От бессилия и собственной глупости хотелось выть.
— Дура… — рывками волоча за собой живую ношу, бормотала болотница. Споткнулась о спрятавшийся под мшистой кочкой пенек, упала на колени, разжала руки, закрыла лицо ладонями.
— Дура! Дура! Дура! — Слова получались глухими, таяли в плотно сжатых пальцах.
— Дура, — утвердительно произнес над ее головой хрипловатый женский голос.
Айша подняла взгляд. В нескольких шагах от нее, опираясь на палку, стояла Шулига. Рогатина палки упиралась в под мышку ободритки, два обрезанных сучка приподнимались над плечом. Вид у Шулиги был недовольный. Подле нее, возвышаясь над подругой почти на голову, стоял Харек. Рассматривал лежащую без движения княжну, щурил желтые глаза.
— Ну, и кто этот — ткнув концом палки в спину княжны, поинтересовалась Шулига.
— Княжна, — вместо Айши равнодушно, словно совсем не удивляясь нежданной находке, произнес берсерк. Почесал пятерней серые от грязи волосы, усмехнулся. — Дочь князя Альдоги…
Что делать со спасенной княжной, никто толком не знал. Как умела, Айша рассказала о деревне, о людях-зверях, о коракшах, не менее безумных, чем Гюда. Умолчала лишь о колодезнике.
Безумие княжны ничуть не напугало Харека. Недолго думая, он скрутил ей руки за спиной. Затем, подумав, затолкал в рот клок мха:
— Так!
— Нет, не так! — возмутилась Шулига. — Хватит с нас одной дуры. Вторую я за собой не потащу!
Первой дурой она называла Айшу. Несколько дней назад в планы ободритки входило спасение из плена приглянувшегося ей Харека, а вовсе не бестолковой маленькой ведьмачки, которая жаждала умереть. Но если с Айшей она в конце концов смирилась, то мириться с появлением еще одной спутницы явно не собиралась.
Пока Айша лежа на спине переводила дух, ободритка донимала Волка. Поддерживающая ее палка глухо постукивала по земле рядом с головой княжны, сминала мох.
— Смотри, какая тощая. Она все одно сдохнет…
Харек молчал.
— По ее следу пойдут духи… — По привычке ободритка именовала нелюдей духами. — А если оставим ее здесь, они не станут гнаться за нами!
Харек молчал.
— Ее надо оставить тут! Иначе они догонят нас и убьют. Ты хочешь умереть из-за этой… — замявшись, Шулига подыскала нужное слова, брякнула: — …бледной жабы?!
Харек молчал.
— Что ты молчишь?! Тебе все равно?! Или она тебе важнее, чем я?!
Доводов у Шулиги становилось все меньше. Им на смену пришел гнев.
— Ладно, коли таки — наоравшись вдосталь, угрюмо заявила она. Проковыляла куда-то, затем вернулась, направилась к княжне. Та уже очухалась — извивалась змеей, стараясь освободить руки.
Шулига пнула ее в бок, заставила перевернуться на спину:
— Я сказала, что ее с собой не потащу, значит, не потащу! Здесь сдохнет.
Костыль упал в мох рядом с Айшей, в руках у ободритки глухо щелкнула ременная петля. Айша вскочила. Поздно — незаметным, плавным движением Харек скользнул к ободритке, раскрытой ладонью ударил ее по щеке. Ударил не сильно, но низенькая Шулига шлепнулась на задницу, пискнула, схватилась за щеку. В серых глазах блеснуло негодование. Заранее зная, что будет дальше, Айша вновь рухнула наземь. Нужно было собраться с силами…
— Помолчи, — сказал Шулиге Харек. — Бьерн заботился о ней. Я чту память Бьерна.
Шулига всхлипнула, передразнила:
— "Бьерн… Бьерн…"! Одну взяли — "Бьерн". Другую — "Бьерн". А я как же?
Плакать она не умела, но, имея опыт совместной жизни с тремя мужьями, научилась понимать выгоду слез.
— Не любишь ты меня…
Подождав ответа, продолжила — влажно, с придыханием:
— Все бьешь меня… Ругаешь… А за что? Я и сама-то еле хожу, куда ж такая обуза? Оставь ты ее… Оставь…
Голос ободритки задрожал, наполнился горечью:
— Вот нагонят нас к ночи, что я буду делать? С такой ногой не убежать мне никуда, не спрятаться… Страшно мне… А ты… Ты…
Всхлипывания стали чаще.
Харек поднял брошенную рогатину, подошел к ободритке, присел, положил рогатину ей на колени:
— Надо идти.
Шулига перестала серпать носом, вздохнула, смирилась с неизбежностью:
— Надо.
Схватившись за руку берсерка, встала на ноги, сунула костыль под мышку. Деловито окликнула Айшу:
— Эй, ведьма! Хорош спать!
Подниматься болотнице не хотелось, — ноги у нее дрожали, кожа горела, а мох был прохладным и мягким. Айша надеялась, что до заката нелюди не покинут своей деревни. Но до заката лучше было бы уйти подальше от их логова…
Шулига подскакала к притихшей Гюде. Не стесняясь, с размаха ударила ее костылем по плечу:
— Вставай, ты, язва!
К удивлению Айши, княжна послушно закопошилась, принялась подниматься. Связанные за спиной руки мешали ей. Харек подхватил ее за ворот рубашки, рывком вздернул на ноги. Гюда замычала, забрыкалась.
— Оставь ты ее! — брезгливо сказала Шулига. — Не такая уж она и безумная, чтоб тут сидеть. Сама за нами потопает…
Всмотрелась в глаза княжны:
— Давай. Шагай… — И поковыляла прочь.
За ней, припадая на правую ногу, заскользил Харек. Следом двинулась Айша.
Пройдя с сотню шагов, болотница не удержалась — обернулась. Нелепо раскачиваясь и спотыкаясь на каждой кочке, княжна плелась за своими спасителями. Из-за скрученных за спиной рук ее плечи выпирали вперед, зеленый клок мха высовывался изо рта, ноздри раздувались. Бессмысленно преданный взгляд впился в коренастую фигуру ободритки.
"Как собачонка за хозяйкой", — подумала Айша. Внутри шевельнулась бестолковая человеческая ревность: "А ведь спасла-то ее я!"
Вылезший из земли корень подвернулся болотнице под ноги, цапнул за носок сапога. Нелепо взмахнув руками, Айша шлепнулась лицом вниз, ударилась лбом обо что-то твердое. На лбу тут же вздулась шишка.
— Чтоб тебя! — непонятно на кого выругалась болотница.
Встала, догнала Харека, зашагала рядом с ним.
Больше она не оборачивалась…
Около полудня они вышли к озеру. А нелюдей Айша почуяла ближе к вечеру, когда солнце стало уходить за верхушки елей, отражаясь в спокойной воде озера красными бликами. Шулига уверяла, что там, на другой стороне озера, начинались земли ободритов — ее родные земли.
— Кабы лодку… — Она тоскливо косилась на темную, едва различимую за водной преградой полосу противоположного берега.
За день они ушли далеко от деревни духов и очень устали. У Айши ныла спина и зудели ноги, словно под кожей копошились невидимые мураши, ободритка при каждом шаге морщилась, уже не в силах скрывать боль, а княжна отставала, даже когда Харек привязал ее на длинную веревку к своему поясу. О преследователях никто не вспоминал, а если и вспоминали, то не говорили. Но к вечеру в шорохе прибрежных камышей и в спокойном шуме леса Айша ощутила странную настороженность. Привычные шепотки речных и лесных духов стихли, словно устыдились чего-то, одинокая выпь принялась кликать на помощь свою родную сестрицу Кикимору, а в пении ветра послышалось чужое жаркое дыхание.
Нелюди окружали свою добычу.
Пока они были осторожны, скрываясь за кустами и деревьями, не подходя слишком близко. Они ждали темноты, жадно втягивали ноздрями запах намеченных жертв, слизывали слюну с запекшихся в беге губ. Айша знала, что они бежали, — их дыхание было частым и прерывистым, как у волков, преследующих сильного подранка.
Кто-то из нелюдей оступился, зацепил плечом острый сучок, тонко тявкнул.
— Слышишь? — Айша дернула берсерка за рукав.
— Что?
— Нелюди… Здесь.
Харек прислушался:
— Нет. Ты ошиблась.
Айша не стала спорить. Желтоглазый доверял себе больше, чем кому бы то ни было. Он все равно не поверил бы.
Пока он возился, подтаскивая ближе веревку, к концу которой, словно телок, была привязана княжна, Айша нагнала Шулигу. Ободритка была все еще зла — даже долгий и утомительный переход не сломил ее упрямого нрава. Опираясь на костыль, она молча ковыляла вперед, сосредоточенно серпала носом, косилась на озеро.
