Наконец он вымолвил:

— Конечно, я всегда рад служить вам всем, чем могу, но я хотел бы знать, одно ли это привело вас сюда?

— Не все ли вам равно? — ответила Елена Александровна, скорбно улыбаясь и опираясь рукою на стол. Не дожидаясь ответа, она сама уже продолжала: — Впрочем, что я говорю! вы бы не спрашивали, раз вам не было бы интересно… Конечно, вы правы: это только предлог и, кажется, даже не особенно умелый. Я просто хотела вас видеть и, если можно, поговорить с вами.

— Прошу вас, — отнесся к ней хозяин, указывая на ближайший стул. Но гостья, не воспользовавшись приглашением, продолжала стоя:

— Я не думаю, чтобы наш разговор был продолжительным, но все-таки он займет известное время… Нам никто не помешает?

Дмитрий Алексеевич молча подошел к двери и замкнул ее на ключ.

— Что случилось, Дмитрий Алексеевич?.. что заставило вас так измениться ко мне?.. Конечно, чувство может улетать без всяких причин, но почему это совершается так жестоко, что любовь уходит не одновременно у обоих любивших?

— Вы сами отлично знаете, Елена Александровна, что случилось.

— Ах, вы говорите о том глупом случае в Риге? о том несчастном мальчике, который так обо мне безумствовал! конечно, я была виновата, затеяв всю эту ненужную игру, но нельзя же за это так наказывать.

Помолчав некоторое время, Дмитрий Алексеевич ответил:

— Мне не хотелось говорить об этом, но раз вы сами начали разговор, то не скрою, что, действительно, случай в Риге с этим молодым человеком произвел на меня очень тягостное впечатление, тем более что вы не можете мне поставить в вину, что я относился к вам легкомысленно или даже просто легко… Я любил вас искренно и серьезно.

— Не надо, не надо об этом! И неужели этому искреннему и серьезному чувству достаточно пустого столкновения с ничего не значащей историей, чтобы оно разлетелось, как одуванчик от ветра.

— Во-первых, я не считал этой истории такою пустой, во-вторых, дело было совсем и не в истории… Дело в том, что этот случай осветил мне ваше ко мне отношение и, ужаснув, заставил подумать.

— Боже мой! Боже мой! неужели когда любят, думают? неужели, когда любят, решают или взвешивают? Нет, я не хочу этого думать.

Поступают, может быть, дико, непоправимо, но всегда руководясь чувством, а не размышлениями… Если бы вы меня любили, в ту минуту вы могли меня убить, избить, если хотите, но не то, не то, что вы сделали!..

— Я сделал гораздо больше, чем, если б я ударил, или убил вас… Я сейчас же вас оставил и навсегда… Причем руководился сильнейшим чувством… Это, может быть, труднее, чем вы думаете.

— Но ведь это неправда… Вы только отошли от меня, но нисколько меня не разлюбили. Вы хотели поступить, как сильный мужчина с определенною волею, а поступили, как обидчивый ребенок… Вы отошли в угол и надулись, вот и все… Я думала сначала, что все кончилось, но что-то мне говорило, что это не так. Вероятно, сердце. Я захотела вас увидеть, чтобы самой убедиться… И вот теперь, я не верю, слышите ли, теперь я не верю, что вы меня разлюбили.

— Тем не менее, это так.

Под черной вуалеткой было незаметно, как слегка передернулось лицо Елены Александровны, когда она, вставши и подойдя совсем близко к хозяину, взяла его за обе руки… Когда она открыла лицо, оно уже спокойно улыбалось.

— Ну, хорошо, ну, я вижу, что вы сильный мужчина… Вы довольны? Теперь, надеюсь, мы можем говорить не как поссорившиеся дети, не как сильный мужчина и слабая, но коварная женщина, а просто, как люди!

— Как люди, которые не лгут?

— Ну, положим, как люди, которые не лгут, насколько это возможно… Тем более, что за это время я так много думала, так много пережила, что сделалась гораздо старше, может быть, и серьезнее… Я стала яснее видеть и других, и себя… Знаете, когда в уединении проводишь некоторое время, как-то сами собой отпадают все детали, все мишурные украшения, и выступает настоящий, простой рисунок всего, что случилось… И вот я теперь вижу, что вы меня любите по-прежнему, если не больше… Не правда ли?

Елена Александровна стояла совсем близко около сидевшего Дмитрия Алексеевича, почти прикасаясь к нему… Она мяла его руку в своих, а лицо, с которого была устранена вуалетка, улыбалось с видимым спокойствием. Не подымая глаз, будто стараясь не смотреть на милые когда-то, а может и теперь, черты, Дмитрий Алексеевич заговорил медленно, но как-то слишком глухо, что свидетельствовало об известном волнении:

— Елена Александровна… Я буду говорить вам, как человек человеку… Я вам верил и любил вас… Оба эти чувства, если только первое можно назвать чувством, проходят мимо нашей воли, их нельзя вызывать намеренно: нельзя верить, если не верится, и когда не любится, — любить трудно… И вместе с тем эта непроизвольность нисколько не придает этим чувствам характера случайности и непостоянства. Есть причины, обстоятельства, которые как бы подвергают их испытанию, и вот я этого испытания не выдержал… Конечно, если бы я верил и любил, как следует, я бы делал это «не потому что» то-то и то-то, а «несмотря» на то-то и то-то. А вот этого «несмотря» я и не выдержал. Когда случилось, или показалось мне, что случилось то событие, которое подвергло мою веру и любовь к вам искусу, я потерял и то, и другое. Конечно, это моя вина, я недостаточно крепко вас любил и верил вам, чтоб продолжать это при наглядном доказательстве необоснованности этих чувств… Конечно, я виноват…

Лелечка, не выпуская из своих рук руки Дмитрия Алексеевича, сказала затуманенным голосом:

— Милый, я тоже виновата еще больше тебя… Но что же делать? Нужно прощать друг другу…

И она наклонилась, как будто хотела его поцеловать.

— Елена Александровна! по-моему, вы не поняли меня… вы меня или не слушали, или слышали совсем не то, что я вам говорил… Теперь мне вас прощать не в чем.

Елена Александровна заговорила будто совсем в забытьи:

— Может быть, я и не поняла, я не знаю, мне все равно… Я счастлива, что вижу твои глаза, слышу твой голос… Я думала, это совсем невозможно, но теперь мне больше ничего не надо… Хотя бы ты говорил тысячу раз, что ты меня не любишь, я этому не верю, потому что я хочу, чтоб было иначе!

И, опустившись на колени к Лаврентьеву, она обвила его шею руками. Тот высвободился, прошептав:

— Зачем это, Елена Александровна, ведь и вы меня уже совершенно не любите!

Елена Александровна, быстро опустив вуалетку, поднялась с колен Лаврентьева и, ни слова не говоря, подошла к окну, выходящему в сад.

Постояв так минуты с две, она произнесла тихо, но внятно, не оборачивая лица к собеседнику:

— Теперь я понимаю, новый курс!.. И вы думаете, вам это удастся?

— Но если вы понимаете, то я-то не понимаю ваших намеков.

Лелечка, не оборачиваясь, подолжала:

— Т. е. вы их не желаете понимать, но сколько бы вы не отпирались, я вижу теперь…

— Что ж вы видите?

— То же, что и вы, — и Лелечка указала рукой, с которой она не сняла перчатки, в окно.

Там, на широкой дорожке, усыпанной красным песком, стоя беседовали мистер Сток и Виктор Павлович Фортов; последний стоял лицом к дому, сдвинув фуражку на затылок, меж тем, как у англичанина была видна только широкая спина. Дмитрий Алексеевич смотрел несколько минут молча, наконец, густо покраснев, прошептал:

— Какая низость.

— Я с вами вполне согласна, — быстро ответила Лелечка и потом вдруг, не отходя от окна, так же быстро схватила Лаврентьева за руки одной рукой, другой рукой обвив его шею и целуя быстро и крепко, проговорила: — Милый, не обращайте внимания… Мало ли что может прийти в голову женщине, которая любит?!.

— Елена Александровна, бросьте эту игру! я ее совершенно не оценю, и мне она неприятна!

— Так значит, я права?

— Думайте, что угодно. Мне ваше мнение совершенно безразлично! — и Дмитрий Алексеевич молча отворил дверь и позвонил человеку.

— Отдохнула ли барынина лошадь? она сейчас едет обратно.

— Так точно.

— Оставьте меня! оставьте! — воскликнула Лелечка, когда Лаврентьев хотел поцеловать ей руку. Она, казалось, чуть не плакала, и Лаврентьев готов был ее пожалеть, но тотчас успокоился, подойдя к окну: Елена Александровна уже садилась на лошадь, причем помогал ей Фортов, а она улыбалась, смотря на него косым и ласковым взглядом.