— Негодяй! — резким, визгливым голосом крикнула женщина.
Илья видел, как она взмахнула рукой, и отбил кулаком в сторону тарелку, брошенную ею. Треск разбитой тарелки как будто ещё более оглушил гостей. Медленно, беззвучно они отодвигались в стороны, оставляя Илью лицом к лицу с Автономовыми. Кирик держал в руке какую-то рыбку за хвост и мигал глазами, бледный, жалкий и тупой. Татьяна Власьевна дрожала, грозя Илье кулаками; лицо её сделалось такого же цвета, как кофточка, и язык не выговаривал слов:
— Ты-ы… врёш-шь… врёш-шь… — шипела она, вытягивая шею к Илье.
— А хочешь — я скажу, какова ты нагая? — спокойно говорил Илья. — Сама же ты все родинки твои мне показала… Муж узнает, вру я или нет…
Раздался чей-то подавленный смех. Автономова взмахнула руками, схватила себя за шею и без звука упала на стул.
— Полицию! — крикнул телеграфист.
Кирик обернулся к нему и вдруг, наклонив голову, пошёл, как бык, на Лунёва.
Илья вытянул руку, толкнул его в лоб и сурово сказал:
— Куда? Ты сырой… я ударю тебя — свалишься… Ты — слушай!.. И вы все, тоже — слушайте… Вам правды негде услыхать.
Но, отшатнувшись от Ильи, Кирик снова нагнул голову и пошёл на него. Гости молча смотрели. Никто не двинулся с места, только Травкин, ступая на носки сапог, тихо отошёл в угол, сел там на лежанку и, сложив руки ладонями, сунул их между колен.
— Смотри, ударю! — угрюмо предупреждал Илья Кирика. — Мне обижать тебя не за что! Ты — глупый… безвредный… Я не видал худого от тебя… отойди!
Он снова оттолкнул его уже сильнее и сам отошёл к стене. Там, прислонясь спиной, он продолжал, поглядывая на всех.
— Твоя жена сама на шею мне бросилась. Она умная… Подлее её женщины на свете нет! Но и вы тоже- все подлецы. Я в суде был… научился судить…
Он так много хотел сказать, что не мог привести в порядок мыслей своих и кидал ими, как обломками камней.
— Я ведь не Таньку обличаю… Это так вышло… само собой… у меня всю жизнь всё само собой выходило!.. Я даже человека удушил нечаянно… Не хотел, а удушил. Танька! На те самые деньги, которые я у человека убитого взял, мы с тобой и торгуем…
— Он сумасшедший! — радостно крикнул Кирик и, прыгая по комнате от одного к другому, он кричал тревожно и радостно:
— Видите? Сошёл с ума!.. Ах, Илья!.. ах ты! А-ах, братец!
Илья захохотал. Ему стало ещё легче и спокойнее, когда он сказал про убийство. Он стоял, не чувствуя под собою пола, как на воздухе, и ему казалось, что он тихо поднимается всё выше. Плотный, крепкий, он выгнул грудь вперёд и высоко вскинул голову. Курчавые волосы осыпали его большой бледный лоб и виски, глаза смотрели насмешливо и зло…
Татьяна встала, пошатываясь, подошла к Фелицате Егоровне и вздрагивающим голосом говорила ей:
— Я видела давно… он давно уже… дикие глаза… страшный…
— Если сошёл с ума, нужно позвать полицию, — внушительно сказала Фелицата, присматриваясь к лицу Лунёва.
— Сошёл, сошёл! — кричал Кирик.
— Перебьёт всех ещё… — прошептал Грызлов, беспокойно оглядываясь. Они боялись выйти из комнаты.
Лунёв стоял рядом с дверью, и нужно было идти мимо него. Он всё смеялся. Ему приятно было видеть, что эти люди боятся его; он замечал, что гостям не жалко Автономовых, что они с удовольствием стали бы всю ночь слушать его издевательства, если б не боялись его.
— Я не сумасшедший, — заговорил он, сурово сдвигая брови, — только вы погодите, постойте! Я вас не пущу никуда… а броситесь на меня — бить буду… насмерть… Я сильный…
Протянув свою длинную руку с большим, крепким кулаком на конце, он потряс им в воздухе и опустил руку.
— Скажите мне — что вы за люди? Зачем живёте? Крохоборы вы… сволочь какая-то…
— Ты! — крикнул Кирик. — Молчать!..
— Сам молчи! А я поговорю… Я вот смотрю на вас, — жрёте вы, пьёте, обманываете друг друга… никого не любите… чего вам надо? Я — порядочной жизни искал, чистой… нигде её нет! Только сам испортился… Хорошему человеку нельзя с вами жить. Вы хороших людей до смерти забиваете… Я вот — злой, сильный, да и то среди вас — как слабая кошка среди крыс в тёмном погребе… Вы — везде… и судите, и рядите, и законы ставите… Гады однако вы…
В это время телеграфист отскочил от стены, как мяч, и бросился вон из комнаты, проскользнув мимо Лунёва.
— Эх! упустил одного! — сказал Илья, усмехаясь.
— За полицией! — крикнул телеграфист.
— Ну, зови! Всё равно… — сказал Илья.
Мимо него прошла Татьяна Власьевна, шатаясь, как сонная, не взглянув на него.
— Ушиб! — продолжал Лунёв, кивая на неё головой. — Она стоит того… гадина…
— Молчать! — крикнул Автономов из угла. Там он стоял на коленях и рылся в ящике комода.
— Не кричи, дурачок! — ответил ему Илья, усаживаясь на стул и скрестив руки на груди. — Что кричишь? Ведь я жил с ней, знаю её… И человека я убил… Купца Полуэктова… Помнишь, я с тобой не один раз про Полуэктова заговаривал? Это потому, что я его удушил… А ей-богу, на его деньги магазин-то открыт…
Илья оглядел комнату. У стен её молча стояли испуганные, жалкие люди. Он почувствовал в груди презрение к ним, обиделся на себя за то, что сказал им об убийстве, и крикнул:
— Вы думаете — каюсь я перед вами? Дожидайтесь. Смеюсь я над вами, вот что.
Из угла выскочил Кирик, красный, растрёпанный. Он размахивал револьвером и, дико вращая глазами, кричал:
— Теперь — не уйдёшь! Ага-а! Ты — убил?
Женщины ахнули. Травкин, сидя на лежанке, заболтал ногами и захрипел:
— Господа-а! Я больше не могу! Отпустите… Это ваше семейное дело…
Но Автономов не слышал его голоса. Он прыгал пред Ильей, совал в него револьвером и орал:
— Каторга! Мы тебе покажем!..
— Да ведь и пистолетишко-то, чай, не заряжен? — спросил его Илья, равнодушно, усталыми глазами глядя на него. — Что ты бесишься? Я не ухожу… Некуда мне идти… Каторгой грозишь? Ну… каторга, так каторга…
— Антон, Антон! — раздавался громкий шёпот жены Травкина, — иди…
— Я не могу, матушка…
Она взяла его под руку. Рядом друг с другом они прошли мимо Ильи, наклонив головы. В соседней комнате рыдала Татьяна Власьевна, взвизгивая и захлёбываясь.
В груди Лунёва как-то вдруг выросла пустота — тёмная, холодная, а в ней, как тусклый месяц на осеннем небе, встал холодный вопрос: «А дальше что?»
— Вот и вся моя жизнь оборвалась! — сказал он задумчиво и негромко.
Автономов стоял пред ним и торжествуя вскрикивал:
— Не разжалобишь!
— Да я и не пытаюсь… чёрт вас всех возьми! Я сам скорее собаку пожалею, чем вас… Вот если бы мог я… уничтожить вас… всех! Ты бы, Кирик, прочь отошёл, а то глядеть на тебя противно…
Гости тихонько выползли из комнаты, пугливо взглядывая на Илью. Он видел, как мимо него проплывают серые пятна, не возбуждая в нём ни мысли, ни чувства. Пустота в душе его росла и проглатывала всё. Он помолчал с минуту, вслушиваясь в крики Автономова, и вдруг с усмешкой предложил ему:
— Давай, Кирик, поборемся?
— Пулю в башку! — заревел Кирик.
— Да нет у тебя пули! — насмешливо возразил Лунёв и уверенно добавил: — А как бы я тебя шлёпнул!
Потом, оглянув публику, он просто, ровным голосом сказал:
— Кабы знал я, какой силой раздавить вас можно! Не знаю!..
И после этих слов он уже не говорил ничего, сидя неподвижно.
Наконец пришли двое полицейских с околоточным.
А сзади них явилась Татьяна Власьевна и, протянув к Илье руку, сказала задыхающимся голосом:
— Он сознался нам… что убил менялу Полуэктова… тогда, помните?
— Можете подтвердить? — быстро спросил околоточный.
— Что ж? Можно и подтвердить… — ответил Лунёв спокойно и устало.
Околоточный сел за стол и начал что-то писать, полицейские стояли по бокам Лунёва; он посмотрел на них и, тяжело вздохнув, опустил голову. Стало тихо, скрипело перо на бумаге, за окнами ночь воздвигла непроницаемо чёрные стены. У одного окна стоял Кирик и смотрел во тьму, вдруг он бросил револьвер в угол комнаты и сказал околоточному:
