Оба – Саид и гестаповец – замерли. Саид вогнал ногти в плюш, словно ввинтил их до самого дерева и не чувствует боли, а штурмбаннфюрер распластал ладонь на столе – большую, как лапа медведя, пока она недвижима, но пройдет секунда, вторая, третья, и Дитрих поднимет ее, согнет пальцы и ударит средним по толстой папке, почти пустой и поэтому звонкой. Сигнал к наступлению. Еще и еще удар. Барабанный бой. Саид знает эти звуки. Они пронизывают череп, отдаются в мозгу. Мучают…

– Вы упустили Национальный комитет, господин штурмбаннфюрер, – тихо, но твердо произносит Исламбек.

– Видимо.

Пальцы все же начинают барабанный бой, но он не зовет в наступление. Удары выдают растерянность Дитриха, пожалуй, даже смущение: как это он, признанный ас, психолог, мастер четких и жестких схем раскрытия преступления, не сумел предусмотреть опасность со стороны туркестанцев. Он всегда считал их эгоистичными, способными только думать о своем благополучии, драться только за сегодняшний день, за право жить и выжить. Поэтому они без конца грызутся между собой, стараясь вырвать друг у друга кусочек пожирнее. Доносы, убийства исподтишка – что стоит одна история с Мустафой Чокаевым, – вот чем заняты люди из Туркестанского национального комитета. И то, что они грызутся, естественно и, главное, удобно для Дитриха, да и не только для Дитриха. Возня внутри отвлекает их от событий, происходящих за пределами комитета, а события эти, увы, печальны. Пусть хватают за горло своих соотечественников, пусть травят, душат, стреляют, но не оглядываются, не задумываются над происходящим. Так, собственно, и расценил Дитрих события на Берлинском кольце: убили туркестанца, всего-навсего туркестанца, и кто убил, – сами же туркестанцы. Все закономерно, все понятно. А этот унтерштурмфюрер выдвигает совсем не естественный вариант – Национальный комитет будто бы поставляет кадры для иностранной разведки. В данном случае, для английской. Значит, там есть оппозиция к немцам, к Германии. Больше того, там живы настроения и тенденции, порожденные еще Чокаевым, этим агентом разведывательной службы Великобритании. Да, унтерштурмфюрер сейчас бросил не только подозрение, но и обвинение в адрес Дитриха – под носом у гестапо гнездо шпионажа. Убить, убить наглеца!

– Однако вы пытаетесь спастись, – сдерживая гнев, произнес штурмбаннфюрер.

Исламбек с наигранной грустью ответил:

– Это невозможно теперь…

Дитрих исподлобья бросил взгляд на втиснутого в большое зеленое кресло Исламбека. Все исчезло среди плюша, кроме серого, без единой кровинки лица. Оно, обращенное к Дитриху, светилось каким-то неестественным, почти мертвым светом. Он шел от раскосых глаз. Они горели.

– Мой уход, – все так же грустно сказал Саид, – не остановит их.

– Кого? – не понял Дитрих.

– Ищущих главное…

Главное. Оно появилось год назад, а до этого существовало неведомо для Исламбека. Он услышал о нем от Берга в ту самую ночь, когда упал на аллее Тиргартена, подстреленный Дитрихом.

Его привезли в гестапо в обморочном состоянии – слишком много было потеряно крови. Врач более часа возился с ним, пока не восстановил его силы, ту самую «рабочую форму», которую требовал Дитрих: ведь допрос – это работа, и не только следователя, но и подследственного.

Во время перевязки около Исламбека находился Рудольф Берг. «Не спать, не спать!» – повторял он, замечая, как смежаются веки Саида. Берг боялся, что в полузабытьи арестованный потеряет контроль над собой, скажет то, чего не следует говорить, чего нельзя вообще говорить. Когда врач отошел – шприц лежал в ванночке на столе, и надо было сделать пять-шесть шагов к нему, – Рудольф наклонился и тихо, но внятно произнес: «Вас интересовали специальные курсы особого назначения – Ораниенбург».