Молчание.
— Вы видели их вблизи?
— Да. Сегодня утром мы были здесь с инженером. Он очень доволен действием своих снарядов.
— Какая тишина!
— Осторожнее, здесь опять кровь.
— Да, я вижу. Когда все это уберут!
— Да, необходимо поскорее. Опасно оставлять столько трупов.
— Разве они поднимутся?
Тихий смех, и снова голос Девушки:
— Не издевайтесь над павшими!
Молчание.
— Она скоро охрипнет, повторяя одно и то же. Скажите, вы не были сегодня на мертвом поле, когда пелись торжественные гимны пушке?
— О да. Я была с мамой. Это было так торжественно. Мы все плакали. Кто сочинил слова молитвы, вы не знаете? Они так прекрасны.
— Говорят, аббат.
— Нет, это неправда. Их сочинил в восторге сам народ.
— Было так трогательно, когда матери подносили к пушке маленьких детей и заставляли целовать ее. Нежные детские ручки, доверчиво обнимающие это медное чудовище, — как это трогательно!
— Как прекрасно! Я мужчина — но я плакал.
— Все плакали.
— Махали платками. Кричали.
— А флаги развевались!
— И солнце вышло из-за туч и осветило нас.
— Только нас.
— Да — эти все время оставались в тени. Солнце не захотело взглянуть на них.
— А мне жаль, что все это скоро уберут. Это место было бы так удобно для вечерних прогулок. Здесь так тихо.
— Осторожнее! Кровь.
— Ничего, она уже засыхает. А в городе невозможно оставаться от грохота и лязга железа.
— Да, везде куют цепи. К сожалению, это необходимо.
— Но разве нельзя было бы сделать это как-нибудь тише! Положительно глохнешь от стука молотков. Это отзывается и на нервах. Мне всю ночь снилась бесконечная железная цепь, которая облегает земной шар. Нужно куда-нибудь уехать.
— Правда, какая тишина.
Молчание.
— Вы верите Царю Голоду?
— Да. Он честно выполнил свой долг.
— Но он слишком мрачен. Уже вторую ночь он стоит здесь и не говорит ни слова. Это не совсем прилично.
— Я слыхала, он готовит речь.
— Неужели? Это было бы очень хорошо. Помните его речь в суде?
— Он слишком мрачен.
— А вы будете завтра на первой лекции профессора?
— Как, разве он читает?
— Да. О культуре.
— Но говорили, что он тяжело болен, даже при смерти.
— Представьте, выздоровел. Такой живучий старик. Мы все каждый день ездили к нему, и он целовал руки и говорил: «Мои милые сестры милосердия».
— Тише! Кажется, Царь Голод хочет говорить.
— Это интересно.
— Перестаньте ходить!
— Он поднял руку.
— Тише! Тише!
Царь Голод (выходит из неподвижности. Протягивает руку к мертвым и начинает говорить тихо и сдержанно). Чего добились, безумцы? Куда шли? На что надеялись? Чем думали бороться? У нас пушки, у нас ум, у нас сила, — а что у вас, несчастная падаль? Вот лежите вы на земле и. смотрите в небо мертвыми глазами, — ничего не ответит вам небо. И сегодня же ночью вас поглотит черная земля, и на том месте, где вы будете зарыты, вырастет жирная трава; и ею мы будем кормить нашу скотину. Вы этого хотели, безумцы?
Ликующие голоса. Куда шли?
— Чего добились?
— Сейчас поглотит вас черная земля. Уже идут могильщики.
— Уже несут заступы. Идите в землю, безумцы!
— Горе побежденным!
— Горе побежденным!
Показывается молчаливая группа Могильщиков с заступами на плечах. Бесшумно останавливаются у края мертвого поля.
Царь Голод (продолжает). Зачем вы умерли? Зачем? Вот несут заступы — подходят к вам — скорее! Опомнитесь, проснитесь — да пошевелитесь же, говорю я вам. Не можете? Притихли? Смерть сковала рты? Да, Смерть — великий кузнец, и не вам разрушить ее узы! И вас я называю детьми, несчастная, жалкая падаль.
Торжествующие, холодно-угрюмые возгласы:
— Горе побежденным!
— Сын мой, сын мой. Ты кричал так громко — что молчишь ты? Дочь моя, дочь моя, ты ненавидела так глубоко и сильно, ты самою несчастною была на земле — поднимись же. Восстаньте из праха! Разрушьте призрачные узы смерти. Восстаньте! Заклинаю вас именем Жизни! — Молчите? Так будьте же…
Вдруг на мертвом поле начинается какое-то смутное, движение, шорох, густой хруст переломленных костей, настойчивое царапанье земли острыми, мертвыми ногтями — и с ужасом, вытянув шеи, прислушиваются те. И глухой, далекий, словно уже выходящий из-под земли, отвечает тысячеголосый ропот:
— Мы еще придем. Мы еще придем. Горе победителям.
Царь Голод. Что я слышу?
Далекий мертвый ропот:
— Мы еще придем!
— Мы еще придем!
— Горе победителям!
Умолкают; и снова на мертвом поле покой и тишина, и смутно рисуется неподвижный силуэт Смерти. Минуту все находятся в оцепенении. И вдруг, с хохотом, Царь Голод быстро переметывается на эту сторону и кричит громко, с дикой радостью:
— Ха-ха! Вы слышали! Они еще придут. Они еще придут. Горе победителям!
(Хохочет.)
Панический ужас и бегство.
— Скорее! Скорее!
— Мертвые встают!
— Мертвые встают!
— Они гонятся за нами!
— Скорее!
— Бегите! Бегите! Мертвые встают!
Толкаясь, падая, сбивая с ног рыдающих женщин, с диким воем убегают.
И, вытянувшись к убегающим всем своим жилистым телом, в исступленной, безумной радости кричит Царь Голод:
— Скорее! Скорее! Мертвые встают!
Опускается занавес
Дни нашей жизни
Пьеса в четырех действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Евдокия Антоновна.
Ольга Николаевна — ее дочь.
Студенты и курсистки:
Глуховцев Николай
Онуфрий
Мишка
Блохин
Физик
Архангельский
Анна Ивановна
Зинаида Васильевна
Эдуард фон Ранкен — врач.
Миронов Григорий Иванович — подпоручик.
Бульварная публика:
Парень Гриша
Торговец
Отставной генерал с дочерью
Военные писаря.
Аннушка и Петр — служащие в номерах.
Место действия — Москва; время — вторая половина девяностых годов.
Действие первое
Воробьевы горы. Начало сентября; уже начинается золотая осень. Погожий солнечный день.
К краю обрыва подходят двое: Николай Глуховцев и Ольга Николаевна, девушка лет восемнадцати. Глуховцев в красной русской рубахе, поверх которой накинута серая студенческая тужурка, и в летней фуражке с белым верхом; девушка в легкой летней блузе с открытой шеей; верхнюю драповую кофту держит на руке ее спутник.
Останавливаются и восхищенно смотрят на далекую Москву.
Ольга Николаевна (прижимаясь плечом к Глуховцеву). Как хорошо, Коля! Я и не воображала, что здесь может быть так хорошо.
Глуховцев. Да. Воистину красота! День очень хорош. Ты погляди, как блестит купол у Храма Спасителя. А Иван-то Великий!
Ольга Николаевна (прищуривая глаза). Где, где? Я не вижу.
Глуховцев. Да вот же, направо… еще, еще немножко правей. (Берет обеими руками ее голову и поворачивает.) Видишь?
