Гаврилов (внезапно выходит из себя). Молчать!

Попугай. Дуррак! Дуррак!

Гаврилов (орет). Молчать!

Тимофеев. Постой, Гаврилов, да не ори: хуже как народ сбежится! Постой, где тут платок… фу-ты, черт! Да где платок?

Попугай. Дуррак!

Гаврилов (орет). Молчать!

Тимофеев. Тише! Вот он, вот и посиди, вот и посиди в темноте-то — у, дьявол! С того боку подоткни, так. Избави Бог щелочку — так, так! Фух! Ну и подлая же птица.

Гаврилов. Я бы ее…

Тимофеев. Да не ори. Не можешь шепотом, разорался! (Шепчет.) Ну?

На сцене Тимофеев, Мендель и Попугай; потом жена Менделя.

Тимофеев. Здравствуй, Мендель. Ну как делишки — вертишься? (Вытирает пот.) И квартира у тебя — все как следует.

Мендель. Здравствуйте, господин Тимофеев, какая честь. Покорнейше прошу садиться: ну и что же будем кушать? Или чего-нибудь выпьем: ой, что-то горло у меня пересохло!

Тимофеев. Не хочется что-то. Ну, как делишки? Живешь?

Мендель. Но разве это жизнь? Но избави Бог, чтобы я жаловался — это я просто так говорю. Вы говорите, и я говорю, вот уже и разговор.

Тимофеев. Видал?

Мендель. Ай, какая птица! Это даже и не птица, скажу вам, а вылитый орел!

Тимофеев (любуясь). Орел! Колер-то видишь? — и туда отливает и сюда отливает, такое, брат, что истинная красота! Обман глаз!

Мендель. Даже кричать хочется, такая красота! Почем покупали?

Тимофеев. Купи.

Мендель. Такая остроумная шутка, что даже кричать хочется! Зачем мне попугай? У меня своих попугаев восемь штук, да еще жена, и всех кормить надо, так я же и кормлю!

Тимофеев. А колер? Ты на колер-то посмотри, руками-то потом махать будешь. Где ты такой колер видал? — ввек не увидишь. Вот я ее тут на окошечке поставлю… Красота. Прохожие-то удивляются: и откуда, говорят, у Мен-* деля такая удивительная птица.

Попугай. Дуррак!

Мендель. Ой! А это кто же говорит, она?

Тимофеев. Она. Еще с разговором! Это она прохожему говорит — засмотрелся.

Мендель. Она будет говорить, а мне стекла побьют? — Позвольте, я ее на стол. Таких умных птиц на окно нельзя, господин Тимофеев, вы сами это знаете. Ну и что же будем кушать?

Тимофеев. Купи, Мендель. Даром отдаю, дурень! Я бы ее за тысячу не отдал, да человек я занятой, и дома-то не бываю, а тут дети, кошки… Купи.

Мендель. Ах, как не нравятся мне такие шутки!

Тимофеев. Да ты не бегай. Постой. Даром отдаю: сто двадцать.

Мендель. Сто двадцать слышу, а чего — не слышу! Может быть, рублей, а может, сто двадцать аршин моих кишок. Что — почему не кишок? Почему не саженей? Почему?..

Тимофеев. Да постой — вот забегал! Купи, потом сам благодарить будешь. Колер-то видал?

Мендель. Копейки не дам! Она себе колер, а я себе Мендель. Гроша не дам, хоть вы меня лошадьми разорвите.

Тимофеев. Мендель!

Мендель. Что?

Тимофеев. Мендель!

Мендель. Ну и что Мендель? Зачем повторять Мендель, Мендель. Вот Мендель уже и готов на двадцать пять.

Тимофеев. Мендель!

Мендель. Ну вот уже Мендель и на шестьдесят готов. Но вы сейчас опять скажете?

Тимофеев. Мендель!

Мендель. Ну так скоро Мендель и на сто двадцать будет готов и на сто пятьдесят…

Тимофеев. Больше не надо, Мендель!..

Мендель. Готов на сто двадцать. Купил. Ну кому же не известно, что Мендель давно хотел иметь попугая. Ну кто же не знает, что Мендель жить не может без попугая, что Мендель готов все кишки развешать на заборе, только бы иметь попугая! Вот Мендель и купил попугая — что?

Попугай. Дуррак!

Мендель. Но эта же умная птица! Это она говорит, Мендель дурак?

Тимофеев. У, дьявол — слышать ее не могу! Ну, прощай, Мендель, не сердись. Завтра за деньгами зайду. Прощай!

Мендель. Почему не сегодня? А почему не вчера? Мендель давно уже родился, и попугай давно уже родился, и деньги давно уже родились. Почему не вчера?

Тимофеев. А ты не скули, может, кому еще продашь. Колер-то видал? Я и сам, брат, убыток потерпел, эх! Прощай.

Мендель. До свидания, господин Тимофеев, — уже ушел? Ну так чтоб ты сдох! Он ушел, а попугай остался: и это называется Мендель купил попугая! Если бы я сто лет думал, я бы такого не придумал: я же его и во сне не видал!

Попугай. Дуррак!

Мендель. Ну уже слышал, уже довольно.

Попугай. Дуррак!

Мендель. Я тебе говорю, что уже довольно. Идиот зеленый! Мне уже в ушах это стоит, а еще ты мне будешь говорить, тогда что от меня останется? Очень ты мне нужен, идиот зеленый, — но если он говорит: Мендель! Тогда что? Тогда я слона могу купить! Тогда я тигра могу купить, и пусть он меня слопает. Что?

Попугай. Дуррак!

Мендель. Но ты и сам умный. Что же, мне по улице бежать и караул кричать? Идиот зеленый. Или взять вот это стуло и в господина Тимофеева стрелять: пиф, паф!!!

Попугай. Дуррак!

Мендель. Но уже довольно, я говорю. Я не посмотрю, что вы птица, я вам такое скажу…

Жена (входя). Ты что такой веселый, Мендель? Ты так кричишь, что стаканы лопаются… Но какая хорошенькая птичка! Дети, идите смотреть, какая хорошенькая птичка!

Попугай. Дуррак!

Жена. Но это же чудеса! Она говорит: дурак. Мендель, ты слыхал? Дети, дети!..

Мендель. Да не надо же детей! Гони их в шею! Или ты такая уже глупая, что не видишь: Мендель купил попугая за сто двадцать!

Жена. Дети, назад! Кшшш! Чего, Мендель: ну, убивай же сразу.

Мендель. Рублей — ну и что ты так лупишься на меня!

Жена. Дурак.

Попугай. Дуррак!

Мендель. Уже довольно. Уже слыхал. Но это же не птица, а черт!

Попугай. Дуррак!

Жена (плачет). Дурак.

Конь в сенате^*

Здесь собирается Римский Сенат. Все в огромном масштабе, все грандиозно, кроме людей.

Медленно и величественно, едва волоча ноги от важности, сходятся сенаторы к нынешнему торжественному заседанию. Наиболее важных и старых окружает толпа челяди, вольноотпущенников и рабов. Во множестве вьются льстецы. Всюду заглядывают с рассеянным видом, все слушают, все пробуют, все щупают какие-то скромные остролицые полусенаторы в гороховых хитонах. Солнце светит, погода прекрасная.

Один старый и важный патриций приветствует другого, такого же старого и важного.

— Привет тебе, достойнейший Публий.

— Привет тебе, Сципион, величайший из римских граждан, украшение Сената.

Кланяются и расходятся, валясь назад от гордости. Первый льстец шепчет на ухо первому сенатору:

— И чтобы у такого вора и мошенника и такая свита!

Второй льстец также шепчет второму:

— И чтобы у такого казнокрада, прелюбодея и стервеца — и такая свита.

Оба, каждый на своем месте, отчаянно потрясают головами, выражая гражданскую скорбь.

Здороваются несколько сравнительно молодых сенаторов, собираются в кружок.

Первый. Здравствуй, Клавдий. Второй. Здравствуй, Марк.

Третий. Что с тобою, Марк? Вчера твое лицо наполовину не было так широко, как сегодня.

Марк. Меня насилу разбудили. (Хрипло откашливается.) За какой глупостью нас созвали? Голова трещит.