«Я полагаю весьма желательным, чтобы ты в предисловии к своей книге ясно сказал об этом. Ты опасаешься резких возражений со стороны последователей Аристотеля и богословов… Но именно таким путем ты их обезоружишь!»

Таким образом, хитроумный поп предлагал Копернику ни более ни менее, как отказаться от самой сущности его нового учения, объявить, что он вовсе не считает нарисованную им в книге картину вселенной подлинной реальностью. Это всего лишь служебное, геометрическое — но не физическое! — построение, которое рассчитано только на то, чтобы «спасти видимость». Если другим астрономам угодно построить иную геометрическую схему — исполать им! Схем можно начертить много: лишь бы они как-то согласовались с видимостью!

Ничто не могло быть более чуждо, более враждебно идеям Коперника, нежели предложение оторвать его теорию от физической реальности! Коперник не замедлил ответить Оссиандеру — и, разумеется, отверг его предложение начисто. Однако он не порвал с новым своим знакомым, — он не мог предвидеть, сколько зла причинит его делу этот нюрнбергский соглашатель!

Уже вышло в свет «Первое повествование» Ретика. Уже Коперник дал согласие на издание «Обращений».

Ретик договорился с Гизе: как только Коперник передаст ему рукопись, Гизе отошлет ее, не мешкая, с надежной оказией в Нюрнберг. Ретик будет ждать там, чтобы тотчас наладить все для издания. Он сам будет держать корректуру, сверять листы, закажет лучшему мастеру гравюры на дереве.

И вот летом 1541 года Ретик покинул Пруссию. Коперник сердечно простился с живым, темпераментным Георгом. Простился навеки, — это он хорошо понимал…

Впереди снова долгие одинокие вечера.

Из всех каноников только старый Доннер навещает его изредка. Прочие сторонятся… Почему бы, казалось? Гизе говорит, что это — зависть, скрытая зависть к растущей его известности. Глупцы! Если бы они только знали, как мало жаждет он, чтобы о нем говорили в Нюрнберге, Риме… Очень хотелось бы, правда, услышать мнение Водки, Войцеха Брудзевского, Ваповского, Корвина, Новары… Что сказал бы о его работе дядя Лука? Но могилы немы, безответны…

Здоровье Коперника заметно сдавало. Частые головокружения, кровотечения из носу. Он лечит себя сам — пиявками, кровяными банками. Это дает короткое облегчение, а затем слабость, слабость… Он просил его преосвященство разрешить взять родственника в соправители его канониката. Дантышек согласился. Скоро приедет из Гданьска дальний родственник Ян Левше. После смерти Коперника он унаследует его каноникат… Коперник договорился уже с капитулом и о месте своего погребения — в соборе, рядом с плитою, под которой лежит Лука Ваценрод…

С Ретиком, лютеранином, он, конечно, не мог говорить совсем откровенно о деликатных делах католической церкви: из Рима идут вести все хуже и хуже… век гуманизма кончается… В папской курии прибирает все к рукам кардинал Караффа — старец с лицом мертвеца[163]… Там говорят, что скоро изгонят древних авторов из университета…

Сердце старого каноника бьется неровно, захлебываясь:

«Если уж издавать трактат — надо в предисловии сказать все, что я думаю о праве ученого искать истину! И о праве невежд судить ученого! Скажу, не обинуясь, все, все… Предисловие будет посвящением… его святейшеству папе!.. Пусть судит мое учение глава церкви!»

В тиши своего покоя на вершине башни доктор Николай принимается писать предисловие к трактату.

«Его святейшеству папе Павлу Третьему — Предисловие Николая Коперника к его труду об обращениях небесных сфер.

Я легко могу себе представить, Святейший Отец, как некоторые люди, узнав только, что я в своем труде об обращениях небесных сфер приписываю земному шару известные движения, тотчас станут кричать, требуя немедленного осуждения меня и моих воззрений. Я вовсе не увлечен моими идеями настолько, чтобы не придавать никакого значения тому, что говорят о них другие, Я знаю, однако, что мысли философа не подлежат суду, толпы, потому что его обязанность заключается в поисках истины повсюду и насколько провидение это только позволяет человеческому разуму[164].

Все же я считаю, что следует избегать взглядов, полностью противных правде.

Я много думал о том, что люди, считавшие в течение столетий твердо установленным, будто Земля покоится недвижно среди неба и в центре его, неизбежно признают бессмысленными мои утверждения о движении Земли. Я долго спрашивал себя, должен ли я предать печати мои исследования, написанные для доказательства этого движения…

Когда я взвесил все это, страх перед издевательствами и насмешками, ожидающими меня за мои новые и кажущиеся бессмысленными воззрения, едва не принудил меня прекратить начатое сочинение.

Но друзья мои, несмотря на долгие мои возражения, заставили меня отказаться от моей нерешительности. Среди них был прежде всего славный в науке Николай Шенберг, кардинал Капуи, прославивший себя во многих отраслях знания. Наряду с ним, весьма любящий меня, епископ хелминский Тидеман Гизе, отдавший себя богословию с таким же рвением, с каким Шенберг — наукам. Гизе часто напоминал мне, а порою даже требовал от меня, чтобы я издал этот свой труд и выпустил в конце концов в свет то, что я не девять лет, а четыре раза девять держал у себя под спудом. Настаивало на том и немало других выдающихся и ученых людей. Не следует, увещевали они меня, из одной боязни скрывать долее мой труд, могущий принести пользу всем математикам. Каким бы бессмысленным ни показалось многим мое учение с первого взгляда — они будут восхищены и полны благодарности, когда увидят, что, благодаря моим исследованиям, будут рассеяны облака кажущихся противоречий».

Коперник, посвящая «Обращения» самому главе католической церкви, упомянув среди сторонников и защитников своих кардинала и епископа, рассчитывал несколько смирить неизбежный будущий гнев верховных иереев церкви. Имени еретика Ретика он, разумеется, не мог здесь упомянуть. Ретик остался среди «других выдающихся и ученых людей». Коперник продолжал:

«Благодаря этим уговорам и питая такую надежду, я в конце концов дал моим друзьям согласие предать тиснению мой труд. Они так долго требовали этого от меня!

Но, может быть, ваше святейшество будет удивлено не тому, что я напечатал мои работы, а смелости, с какой я, вопреки общему воззрению математиков и наперекор здравому смыслу, вообразил себе такое движение Земли. Я не желаю скрывать от вашего святейшества, что побудило меня к поискам новой теории движения небесных тел не что иное, как полное расхождение математиков в исследовании небесных движений. Прежде всего, в отношении движения Солнца и Луны они так неуверены, что оказались не в состоянии исчислить длительность полного года. Затем, они не приводят в отношении движения Солнца и Луны, как и пяти других планет, ни одинаковых оснований, ни одинаковых доказательств их оборотов и движений. Некоторые ученые употребляют концентрические сферы, другие — эксцентры и эпициклы, но, тем не менее, не достигают того, чего ищут. Те, кто придерживаются концентрических сфер, могут с их помощью объяснить некоторые движения, но выводы их несогласны с наблюдениями. Те же, кто прибегают к помощи эксцентров, хорошо объясняют своими расчетами большую часть небесных движений, но позволяют себе при этом противоречить основным законам равномерного движения. Не смогли они также выполнить главной задачи — найти общий образ вселенной и симметрию ее частей. С ними происходит то, что произошло бы с кем-либо, кто задался бы целью сложить целого человека из рук, ног, головы и других членов, прекрасных сами по себе, но взятых из разных тел и разных размеров. Поскольку отдельные члены не подходят один к другому, при соединении их получается скорее урод, чем нормальный человек. Это происходит потому, что в их доказательствах им приходится опускать что-то совершенно необходимое и вводить что-то излишнее, не соответствующее чему-либо реальному. Этого с ними никогда бы не случилось, если бы они следовали твердым положениям, если бы они не исходили из обманчивых гипотез.