Читая, ощупью находит кресло, садится. Бледнеет.
Пьер. Ну что, папа?
Эмиль Грелье. Читай!
Пьер читает через плечо отца. С загадочным выражением смотрит на них женщина. Сидит, закинув все еще красивую, крупную голову совсем спокойно. Эмиль Грелье быстро встает, и оба с сыном начинают ходить в различных направлениях по комнате.
Пьер (сквозь зубы). Ты видишь?
Эмиль Грелье (так же). Да.
Пьер. Нет, ты видишь?
Эмиль Грелье. Да! Да!
Жанна (как бы равнодушно). Эмиль, это была интересная библиотека, которую они сожгли? Я не знаю.
Эмиль Грелье. Да. Очень. — Но что ты спрашиваешь, Жанна! Как ты можешь говорить!
Жанна. Нет, я только потому, что это книги. Скажи, там много было книг?
Эмиль Грелье. Да, много, много!
Жанна. И их сожгли? (Напевает негромко свежим и сильным голосом.) …Лишь ореол искусств венчает — закон, свободу, короля! Закон…
Эмиль Грелье. Книги, книги.
Жанна. И там еще был собор, о, я его помню. Не правда ли, Эмиль, это было красивое здание? (Напевает.) Закон, свободу, короля…
Пьер. Папа!
Эмиль Грелье. Что?
Ходит.
Жанна. Пьер, тебе скоро уходить. Я сейчас дам тебе покушать. Как ты думаешь, Пьер, это правда, что они убивают женщин и детей? Я еще не знаю.
Пьер. Правда, мама.
Эмиль Грелье. Что ты говоришь, Жанна! Ты не знаешь!
Жанна. Нет, я только потому, что это дети. Да, там пишут, что и дети, там это пишут. И все уместилось на этой бумажке: и дети, и огонь…
Быстро встает и уходит, напевая.
Эмиль Грелье. Куда ты, Жанна?
Жанна. Я так, Франсуа, ты слышишь: они убивают женщин наших и детей. Франсуа! Франсуа!
Не оборачиваясь, угрюмо согнув спину, Франсуа выходит. Все смотрят ему вслед. Со странной полуулыбкой Жанна идет в другие двери.
Пьер. Мама!
Жанна. Я сейчас вернусь.
Эмиль Грелье и Пьер одни.
Эмиль Грелье. Как их назвать? Нет: как их назвать? Милый мой Пьер, мальчик мой — как мне их назвать?
Пьер. Ты очень волнуешься, папа…
Эмиль Грелье. Я думал всегда, я был уверен, что слово мне подвластно, но вот я стою перед этим чудовищным, непонятным, и я не знаю, и я не знаю: как их назвать? Сердце мое кричит, я слышу его голос — но слово! Пьер, ты студент, ты еще мальчик, твоя речь непосредственна и чиста — Пьер, найди мне слово!
Пьер. Мне ли его найти, папа? Да, я был студентом и тогда я знал еще какие-то слова: мир, право, человечность, но теперь ты видишь! Сердце мое также кричит, но как назвать этих негодяев, я не знаю. Негодяи? Но этого мало. (С отчаянием.) Все мало!
Эмиль Грелье. Ты видишь: все мало? Пьер, это решено.
Пьер. Решено?
Эмиль Грелье. Да. Я иду.
Пьер. Ты, папа?
Эмиль Грелье. Уже несколько дней я решил это, еще тогда, в самом, кажется, начале; и, право, не знаю, почему я… Ах да: мне надо было преодолеть в себе нечто… мою любовь к цветам. (Иронически.) Да, Пьер, мою любовь к цветам. Ах, мой мальчик: ведь так трудно перейти от цветов к железу и крови!
Пьер. Папа! Я не смею возражать тебе…
Эмиль Грелье. Да, да, ты не смеешь, не надо. Послушай, Пьер, мне необходимо, чтобы ты освидетельствовал меня как врач.
Пьер. Я еще только студент, папа.
Эмиль Грелье. Да, но ты знаешь достаточно, чтобы сказать… Видишь ли, Пьер, я не должен обременять нашу маленькую армию одним лишь больным и слабым человеком. Не правда ли? Я должен принести с собою силу и крепость, а не расстроенное здоровье. Не правда ли? И я прошу тебя, Пьер, освидетельствуй меня, просто как врач, как молодой врач. Но мне с тобою немного неловко… Я должен это снять или можно и так?
Пьер. Можно и так.
Эмиль Грелье. Я думаю, что можно… И… я должен тебе рассказывать все или?.. Скажу, во всяком случае, что у меня не было никаких серьезных болезней, и для моих лет я вообще довольно здоровый и крепкий человек. Ты знаешь, как я живу…
Пьер. Этого не нужно, папа.
Эмиль Грелье. Нет, нужно, ты врач. Я хочу сказать, что в моей жизни не было тех вредных… и дурных излишеств… О, черт возьми, как это, однако, трудно!
Пьер. Папа, я ведь знаю!
Быстро целует у отца руку. Молчание.
Эмиль Грелье. Но пульс необходимо послушать, Пьер, я тебя прошу!
Пьер (слабо улыбаясь). Да и этого не надо. Как врач я могу сказать тебе, что ты здоров, но… ты негоден для войны, ты негоден, папа! Я слушаю тебя, и мне хочется плакать, мне хочется плакать, папа!
Эмиль Грелье (задумчиво). Да. Да. — Но, может быть, и не надо плакать. Ты думаешь, Пьер, что я, Эмиль Грелье, ни в каком случае и никогда не должен убивать?
Пьер (тихо). Я не смею касаться твоей совести, папа.
Эмиль Грелье. Да, это страшный для человека вопрос. Нет, я должен убивать, Пьер. Конечно, я мог бы взять ваше ружье, но не стрелять — нет, это была бы гадость, Пьер, кощунственный обман! Когда мой кроткий народ осужден, чтобы убивать, то кто я, чтобы сохранить мои руки в чистоте? Это была бы подлая чистота, Пьер, гнусная святость, Пьер! Мой кроткий народ не хотел убивать, но его вынудили, и он стал убийцей — ну, значит, и я стану убийцей вместе с ним. И на чьи же плечи возложу я грех: на плечи юношей наших и детей? Нет, Пьер. И если когда-нибудь Высшая Совесть мира позовет к страшному ответу мой милый народ, позовет тебя, Мориса, моих детей, и скажет вам: «Что вы сделали? Вы убивали!» — я выйду вперед и скажу: суди меня сначала, я также убивал, — а Ты знаешь, что я честный человек!
Пьер сидит неподвижно, закрыв лицо руками. Входит Жанна, ее не замечают.
Пьер (открывая лицо). Но ты не должен сам умирать! Ты не имеешь права!
Эмиль Грелье (громко и презрительно). Ах, это!
Оба видят Жанну и умолкают. Жанна садится и говорит все с тем же странным, как будто веселым спокойствием.
Жанна. Эмиль, она опять пришла.
Эмиль Грелье. Да? Она опять пришла. Где она была две эти ночи?
Жанна. Она сама не знает. Эмиль, платье и руки ее были в крови.
Эмиль Грелье. Она ранена?
Жанна. Нет, это не ее кровь, а по цвету я не могла разобрать, чья.
Пьер. Кто это, мама?
Жанна (неопределенно). Девушка одна. Так. Безумная. Теперь я причесала ее и надела чистое платье. У нее прекрасные волосы. — Эмиль, я кое-что слыхала: ты хочешь также идти?
Эмиль Грелье. Да.
Жанна. Туда, где твои дети, Эмиль?
Эмиль Грелье. Да, Пьер освидетельствовал меня и нашел, что я могу стать в ряды.
Жанна. Ты думаешь завтра идти, Эмиль?
Эмиль Грелье. Да.
Жанна. Да. Сегодня ты не успеешь. А тебе осталось всего полтора часа, Пьер.
Молчание.
Пьер. Мама! Скажи ему, что он не смеет… прости, папа, — что он не должен идти. Не правда ли, мамочка? Скажи ему. Он отдал народу двух сыновей — и что же еще? Остального он не смеет.
Жанна. Остального, Пьер?
Пьер. Да — своей жизни. Ты его любишь, ты сама умрешь, если его убьют, — скажи ему, мама.
Жанна. Да, я люблю. Вас я также люблю.
Пьер. О, что такое мы, Морис и я! Но он… Как не смеют на войне разрушать храмы и сжигать библиотеки, как не смеют касаться вечного, так и он… он… не смеет умирать. Я говорю не как сын твой, нет — но убить Эмиля Грелье, ведь это хуже, чем сжечь какую-то книгу! Послушайте меня, вы, родившие меня, послушайте! хотя я юноша и должен был бы молчать… Послушайте! Они уже ограбили нас — как жестоко, как подло они ограбили нас. Они лишили нас земли и воздуха, они лишили нас сокровищ, которые создал Гений нашего народа, — и теперь мы сами бросим в ихнюю пасть наших лучших людей! Что это? Что же останется тогда у нас? Пусть убьют нас всех, пусть в дикую пустыню обратится земля и в огне выгорит всякое дыхание жизни, но пока он жив — Бельгия жива! А что без него?.. Ах, да не молчи же, мама! Скажи ему!
