Исключительно протокольные сведения дают представление о том, насколько незаменим Штэх для дам, сопровождающих в поездке в столицу государственных деятелей. В то время, пока в Бонне их мужчины, как на духу, высказывают свои откровенные мнения, дамы мчатся в служебном «мерседесе» в Штэх. Причем поездку приурочивают к определенному времени, чтобы успеть к девятому или шестому часу молитвы и вдосталь полюбоваться монахами, облаченными в роскошные одежды, послушать их речи (бывало, доходило и до осязаемых контактов), после чего устраивался своего рода завтрак или ленч, а уж после этого, в зависимости от времени, настроения и выносливости, наступала пора ускоренной прогулки по изумительным лесам; после обеда дамы отправлялись в церковь на очередную молитву либо к вечерней литургии, затем пили чай и возвращались в столицу, исполненные внутреннего мира и согласия. Для немецких политиков, равно как и для зарубежных, лучше Штэха просто не сыскать места для медитирования и очищения души. Он повидал на своем веку немало известных своей жесткостью государственных мужей, которые здесь смиренно молили о прощении и проливали слезы раскаяния. Гостей из Соединенных Штатов Америки и Африки Штэх приводит в особенное восхищение, говорят, что дело уже дошло до стихийного перехода в другую веру. Там, где столь правдоподобно демонстрируется Ora — желание молиться, — естественно, нельзя забывать и о Labora — необходимости трудиться; поэтому время от времени здесь можно встретить бенедиктинских братьев с грязными загрубелыми руками и ногами, в выпачканной коровьим навозом рабочей одежде, но самое необычайное состоит в том, что эти монахи — настоящие, не временные. Удивляет только, почему монахи с такой охотой покидают эту идиллию, страсть штэхских монахов к путешествиям не осталась без внимания у острых на язык жителей Рейна: рассказывают, будто как-то один богатый остряк прислал монахам в подарок к Рождеству набор чемоданов.
Монахи и впрямь путешествуют с огромным удовольствием. Они читают лекции, с показом диапозитивов и без, участвуют в конференциях, дискуссиях, занимаются ораторским искусством; некоторые работают внештатными сотрудниками в литературных отделах серьезных межрегиональных газет, готовя материалы по вопросам теологии, религии, христианства, и используют любую возможность поехать в Гамбург, Мюнхен или Франкфурт. Да, они, монахи, действительно охотно уезжают отсюда и не всегда с охотой возвращаются. У некоторых есть собственные средства передвижения, у большинства же их нет. Таково это аббатство, насчитывающее в настоящее время сорок семь монахов и послушников, но наличие их не всегда одинаково. Случалось, что на вечерней молитве присутствовали всего одиннадцать монахов, а как-то раз даже девять. Одна очень высокопоставленная особа из Таиланда даже спросила протокольного служащего, не было ли тут эпидемии, или, может быть, эти монахи — она конечно же изучала немецкий по произведениям литературы начала XIX столетия — такие «хворые»? Служащий был вынужден обратиться за информацией к аббату, на что получил убийственное по своей силе сообщение: болен только один, остальные в отъезде.
Поскольку число наемной технически грамотной рабочей силы постоянно растет (сельское хозяйство, персонал отелей, администрация), Штэх не в состоянии самофинансироваться. Он получает весомую дотацию от государства и епископии; причем сей факт поддержки воспринимается как само собой разумеющееся; еще ни разу не было прецедента, чтобы Финансовый комитет воспротивился этому; не возражал и самый свободомыслящий из его членов. У кого могла мелькнуть мысль оставить Штэх без денежных вливаний? Таковое намерение было бы подобно предложению продать Кёльнский собор как каменоломню. Даже необузданные вольнодумцы, неверующие социалисты (есть еще такие), не помышляли о том, чтобы не одобрить предусмотренную для Штэха сумму. Парадоксальным образом за прошедшие годы даже наметилась противоположная тенденция — представители классических христианских партий несколько дольше обычного медлили с решением, в то время как другие голосовали с почти неприличной головокружительной быстротой. Поэтому можно с уверенностью сказать, что и самый закоренелый столичный атеист не откажет Штэху в помощи. Штэх подвластен, чего не должно бы быть, государству и епископии, на территории которой он расположен. Само собой разумеется, что государство и епископия по-своему тоже зависят от Штэха, но кто может в подобном случае с микронной точностью исследовать диалектику различной двусторонней зависимости?
Ясно одно: аббат имеет от этого, и немало. Но взамен государство и епископия хотели бы тоже что-то получить, проще говоря: они хотят, чтобы можно было что-то посмотреть и что-то послушать. В конце концов, к чему тогда такая колоссальная работа с ее сложной экономикой (которая еще сложнее ее традиций), если, как это случилось в один из пасмурных осенних дней во время визита одной (не католической) королевы, в аббатстве было налицо всего-навсего пятнадцать монахов в дорогих рясах и хор, который звучал весьма убого, несмотря на то что исполнители, как говорится, «жали на все педали»; к тому же двух очень дряхлых лежачих монахов заставили — и отнюдь не ласковыми уговорами — участвовать в хоре. Королева была необычайно разочарована, необычайно. Во время венчающего визит скромного ленча, устроенного в отеле, выражение ее лица оставалось брюзгливым, словно у обманутой продавщицы. Но что бы там ни было, Штэх — это понятие. Во всяком случае, вернувшись на родину, королева в подробностях рассказывала об истории, традициях и роли Штэха.
Весть о поредевшем составе хора неминуемо достигла ушей главы государства. Он, глава государства, по-настоящему рассердился и дал знать о своем недовольстве архиепископу, в свою очередь тот в собственноручном послании, которое начиналось словами: «Scandalum fuisse…», сообщил о сем прискорбном факте главе монашеского ордена в Риме; последний запросил Штэх и настоял на составлении поименного списка присутствовавших и отсутствовавших в тот день, с детальным объяснением цели поездок отсутствовавших монахов.
Расследование, естественно, растянулось на довольно длительный срок, и даже после нескольких довольно значительных корректировок обоснований результат получился весьма плачевным: лишь для шестнадцати отсутствовавших монахов нашлось правдоподобное алиби; восемь из них прилежно занимались не внушающей подозрения работой: проводили письменные занятия с монашками; другие восемь, с целью христианского обучения, читали выездные лекции, частично с цветными диапозитивами, частично без. Пятеро молодых монахов отправились на литературную конференцию («Мы обязаны устанавливать контакты с прогрессивными силами нашего отечества»), тема которой вызвала не одну морщинку на лбу как у главы государства, так и у епископа: «Описание оргазма в новейшей немецкой литературе». Позднее выяснилось, что четверым монахам эта тема показалась скучной, и они провели большую часть времени в кино, в ложе для курящих. Алиби других одиннадцати монахов осталось недоказанным. Предположительно, двое из них поехали в дружественный монастырь, чтобы заглянуть в какие-то тома «Acta Sanctorum»[7], которые в послевоенной неразберихе украли из библиотеки Штэха; оба монаха и близко не подходили к стенам дружественного монастыря, но они упорно отказывались говорить, где находились все это время (не выяснено до сих пор!). Один монах ездил в Голландию, на то у него была причина, но не было цели; причина: изучение изменений в голландском католицизме. Причину этой поездки епископ определил как «довольно смутную». Для других четверых монахов основанием для поездки явилось изучение баварского и австрийского барокко, видимо, они обретались где-нибудь между Вюрцбургом и венгерской границей и в качестве алиби привезли кучу цветных фотографий. Один монах ездил в какой-то северный университетский город, чтобы, по его словам, помочь одному известному физику перейти в другую веру; в действительности же, как это позднее выяснилось (физик сам сообщил об этом главе государства во время одного приема!), он пытался воспрепятствовать этому переходу.
